Пудель

      Ни для кого не было секретом, что нынешний главнокомандующий — всего лишь жалкая омежка, которой повезло вовремя подвернуться Директории. Да и, скажем прямо, сами директора были от него не в восторге, но помнили удачную осаду Тулона и тринадцатое вандемьера, когда Наполеон буквально спас несчастную нынешнюю власть. У Барраса ничего не получилось бы без него — это понимал каждый, и потому бойкой омеге дали возможность поиграться с собственной армией. Но то, в каком она была состоянии… удручило бы даже самого сурового генерала. Солдаты ходили в рванье, были перебои с питанием, царили болезни — в большинстве своем венерические — и полный упадок боевого духа.       Оглядывая лагерь, Наполеон только едва слышно цокнул языком. Работы было много, ужасно много, но для того их сюда и послали. Нужно было сделать из этого жалкого подобия армии что-то стоящее! Мюрат, внимательно следивший за изменениями в лице Бонапарта, только хмыкнул. Да, долго же придется разбираться со здешними ворами и грязными шлюхами, которые с завидным упрямством бегали за солдатами в надежде получить хотя бы монетку. Впрочем, у иных даже такого не было. Но Мюрат — ему стоило бы признаться в этом хотя бы самому себе — мало думал о судьбе находящейся в состоянии разрухи армии. Его мысли целиком и полностью занимал главнокомандующий, чей запах пороха дурил Иоахиму голову с самого знакомства в Париже. Как забавно: от лучшего во Франции артиллериста порой несло за милю порохом. Наверное, потому в Тулоне его и не трогали, думали, что это из-за пушек, рядом с которыми спал молодой офицер. Но Мюрат дураком не был и прекрасно понимал, что таковой у него омежий запах. И Иоахиму он чертовски нравился, казалось, что нравился. Он чертовски хотел эту непокорную, дикую омегу, Наполеона, который столько всего успел сделать в свои двадцать с небольшим лет. Такой молодой, такой красивый, худенький — идеал для Мюрата. Потому он везде старался быть с генералом, служил ему верой и правдой, хотя мысленно сам подчинял его уже давно. Хорошо, что Бонапарт не умел читать мысли — наверняка сгорел бы от смущения, узнай, в каких позах он предстает перед собственным другом.       Хотя какая дружба может быть между настоящим альфой и омегой?       Генерал приказал разогнать охочих до денег шлюх выстрелами, прекратил воровство благодаря своей великолепной памяти — он точно помнил, кто сколько должен получать и как часто. Но солдаты всё еще оставались раздетыми и голодными. Что же могло согреть и накормить их?       К несчастью, у Наполеона были одни лишь обещания, которыми он, однако, сумел убедить солдат, что всё будет хорошо и даже лучше. Многим из них предстояло погибнуть в войне с австрийцами, но никто будто бы не думал об этом. Вдохновленные речью Бонапарта, солдаты готовы были идти на смерть. Поразительно, как умело усмирил их Наполеон, как быстро сделал из потерявшей дисциплину армии нечто совершенно иное, чему могли позавидовать другие генералы. Мюрат искренне восхищался главнокомандующим, но в глубине души всё так же имел его в разных позах. Ах, этот прекрасный запах пороха… От него, правда, ужасно хотелось чихать, но Иоахим успешно игнорировал этот факт, лишь бы быть рядом с генералом. И ради этого он согласен был сделать очень многое, даже… Случайно испачкать в дорожной пыли какого-то солдатика. Наполеон приказал объехать лагерь, и Мюрат сделал это с превеликим удовольствием, быстро и точно. Вот только услышанные ругательства, что бросили ему в спину, гасконца совершенно не порадовали. Фи, солдатня! Постаравшись запомнить этого офицерика, которого точно не надо было тянуть за язык, Мюрат — первый храбрец и последний глупец — еще пару раз напомнил ему о себе. Второй раз произошел, когда он случайно чуть не задавил его, слишком близко проехавшись на своем вороном коне. И снова он услышал последние солдатские ругательства.       