Последняя весна

Весна в Василькове, небольшом городе к югу от Киева, стоящем на реке Стугне, всегда отличалась особенной красотой. Стоит отъехать на несколько километров — окажешься посреди огромного луга, пестрящего свежими цветами, которых здесь бессчётное количество. Проедешь чуть дальше — и ты уже на берегу речки, вдоль которой разрослись величественные ивы и стройные берёзы. Весна 1825 года на первый взгляд была такой же, как и в предыдущие года. Однако Михаил Бестужев-Рюмин по какой-то причине выглядел и вёл себя не так, как обычно. На губах всё реже играла беззаботная улыбка, он часто бывал хмурым и молчаливым, в движениях появилась какая-то нервозность и резкость. Эти изменения не остались незамеченными Сергеем Муравьёвым-Апостолом. В один из прохладных мартовских дней, когда на полях ещё лежал снег, а с низеньких крыш изб тихо капала первая весенняя капель, Муравьёв-Апостол, будучи занят меньше обычного, попросил позвать к нему Бестужева-Рюмина. Михаил прошёл в небольшую светлую комнату и сделал несколько шагов по направлению к Сергею, который стоял спиной к нему и смотрел в окно. Шаги отозвались тихим поскрипыванием половиц, нарушившим тишину. — Мне сказали, ты меня звал, — начал разговор Бестужев-Рюмин после нескольких минут молчания. Муравьёв-Апостол кивнул, повернулся к Михаилу, быстро окинул его взглядом, отмечая напряжённость и серьёзность, и слегка нахмурился. Молчание, по мнению Бестужева-Рюмина, затягивалось, к тому же, оно явно не предвещало ничего хорошего. Эти догадки подтвердились, когда Сергей шумно вздохнул, на мгновение прикрыв глаза, после чего спросил твёрдым и спокойным голосом: — Что с тобой происходит? — Что ты имеешь ввиду? — вопросом на вопрос ответил Михаил и тут же незаметно прикусил щёку изнутри, переводя взгляд на блики солнца на белоснежной скатерти стола, после чего снова устремил его на стоящего перед ним Муравьёва-Апостола. — Не притворяйся, будто не понимаешь, — сказал Сергей уже чуть громче, — Тебя что-то беспокоит. Скажи мне, Мишель. От этого «Мишель» сердце Бестужева-Рюмина сначала замерло, а затем забилось чаще, гулко ударяясь о рёбра. Он знал, что скрывать что-то от Сергея было бессмысленно. Муравьёв-Апостол знал все его привычки и особенности поведения, поэтому всегда без труда мог понять, когда Михаил недоговаривал. А Бестужев-Рюмин просто не мог противостоять этому выжидающему взгляду каре-зелёных глаз. — Серёжа, — на выдохе произнёс Михаил и сделал один шаг к Муравьёву-Апостолу, неотрывно смотря на него, — помнишь ту историю с гадалкой, которую ты рассказывал ещё на первых собраниях в Петербурге? Сергей помнил. Помнил то, как они тогда смеялись, говоря, что это предсказание — полнейший бред, который мог выдумать только сумасшедший. Где же это видано, чтобы в России вешали дворян? Поначалу эту историю долго обсуждали между собой участники тайного общества, а потом как-то позабылось. Позабылось ровно до того момента, пока к этой же гадалке не сходил Пестель, которого по какой-то причине не было с ними, когда Сергей рассказывал о своём к ней походе, а по возвращении тот почти слово в слово пересказал слова, сказанные женщиной Муравьёву-Апостолу. — Помню, — коротко ответил Сергей, уже догадываясь, к чему клонит Бестужев-Рюмин. — В последнее время я много думал об этом предсказании, — признался Михаил, — А причина этому — сон, который я увидел в одну из последних ночей февраля. Бестужев-Рюмин замолчал, снова опуская взгляд и глубоко дыша. Муравьёв-Апостол в два шага преодолел расстояние до Михаила и положил ладонь ему на плечо, чуть сжимая пальцами ткань его мундира. Бестужев-Рюмин нервно сглотнул. — Серёжа, я видел нас с тобой на виселице, — срывающимся голосом закончил парень, и плечи его дрогнули. Снова повисло молчание. Губы Муравьёва-Апостола сжались в тонкую линию, а взгляд застыл на собственных пальцах на плече Михаила. — Мишель, это всего лишь глупое предсказание, — успокаивающим голосом сказал Сергей и притянул Бестужева-Рюмина к себе, обнимая одной рукой за плечи, — Всё будет хорошо, пока я рядом. Обещаю, что не дам тебя в обиду, — тихо усмехнулся Муравьёв-Апостол, — И если мы и взойдём на помост, то только вместе, слышишь? Михаил молча кивнул и уткнулся лицом в плечо Сергея. — Представь, что я — твоя тень, которая последует за тобой куда угодно, не важно, на царский престол или на виселицу. И