идея себя

Джинни понадобилось много времени, чтобы обрести себя — хватит на целую жизнь, наполненную метаниями и вопросами в пустоту, пока пустота не откликнулась на зов. Джинни поняла, что может — и хочет — быть той, которой не указывают, которой не помыкают, которой не суждена жизнь в тени Того-Самого-Мальчика-Который-Выжил, которая способна на большее — готова к большему. С тяжёлым сердцем она оставляет Гарри, не даёт ответа ни на один его вопрос, потому что не знает, как сказать деликатно — кажется, я никогда не любила тебя, кажется, я любила и д е ю тебя. Теперь ей предстоит вспомнить, с какой идеи началась она сама. Если бы после расставания с Поттером собственная семья отвернулась от неё, Джинни нисколько бы не удивилась. Гарри стал частью семьи, а Джинни позволяет себе предпочесть себя. Она наверняка кого-нибудь да разочаровывает, хотя бы Рона, который последние полгода после смерти Волдеморта только и бредит скорой свадьбой с Гермионой, которая непременно должна быть двойной в компании младшей сестрёнки и лучшего друга. Джинни разбивает его планы и встречает искреннее непонимание с его стороны, потому что для него всё просто, для него сложно любить кого-то другого. А вот Гермиона понимает. Она смотрит пристально-пристально, обнимает будто бы на прощание и шепчет так, чтобы никто не услышал: — Даже не думай к нему возвращаться. Речь вовсе не о Поттере — и они обе это понимают, обмениваясь взглядами, смысл которых больше никому не доступен. Они переживают одно короткое лето, в котором всё было окрашено в серебро с зеленью. И если Гермиона смогла вылечиться от вируса под именем Драко Малфой, то зараза, которую подхватывает Джинни, всё ещё живёт в ней, дремлет и ждёт случая проявиться. Джинни помнит боль и принимает решение, что больше никогда и никому не позволит играть с собой, манипулировать, ставить ниже своих интересов. Именно поэтому она выбирает Поттера и до самого последнего надеется, что это излечит её — по-настоящему и навсегда, пока смерть не разлучит их. Волдеморта нет, нет Пожирателей Смерти. Драко Малфой теперь работает в Министерстве Магии, пересекается с Поттером и Уизли по работе, но Джинни знает, что не все из прошлых змеёнышей обращаются праведниками. Некоторые продолжают гореть — ярко, со взрывами и вспышками, и на этот раз лидером скандала является не хладнокровный Малфой, а некто сильнее, горячее и расчётливее. Блейз говорит «привет, рыжая», а Джинни беззвучно молит «только не сейчас» и рычит «никогда не называй меня рыжей». Это было нужно им обеим — и Уизли, и Грейнджер, — чтобы выпустить пар и притвориться ненадолго, что они не просто хорошие девочки, не хранительницы очага, предназначенные, привязанные, прикованные к героям раз и навсегда. Но если у Гермионы хватает сил вернуться к нормальной жизни, то Джинни теперь преследует навязчивый голос, шепчущий, подначивающий. Е г о г о л о с. Который называл рыжей, своей, а ещё делал больно — потому что мог. — Так ты теперь вне закона, как и я? — усмехается Забини, и в нём ни на каплю той заносчивости, которая сопровождала Малфоя в его жалкие дни притворства. Забини говорит — и его нельзя не слушать, потому что в нём — сила, хоть и истоки её в отчаянии и девизе «мне нечего терять». — Когда ждать приглашения на свадьбу века? Издевается, потому что знает, разумеется, знает, что никакой свадьбы не будет, что Джинни теперь та, которую магглы могли бы назвать охотницей за головами. Работа мракоборцем, официоз и бывший в начальниках — не то, что нужно ей для новой жизни, а быть вне системы иногда хочется каждому. Даже ей. Особенно ей. — За твою голову назначена награда, Блейз, — говорит Джинни, стискивая в руке волшебную палочку, готовая в любой момент пустить её в дело, — и я намерена её получить. — Этому не бывать, Уизли, — качает головой Забини, и выглядит он как чёртов бог на вершине мира, уверенный и сексуальный в своей свободной развязности, за которой скрывается сосредоточенный и чуткий зверь, готовый в любой момент броситься на добычу. — Лучше скажи, Поттер так и не понял, что ты — совсем не домашняя девочка, а дикая тварь? Тёмные переулки магического Лондона не настраивают на романтическую атмосферу, но это делают воспоминания — и Джинни помнит, что Блейз — первый, как ни крути, и всегда будет для неё первым. Она делает шаг вперёд и поднимает оружие — ей совершенно точно не стоит сейчас нырять в этот омут, но Блейз торопливо поднимает руки: — Мы не враги, рыжая. Тебе не обязательно ловить меня прямо сейчас, знаешь. Можем для начала… поужинать? — Мы оба знаем, к чему этот ужин может привести, — отзывается Джинни и неосознанно кусает губы — да, она совершенно точно представляет, до чего может довести минутная слабость в лапах хищника. — Конечно, знаю, — усмехается Забини и облизывается. — Если честно, я скучал. Джинни знает — у него было много девушек, потому что он обаятельный, богатый, а ещё обращается с тобой, как с принцессой. Ей ты и являешься, но ровно на одну ночь — повторение возможно в очень редких исключениях. И Джинни — одно из этих необыкновенных исключений. — Я поймаю тебя, Забини, вот увидишь, — говорит она скорее как зарок самой себе — не забыться и в конце концов выполнить работу, — но, пожалуй… я тоже скучала. Блейз улыбается — и Джинни не чувствует никакой угрозы, потому что обычно больно становится позже, но в этот раз она его опережает. Привязывает к кровати чарами и оставляет немного денег — плата за то, за что прежде брал издевательствами и жестоким обращением. Между ними не может быть идиллического «они жили долго и счастливо, пока смерть не разлучила их». Они практикуются в том, как бы ударить побольнее, испытать, надавить на сокровенное, а потом использовать против друг друга. Их отношения — игра, в которой Забини находит в Уизли на удивление достойного соперника. В каком-то смысле он даже любит её — от заката до рассвета и чуточку дольше, именно такой вид близости единственно ему подходит. Он даёт Джинни то, чего она так жаждет, — свободу, риск и страсть, которые заставляют чувствовать себя живой. Джинни бежит от себя, чтобы встретить себя же, но другую — такую, какой её знает только Блейз Забини: сильную, волевую и не дающую себя в обиду. Больше нет.