Но это, право, было даже забавно!       Что-то подсказывало Мюрату, что с этим матерщинником судьба сведет его еще не раз. Так и вышло, Жан Ланн сделался офицером не хуже Мюрата. И слыл он таким же храбрецом, предпочитающим, однако, простой мундир всяческим перьям и вышивке, что так ценил Иоахим. Возможно, в своей любви ко всему красивому он слишком походил на омегу, но надо было еще поискать того смельчака, который посмеет сказать это ему в лицо.       К несчастью, таковым являлся Жан Ланн, несколько раз искупавшийся в пыли по вине Мюрата. И тогда развлечение гасконца стало игрой для Ланна, который не стеснялся в выражениях каждый раз, когда видел разодетого генеральского адъютанта. Он посмел называть его шутом и генеральской шавкой!       — Пудель пожаловал! — воскликнул Ланн, заметив только белые перья на двууголке гасконца. Мюрат старался не обращать внимания на эти детские выходки мелкого солдафона, но когда собственное ухо оказалось в чужих руках, пришлось невольно склониться и посмотреть в наглые глаза. — Чего же ты меня не слушаешь, пудель? Как в пыли пачкать — так ты первый, а как честного человека выслушать, так тебя нет? Ну-ну, нехорошо так поступать.       — Отстаньте от меня, Ланн, — прошипел гасконец, сжав чужую ладонь почти до боли, лишь бы солдафон отпустил его ухо. Но вышло совершенно иначе — Жан дернул его еще ниже, так, что их глаза находились теперь на одном уровне. Мелкий глупец, что он о себе возомнил!       — Я тут подумал, мне стоит перевоспитать тебя. Генерал не против, будь уверен, я поговорил с ним насчет твоего отвратительного поведения, дорогой Мюрат, — Ланн выглядел до крайности веселым и даже радостным, а Иоахим всё никак не мог понять, с чего бы. И что значит это «перевоспитать»? Подумаешь, в дорожной грязи испачкал пару раз… Резко дернувшись вверх, Мюрат зашипел: его ухо грозилось остаться в крепких пальцах альфы. — Какой же ты плохой мальчик, Мюрат, куда ты дергаешься?       — Мне нужно к генералу Бонапарту!       — В таком виде? У тебя одно ухо больше другого, пудель, к тому же генерал сейчас занят, — спокойно объяснил Ланн, весело блестя глазами. Иоахима это взбесило, и он ощутимо наступил на ногу солдафона. Но Жан даже не поморщился, только сильнее выкрутил ухо, так, что Мюрат почти что заскулил. Действительно, по-пуделиному. Они находились почти что у самой палатки генерала, он мог бы услышать происходящее на улице! Но почему-то выходить не торопился… Неужели он и правда отдал на растерзание этому солдафону своего дорогого друга?       — Не знаю, как у тебя, — продолжил Ланн, — а у меня в семье за плохое поведение отец порол так, что страшно было смотреть на стулья! Я поэтому и вырос настоящим мужиком, меня воспитывали, как полагается, а ты… Такая пакость, ужасно просто!       Этот насмешливый тон бесил Мюрата, но поделать он ничего не мог. Только рычал недовольно, чувствуя, как на загривке дыбом поднимается шерсть. Ланн это тоже чувствовал, потому в какой-то момент посерьезнел и потянул Мюрата за собой — к старой конюшне, которая годилась разве что для того, чтобы в ней умирали смертельно раненые лошади. И тех было проще застрелить. Дотащив сопротивляющегося Иоахима до стены, Ланн от души приложил его об неё, так, что у Мюрата пресловутые звездочки заблестели перед глазами. Выпрямившись, он попытался как следует ударить тупого солдафона, но Жан перехватил его руку и заломал за спину так, что снова пришлось выть.       — Я вообще к чему про порку говорил… Смекаешь, пудель?       — Ты… — Мюрат от шока не сразу сообразил, как говорить, — Ты не посмеешь…       — О-о, да-а, — довольно протянул Жан, — Посмею, — И тут же ему прилетело ладонью по заднице. — Слушай, тебе не кажется, что у тебя слишком омежий зад?       — Молчи! — Мюрат дернулся назад, но тут же охнул от боли в руке — пришлось привалиться обратно к стене и закусить губу, пережидая вспышку боли. Этим Ланн и воспользовался. Иоахим не видел, что он там снял с себя, но в следующий раз по заднице хлестнули точно не ладонью. Это было больно, чертовски больно, и Мюрат ничего не мог сделать.       Какой позор! Позволить выпороть себя какому-то офицерью, позволить заломать себя, так… черт подери! Как стыдно и как обидно, чем думал Бонапарт, когда отдавал его этому грубияну? С другой стороны, чем думал сам Иоахим, когда задирал его своими выходками? Ах нет, нет, виноват всё же Ланн, он же такой… Тупой! «Сила есть, ума не надо» — про него сказано! И в этот самый постыдный момент Ланн применял свою силу на нем, больно хлестая его, похоже, перевязью. Мюрат кусал губы, но терпел, дышал быстро, лишь бы перетерпеть ужасную боль. Пытка! Это становилось невыносимым, рука у Ланна была на редкость тяжелая, и в какой-то момент Иоахим… всхлипнул, теснее прижимаясь к стене.       — Ну, ну, не реви, — усмехнулся этот проклятый солдафон, хлестая вновь и вновь. — Это у тебя что, первая порка?       Мюрат не ответил. Порка была далеко не первая, но самая обидная и болезненная. Его, взрослого, уверенного в себе альфу, пускай даже без запаха, сейчас порол мелкий тупой солдафон, от которого несло какой-то травой! Противный запах! Иоахим дурел от этой порки, почти что плакал, ибо боль становилась невыносимой, но в какой-то момент Ланн резко прекратил его хлестать и, дернув за руку, развернул к себе лицом. Но Мюрат уже был без сил, рухнул на колени — похоже, именно этого Жан и хотел — и затем свалился на бок. Не вынеся унижения, Иоахим заплакал, всхлипывая и поскуливая. К болящему уху добавилась теперь и задница. Да лучше бы они друг другу морды набили…       Ланн только усмехнулся.

***

      — Наполеон, зачем?       — Что зачем? — корсиканец поднял голову, глядя на Иоахима. Выглядел он так, словно прилично извалялся в пыли. Примерно так и было, но Бонапарту об этом знать было точно не обязательно. Мюрат нахмурился. Зачем генерал играл в дурачка, когда всё предельно ясно?       — Зачем… Зачем вы разрешили Ланну… «перевоспитать» меня?       Наполеон поднял тонкие брови и посмотрел на Иоахима, как на умалишенного. До того писавший что-то на листке бумаги, генерал упустил момент, когда с пера на него упала капля чернил. Тихо цокнув языком, Бонапарт сложил листок раз пять и спрятал за пазуху.       — Не понимаю, о чем вы, мой друг, — совершенно спокойно заявил он. — С Ланном я обсуждал лишь дисциплину в армии, он неплохо справляется с этим делом.       — Я знаю, — замогильным голосом проговорил Мюрат. Зад всё ещё отзывался неприятными ощущениями, хотя прошло добрых три часа, которые он провалялся в своей палатке.       — Вот видите. О дисциплине конкретно вашей речи не шло. Или стоит поговорить? — Наполеон позволил себе улыбку, а Иоахим, побледнев, поспешно отказался и поблагодарил командующего за ответы. — Что-то еще?       