мы будем вместе даже после смерти, — прошептал Муравьёв-Апостол, поглаживая Бестужева-Рюмина по спине. После этого дня Михаил вернулся в прежнее состояние, хотя первое время выглядел каким-то рассеянным. Сергей был рад снова видеть Бестужева-Рюмина с широкой улыбкой на лице и прищуренными глазами цвета тёмного шоколада. — Серёжа! — Михаил ворвался в дом Муравьёва-Апостола посреди мая в рубашке, расстёгнутой на верхние пуговицы, и лёгких серых штанах, схватил Сергея за запястье и куда-то потащил, громко смеясь, — Мы срочно должны искупаться! Бестужев-Рюмин отпустил Муравьёва-Апостола и вскочил на своего коня, после чего подождал Сергея, и они вместе поскакали в сторону Стугны. Извилистая тропа вела через берёзовую рощу, шумящую и колыхающуюся от порывов тёплого весеннего ветра, а затем через бескрайний луг, покрытый цветами и широкими кустами сирени и белой черёмухи. Как только Михаил соскочил с коня, он тут же сорвал с себя рубашку, бросив её на землю, и с разбега нырнул в воду. Сергей наблюдал за этим, стоя на берегу и улыбаясь так, что на щеках появились ямочки, а потом медленно зашёл в реку по колено. В этот момент вынырнул Бестужев-Рюмин и потряс головой, отряхивая кудрявые волосы от воды и заразительно смеясь. Муравьёв-Апостол рассмеялся в ответ, и Михаил, хитро прищурившись, потянул его за собой, утаскивая под воду. Сергей барахтался в реке, размахивая руками и посылая в сторону Бестужева-Рюмина брызги. Пока Муравьёв-Апостол протирал глаза, Михаил выбрался на берег, лёг на мягкую траву под раскинувшей свои ветви ивой и закрыл глаза, всё ещё широко улыбаясь. Спустя несколько мгновений он услышал, как Сергей подошёл к нему и улёгся рядом, касаясь плеча Бестужева-Рюмина своим. — Как же хорошо, Серёжа, — блаженно протянул Михаил, открывая глаза и устремляя взор в бескрайнее чистое небо, пробивающееся сквозь крону дерева. Листва ивы переливалась на солнце, играющем бликами на поверхности реки и озаряющем нежные лепестки цветов. Откуда-то доносился аромат сирени, а трава усыпана сорванными ветром лепестками черёмухи. — Прислушайся, Мишель, — чуть хриплым голосом сказал Муравьёв-Апостол, — Соловей поёт. Михаил улыбнулся и повернул голову в сторону Сергея, разглядывая знакомый до каждой чёрточки профиль его лица. — А это кто? — шёпотом спросил Бестужев-Рюмин, кивком головы указывая куда-то вверх, где заливисто пела какая-то птица. — Иволга, — ответил Муравьёв-Апостол, а в следующий миг взгляды парней встретились, и в глазах у обоих будто проскочила искра. Михаил облизнул пересохшие губы, мельком оглядел оголённый торс и грудь Сергея, покрытые крупными каплями воды. Муравьёв-Апостол медленно приблизился к лицу Бестужева-Рюмина и мягко коснулся уголка его губ. Щёки Михаила чуть заалели, а прядь волос упала на лоб, откуда её тут же смахнул Сергей. — Я бы хотел пролежать так всю жизнь, — нежно усмехнулся Бестужев-Рюмин и чуть придвинулся к Муравьёву-Апостолу, положив голову ему на плечо. Сергей зарылся рукой в чужие волосы, пропуская кудрявые пряди через тонкие пальцы. Они лежали так ещё долго, пока солнце не стало клониться к закату, окрашивая воду в реке в красновато-рыжий цвет. 24 декабря в Васильков прискакал офицер из Петербурга и сообщил Муравьёву-Апостолу о том, что восстание, которое произошло на Сенатской площади десять дней назад, было подавлено императорскими войсками, а его участники и руководили арестованы. В тот день Сергей был сам не свой. Он мерил шагами комнату, смотря куда-то перед собой невидящим взглядом. Бестужев-Рюмин стоял в стороне, опустив голову и сжав кулаки. — Серёжа! — наконец не выдержал Михаил, подходя к Муравьёву-Апостолу и разворачивая его к себе за плечо, — Всюду вместе, помнишь? И на престол, и на виселицу. Сергею казалось, что ещё никогда голос Бестужева-Рюмина не звучал так уверенно, как в этот момент. Он отчасти был рад, что его слова в тот весенний день смогли оказать такое воздействие на Михаила, но сейчас сам Муравьёв-Апостол был не уверен в себе. — Через несколько дней мы с черниговцами пойдём на Петербург, — механическим голосом произнёс Сергей и отвернулся к окну, а ладонь Бестужева-Рюмина так и осталась лежать на его плече. Казалось, Муравьёв-Апостол был полон решимости в успехе своего плана. Вот только с каждым днём его уверенность таяла, и его настроения передались черниговцам. Мало-помалу от него стали уходить