Мюрат вышел в растерянности. Так значит Ланн соврал ему, когда… Ну, перед тем, как выпороть? А зачем? С чего бы вообще понадобилось этому солдафону перевоспитывать его? Он такой сильный, несмотря на свой рост… Мюрат сглотнул. Не хотелось бы ему еще раз оказаться в таком положении. И скольких солдат он так уже «перевоспитал»? Иоахим еще долго бы задавался этими вопросами, но почувствовал увесистый шлепок по несчастному филею и болезненно шикнул.       — Что, пудель, с генералом беседовал? Рассказал ему, что тебя выпорол «солдафон», а? Надеюсь, ты не забыл рассказать, как живописно разрыдался после этого.       — Зачем? — тихо спросил Мюрат, не надеясь даже на толковый ответ. Чего вообще можно ожидать от этого грубого солдафона, кроме как унижения?       — Зачем? Господи, а ты не понял? Это простая месть, Мюрат. Ты зазнался, а я вернул тебя с небес на землю. Буквально. Но посмотри, ты уже не торопишься толкать меня в грязь или презрительно фыркать в мою сторону. Значит, метод действенный. Обращайся, как почувствуешь, что опять становишься мерзавцем, — спокойно ответил Ланн и усмехнулся совершенно точно беззлобно. Словно бы и не было никакой позорной порки, словно бы они были добрыми друзьями. Мюрат выдохнул и склонил голову, глядя на собственные сапоги.       — Даже не думай, что когда-нибудь я обращусь к тебе с подобной просьбой, — покачал он головой и, подхрамывая, направился в свою палатку.       На следующий день первым он встретил Ланна. Возможно, потому, что тот с самого утра находился в его палатке со скрещенными на груди руками.       — Я одного понять не могу: почему от тебя несет как от омеги.       — Что? — сонно переспросил Мюрат, даже не удивившись присутствию здесь чертового Ланна. Будто все так и должно быть.       — Я говорю: от тебя несет омегой. У меня первоклассный нюх, так что не отнекивайся. Где нашел в такой глуши? Среди шлюх омег нет, я знаю.       Мюрат непонимающе смотрел на Жана. Никакой омеги у него не было — а так хотелось — и в ближайшее время быть не могло. Среди шлюх, и правда, в основном были только беты, но даже их услугами Иоахим не пользовался. Уж лучше рука, чем заболеть какой-нибудь гадостью. Но запах… откуда? Мюрат принюхался и ничего такого не почувствовал — только запах травы от Ланна.       — Блять, пудель, как же приятно, дай хоть постоять, понюхать, — выдал он, вытянув шею и принюхиваясь к запаху в палатке. — Так может пахнуть только самая прекрасная омега на свете…       — Эдак тебя понесло, — хмуро проговорил Мюрат и спрятался под одеяло.       После этого Ланн всегда старался быть рядом с ним, расспрашивал о несчастной несуществующей омеге и, кажется, даже начинал злиться, когда Мюрат в очередной раз уходил от ответа. Иоахим банально не знал, что сказать Жану, отношения с которым у него заметно улучшились — оба они друг друга больше не трогали, только Ланн продолжал называть его пуделем, но это стало как-то даже привычно. Жан сделался странный: не грубил, не порол, и вроде бы всё хорошо, но несчастный вид его мог растрогать любого. Даже Бонапарт заметил перемену в офицере и пару раз вызывал даже его на разговор. Упадок духа в армии мог помешать достойному ведению войны, все это понимали. В следующий раз Наполеон вызвал к себе Мюрата.       — Друг мой, вы сами видите, что творится с Ланном, — начал он.       — И что же я могу поделать, Наполеон?       — Скажите ему, что за омега у вас появилась. Возможно, это его потерянный близкий или даже Истинный. Дайте человеку хоть немного побыть счастливым. Идет война, всем нужно быть уверенными в победе… Но Ланн своим видом распугивает солдат.       — Да нет у меня омеги! — воскликнул в сердцах Иоахим, на что Бонапарт только вздохнул.       — Но даже я чую, что вы пахнете чертовыми розами, запах которых я не выношу, Мюрат, — серьезно проговорил Наполеон, а гасконец ещё больше растерялся. Да как?! Откуда?       — Хорошо. Я скажу ему про омегу, — сдался Иоахим, уже не зная, что придумать. Наполеон, удовлетворенный ответом, отпустил его.       Теперь нужно было придумать какую-то омегу, чтобы Ланн и Бонапарт от него отстали. Но Мюрат понимал, что долго на этой лжи он не протянет, с него потребуют знакомства с омегой. А откуда взять целого человека с нужным запахом? Не объявление же давать «Ищу омегу, которая пахнет розами». А вдруг не те будут? Ланн же его на дуэль вызовет! А вот и он. Едва только завидев несчастного альфу, Мюрат хотел было спрятаться, но места подходящего так и не нашел. Что же делать? Он опять начнет расспрашивать про омегу!       — Мюрат, это ты… Скажи, чего тебе стоит рассказать? Ты может потрахаешься и бросишь, а я… Этот запах, он сводит меня с ума, тупоголовый ты пудель. Это запах Истинного! Запах моей омеги! — Ланн бросился на Мюрата и потряс его за грудки. Но альфа был слишком измучен, чтобы нанести Иоахиму хоть какой-то урон. Отцепив от себя руки Жана, он донес его до ближайшей стены и прижал к ней.       — Послушай, любезный, — грубовато начал он, наклонившись к Ланну. — Ничего я тебе не скажу. Это моё дело. Моё и только моё. Если ты везде вьешься за мной, потому что я пахну по-твоему как-то не так, то проваливай куда подальше. Мы можем устроить драку, если тебе так хочется. Только ты сдохнешь, Ланн, сдохнешь, ты стал слабый. А я успел восстановиться после того инцидента, так что лучше… просто уймись, Ланн, большего не прошу. Ты… что ты делаешь?! — Вытянувшись, Жан вовсю нюхал мюратову шею. В какой-то момент, высунув язык, он лизнул её, и тогда Мюрату поплохело. Отпустив Ланна, он рванул в свою палатку, которая давно стала для него крепостью, в которой можно было спрятаться от приставучего социального элемента.       «Что такое? Что со мной?» — Мюрат добрел до кровати, чувствуя невероятно сильную слабость во всём теле. Провалявшись с час в кровати, Иоахим понял, что дело совсем плохо. Его штаны… были влажными. И от них-то как раз и несло розами. Приличных слов у Мюрата более не оставалось, он мигом разделся и сменил одежду, чтобы хоть как-то скрыть запах. Кровать тоже прилично испачкалась в… смазке? Откуда? Почему?       Мюрат рванул в лекарю — голландцу под пятьдесят, бете, который имел чрезвычайно скверный характер и любовь к матерщине, — нужно было узнать всё об этой гадости, что с ним творится. Добежав до палатки лекаря, Иоахим почти впрыгнул внутрь. Но лекарь в этот момент был занят делом явно для него важнее — лежал на столе со спущенными штанами, пока над ним возвышался светловолосый альфа — его помощник. Мюрат, однако, был настроен решительно.       — Мсье де Йонг!       — Блять! Хоть бы постучался! Сука, блять, всё у вас, военных, через задницу. Ансельм, милый, потом… — К счастью, бета оставался всё еще в белье. Сев на столе, голландец — говоривший, кстати, без акцента — натянул штаны и спрыгнул. — Чего у вас, Мюрат?       — Я… я… становлюсь омегой, — прошептал Иоахим, смертельно побледнев. Лекарь, однако, откровение это воспринял скептически.       — Мир еще не знал подобных перевоплощений, — заявил он. — Я от природы не чувствую всех этих запахов, так что… Ансельм, можешь что-нибудь сказать?       — От мсье Мюрата пахнет розами, — скромно ответил он, принюхавшись.       — Раньше у меня не было никакого запаха, — прошептал Иоахим. — Думали даже, что я бета, но у меня есть узел… а теперь… Все говорят, даже генерал Бонапарт, у которого на розы аллергия, что от меня несет этим за милю! Я умираю, мсье де Йонг! — Голландец только приподнял бровь.       — До чего непросвященные нынче люди, — спокойно произнес Годфрид де Йонг. — Садитесь, Мюрат, — Иоахим сел на стул и тут же прикрыл глаза. Запах альфы, пусть даже чужого, дурманил сознание. — Знаете, — а впрочем, не знаете — помимо всем известных альф, омег и бет существует еще один тип людей. Их называют гаммами, и это по сути своей самые редкие, и оттого самые ценные представители нашей цивилизации. Они совмещают в себе начало альфы и омеги. Способны как сами выносить ребенка, так и оплодотворить омегу. Их организм подстраивается под партнера. Или какая-то «половина», назовем это так, начинает доминировать, если встретить…       — Истинного, — шепотом закончил Иоахим, которого словно по голове ударили. Значит, сходящий с ума по его запаху Ланн — его Истинный?! Этот солдафон, этот тупой грубиян, который только и может, что материться?! И еще… пороть.       — Да, примерно так. Что ж, могу поздравить, ваш Истинный, скорее всего, альфа. Вы знаете, кто он?       — Да лучше б не знал, — провыл гасконец, дико глядя то на Годфрида, то на Ансельма. На последнего он глядел еще и с желанием, так что докторский помощник заметно смутился и отошел подальше.       — У вас течка может начаться в любую минуту, — предостерегающе заметил де Йонг. — Лучше отыщите своего Истинного побыстрее, иначе вас оприходует кто-нибудь из солдат. Альфам голову сносит напрочь.       — Мне ли не знать?! — в отчаянии воскликнул Мюрат, который мало того, что не был теперь полноценным альфой, так еще и чувствовал приближение чертовой течки. Что ж, ему всегда было интересно, каково это — постоянно хотеть секса. Раньше у него и гонов не было, а теперь — течка. Что за проклятие?! — С-спасибо вам, де Йонг… Вы мне очень помогли…       — А выглядите так, словно сказал, что вы мертвы, — буркнул голландец и был, в общем-то, прав. Мертвым Иоахим себя и чувствовал.       Но делать было нечего, нужно искать Ланна и попытаться ему всё объяснить. Правда, Мюрат с трудом представлял себе жизнь с этим солдафоном, они даже друзьями не были, а тут — Истинные. Но Ланн… такой сильный, такой красивый… Мужчина мечты! Иоахим со стыдом понял, что возбудился от одних лишь фантазий о сильном теле своего недавнего врага. Черт-черт-черт! Как всё невовремя! Оглядывая лагерь, Иоахим пошел окольными путями к своей палатке, но и тут всё вышло… как сказал Годфрид — через задницу. Путь Мюрату преградил огромный, даже выше него, солдат-альфа. Стало страшно, ведь в течку все омеги — и, получается, гаммы — ужасно хотят трахаться… А у этого солдата наверняка большой член… Но нет! Нет, нельзя! И даже не из-за Ланна. Мюрат облизнул пересохшие губы и попытался обойти мужчину, но тот только двинулся в сторону, еще и за руку схватил.       — Куда идет такая красота?       — Я адъютант генерала… Отпустите, — прошептал Иоахим.       — Адъютанты у генерала альфы все как на подбор, защищают свою омежку и наверняка трахают его сладкий зад. Но от генерала так воняет… честное слово, я бы его даже в течку ебать не стал, — поделился солдат и затем подтянул к себе Мюрата. — А ты приятно пахнешь. Что думают родители, отправляя в армию таких чудесных омежек?       — Я… не омега, — с трудом произнес Мюрат, пытаясь отстраниться. Но держали его слишком крепко, так что вырваться возможности не было.       — Конечно же не омега. Ты шлюшка. А какой мундир нарядный… много кому давал, чтоб такой выпросить? Кому, интересно, у нас же генерал — омежка. Что, даже до Директории дошел? Баррасу, небось?       — Отойдите от меня, отпустите, мне плохо… — У Мюрата ужасно сильно кружилась голова, желание сводило с ума, но у него всё еще оставалась гордость, которая не позволила бы отдаться первому встречному. Однако этот самый «первый встречный» вполне мог взять его сам.       — Не беспокойся, моя хорошая, сейчас будет хорошо… — Прихватив Мюрата за задницу огромной лапищей, солдат наткнулся на интересную деталь. — О, ты вся намокла… это же просто очаровательно!       — Отпустите меня! — Иоахим попытался вырваться, но хватка на заднице усилилась почти до боли, он зашипел, но всё еще пытался вырваться.       — Эй! Ты, да, ты! Отпусти его! — Никогда бы Мюрат не подумал, что будет рад услышать голос Ланна. Повернув голову, Иоахим увидел его: с бешено горящими глазами и с пистолетом в руках в отдалении от них стоял такой нужный сейчас солдафон. Но куда ему было против такого огромного солдата, он же… Как настоящий медведь.       — Это моя омега, — заявил солдат, и Мюрат постарался посильнее наступить ему на ногу. Но солдат предпочел лишь сильнее сжать его зад. Останутся следы… — Ну чего ты брыкаешься, всё равно ведь будешь моим…       О, Мюрат бы обязательно сказал ему что-нибудь вроде тех словечек, какими совсем недавно называл его Ланн. Но не успел — послышался выстрел. К счастью для солдата, пистолет был направлен в воздух. Жан подошел ближе, опасно скалясь и рыча. «Последнее предупреждение» — прорычал он. И солдат… отпустил. Мюрат отскочил от него в сторону, но не к Ланну. Он не какая-то слабая омежка, чтоб стелиться под каждого альфу! Иоахим тряхнул головой и почти добежал до своей палатки. Зайдя внутрь, Мюрат отдышался и тряхнул головой. Было дурно от желания, сейчас Иоахим был согласен лечь даже под Ожеро, этого тупоголового кретина, но вместе с тем он не хотел отдаваться никому. В нем боролась природа и разум.       — Не хочешь мне объяснить что-нибудь? — следом в палатку вошел Ланн, и тогда Мюрат почти завыл, опираясь о стул обеими руками. — Почему он называл тебя омегой, ты же…       — Господи, а ты не понял? — передразнил Мюрат, тяжело дыша. — Я не альфа. Из-за тебя, солдафон ты эдакий! Я гамма, гамма! Два в одном, вот шутка какая! Организм подстроился под тебя, под дурака такого…       — Значит это ты розами пахнешь, что ли?       — Нет, блять, — Иоахима тянуло засмеяться. — Наполеон, блять! Ну конечно я, кто еще?!       — Боже мой, — Проговорил Ланн, но затем быстро подошел к Мюрату и принюхался. — Ты… и так приятно. Пудель, будь моим!       — Да я уже твой, дурак, куда уж дальше? Отойди, мне плохо. Я хочу член в зад и большего мне в этой жизни не нужно, — захныкал Иоахим. Усевшись на свою кровать, он со стыдом понял, что и эти штаны оказались испорченными до конца.       — Мой член тебя устроит?       Мюрат поднял голову. И кивнул.       Ланн подошел к нему и сел рядом. Травяной запах альфы внезапно показался Мюрату самым приятным, лучше порохового, лучше всех на свете! Заскулив, Мюрат прижался к нему, обнял крепко и поцеловал в щеку. «Господи, ты так приятно пахнешь», — прошептал Иоахим, водя носом по его щеке. Ему ужасно хотелось, но сознание, привыкшее к бытию альфой, протестовало. Нужно было, однако, что-то делать. Отпустив Ланна, гасконец принялся расстегивать пуговицы на его мундире. Но пальцы прилично дрожали, каждую пуговицу он расстегивал слишком долго, так что Жан предпочел взять его руки в свои и убрать их. Поднявшись, он быстро разделся полностью — Мюрат голодным взглядом уставился на его член — и принялся раздевать своего пуделя. К счастью или нет, но это у него тоже получилось очень быстро. Только когда Ланн дошел до штанов, Иоахим протестующе замычал.       — Не хочешь? — на всякий случай спросил Жан.       — Хочу, и это ужасно! Снимай их к чертовой матери! — И Ланн снял. Устроившись на узкой кровати, они оба чувствовали себя девственниками, которые не умеют трахаться. Слишком всё это было странно…       — Если мы не знаем, как начать, — Мюрат был прилично смущен, — То давай начнем с начала! Выпори меня, Жан!       Едва сумев поместиться на коленях Ланна, Иоахим опустил голову, ужасно смущаясь. Было непривычно, и это лишь одна из проблем. Стоявший колом член поместился между ног Жана, и тот давно бы мог начать его шлепать хоть чем-нибудь, но почему-то медлил. «Знал бы, что это твой запах, давно бы нагнул, пудель», — поделился мыслью Ланн и как следует хлестнул ладонью. Следом шикнувший Иоахим услышал комплимент в адрес своей совсем-не-омежьей задницы, которая, как выяснилось, понравилась Жану еще там, у конюшни. Да и вообще ему Мюрат с самого начала понравился. Иоахим закатил глаза, но сказать что-нибудь язвительное не успел: Ланн принялся уверенно шлепать своего пуделя, который от особенно сильных шлепков начинал скулить. В этот раз, как и в первый, Жан порол от души, хорошо, что не взял перевязь. Каждый шлепок отдавался во всем теле вспышкой болезненного удовольствия, и через какое-то время Иоахим не стеснялся постанывать в голос. Интересно, а как Наполеон проводил свои течки?       Ланн уложил его на кровать и задрал ноги на свои плечи. «Дурею от твоего запаха», — прошептал он, собирая смазку пальцами и проталкивая их внутрь. Мюрат охнул и выгнулся, может он и был наполовину омегой, а течка была у него впервые. Тем более проникновение чего-либо в его девственный зад. Жан успокаивал его такими нежными словами, которые прежде от него слышать точно не приходилось. Да и не услышал бы он их никогда, если бы не этот чертов запах розы. Подумать только, у него, у Военного с большой буквы, запах каких-то цветочков! Но тут стало не до ароматов — внутри были уже три пальца, усердно растягивающих его, подготавливающих к основному. И этого Иоахим… боялся. С омегами и бетами всё как-то проще было до сих пор, а тут он сам в роли принимающего. «Ничего не бойся», — шепнул Жан и вытащил пальцы. Погладив по бедру, он, недолго думая и не растягивая момент, вошел в Мюрата. Тот заскулил истинно по-собачьи, как может только какой-нибудь пудель, и насадился одним движением до конца. Ланн охнул, крепко схватив любовника за ноги. «Тебе нормально?» — прокряхтел он, на что Мюрат даже не ответил — расплылся в глуповатой улыбке, кажется, познавший весь кайф анального секса. Поняв, что всё в норме, Жан принялся двигаться сразу в быстром темпе, будто бы до сих пор у него не было секса целую вечность. А Мюрат, этот гордец, от которого проходящие мимо дамы сворачивали шеи, стонал в голос, не боясь, что их могут услышать. Пусть завидуют, черти!       Их секс был по-настоящему диким и животным, Ланн уверенно трахал его, и Иоахим подчинялся, готовый на всё на свете, лишь бы это не кончалось. Было не до поцелуев, хотя Мюрату ужасно этого хотелось, нужно было наверстать то время, которое они провели в обоюдной ненависти. Могли ли они теперь сказать, что любят друг друга? Едва ли. Они всё еще оставались теми Мюратом и Ланном — совершенно разными людьми, которых связала совершенно случайная Истинность. Ведь Истинным Иоахима мог быть кто угодно, а получился Ланн… Смешно даже.       Когда все кончилось, они лежали практически друг на друге, лишь бы не свалиться с узкой кровати.       — Что скажешь? — поинтересовался Мюрат.       — Всё это — большая задница, — невозмутимо ответил Ланн.       На том и порешили.