рядовые и офицеры, но он стойко продолжал идти из одного населённого пункта в другой, постоянно получая донесения о действиях императорской армии, чтобы избегать с ней столкновения. Бестужев-Рюмин думал, что всё идёт по плану, но когда маршрут резко повернул на Белую Церковь, а затем Муравьёв-Апостол направил полк в степь, Михаил понял, что они обречены, потому что Сергей сам вёл их прямо на императорские войска, которые уже поджидали их в засаде. Когда они встретились лицом к лицу с противником, Муравьёв-Апостол запретил стрелять и твёрдым шагом пошёл на пушки один со знаменем в руках. Сердце Бестужева-Рюмина изо всех сил заколотилось в груди, и ему казалось, что оно сейчас вырвется наружу. Михаил сделал шаг вслед за Сергеем и осторожно позвал: — Серёж… Когда ответной реакции не последовало, Михаил сделал ещё два шага, почти по колено проваливаясь в рыхлый снег, и позвал снова, уже громче и с нотками паники в голосе: — Серёжа! Муравьёв-Апостол обернулся, бросил на Бестужева-Рюмина взгляд, полный сожаления, и продолжил идти. Михаил так и замер на месте. Он вдруг вспомнил слова Сергея, сказанные в марте. Вот только сейчас ему казалось, что это он — тень, которая последует за Муравьёвым-Апостолом и в огонь, и в воду. Мысли Михаила, как и его самообладание, нарушил выстрел и пелена дыма, скрывшая от глаз силуэт Сергея. Бестужев-Рюмин неосознанно сорвался с места и бросился прямо в то место, где только что разорвался снаряд картечи, и упал на колени перед Муравьёвым-Апостолом, который выпустив из рук знамя и теперь лежал на снегу, прижимая руки к вискам, а по его лицу текла алая струйка крови. Что было дальше, Михаил не помнил. Кажется, в следующий миг грянула череда выстрелов, послышались крики черниговцев и ржание лошадей. Когда Бестужев-Рюмин очнулся от оцепенения, он уже сидел в тюремном каземате Петропавловской крепости. Приходили какие-то люди, что-то спрашивали, водили на очные ставки со следователями, а затем возвращали в камеру. Михаил отвечал почти на автомате всё, что знал о планах и деятельности Южного общества, но ни слова не проронил о Сергее. Впрочем, Бестужев-Рюмин был уверен, что Муравьёв-Апостол не будет оправдываться перед судом. Он сознается во всём и возьмёт на себя всю ответственность. Сергей ещё до начала восстания знал, что поплатится за это собственной жизнью. И, судя по взглядам следователей, показаний Михаила вполне достаточно, чтобы взойти на эшафот вместе с Муравьёвым-Апостолом. Снова вспомнилась история с гадалкой. В России дворян не вешают, да? Значит, для нас император сделает исключение. В крепости они провели полгода. Пару месяцев назад за небольшим и грязным окном тюремного каземата стояла тёплая и ясная весна. Последняя в жизни Михаила Бестужева-Рюмина. Потому что сейчас он стоял на эшафоте, а слева от него — Сергей. Упругие ветви клёна выгибались на фоне утреннего Петербурга и протекающего вдоль набережной Кронверкского пролива. Небо ещё было покрыто пылинками звёзд, и Михаил мог поклясться, что одна из них, мерцавшая справа, прямо над островом Голодай, сияла ярче других. Бестужев-Рюмин повернул голову в сторону Муравьёва-Апостола и в последний раз оглядел его с ног до головы, отмечая гордо выпрямленную спину, расправленные худые плечи, впалые щёки, искусанные и потрескавшиеся губы и устало опущенный взгляд каре-зелёных глаз, которые в следующий миг пересеклись с воспалёнными и красными от слёз глазами Михаила. Они смотрели друг на друга и, казалось, не замечали того, что на других трёх приговорённых к смерти уже накидывали пыльные тряпки. Михаил хотел было что-то сказать, но в горле пересохло настолько, что не удавалось вымолвить ни звука. Тогда он слегка приподнял уголок губ в мягкой полуулыбке, но Сергей этого не увидел, потому что его лицо уже скрыла грубая материя. На дрожащих ресницах Бестужева-Рюмина сверкнули слёзы, он бессильно прикрыл глаза и, когда на него уже накинули «тряпку», глубоко вдохнул в грудь воздух, смешавшийся с запахом пыли. В памяти Михаила снова мелькнула та весна 1825 года в Василькове, а через несколько секунд он почувствовал на шее затягивающуюся верёвку, после чего из-под ног ушла земля, а из глаз всё-таки брызнули солёные и жгучие слёзы. И даже в краю наползающей тьмы, За гранью смертельного круга, Я знаю, с тобой не расстанемся мы, Мы память, мы память, Мы звёздная память друг друга…