***
— Аска, Синдзи, Рей, отличная работа, — Мисато, усталая и довольная, салютует им, как только они выходят из Евангелионов. — Особенно ты молодец, — девушка указывает в весьма смущённого паренька пальцем. — Лучший пилот операции, Синдзи Икари, — она явно горда своим воспитанником, — ещё чуть-чуть, и станешь… Слова Кацураги долетают до него приглушённо, как будто он находится под водой: ему совершенно плевать на то, что он сегодня лучший. Аска явно чем-то недовольна. Скорее всего, собой, потому что сегодня хвалят не её. Задето самое главное — её гордость и самолюбие, поэтому она злобно смотрит на него и скалит зубы. «Подумаешь, лучший пилот… всего-то повезло разок, ничего особенного. А вот я…» Аска тараторит ещё с полминуты, но он слышит её ещё хуже, чем своего наставника: до сознания долетают лишь обрывки её слов. А всё потому, что ему откровенно наплевать. — Замолчи. — тихим щелчком это слово отрезвляет его и рыжую. Они оба смотрят на неё с удивлением, но на лице гордости Германии озадаченность быстро превращается в гнев. — Тебя забыла спросить, что мне делать! — она выплёскивает на Аянами целый океан ярости и абсолютно неприкрытой ненависти. Ненависти, между прочим, незаслуженной, и это злит даже апатичного пилота. — Он устал, — Рей спокойно выдерживает злобный взгляд. — Мы все устали, и нам нет дела до твоих игр. Он заворожённо смотрит на хмурую Нулевую: в её глазах решимость, несвойственная ей, а во взгляде презрение, которое рубит уверенность Ленгсли с плеча, и Рыжая от неожиданности отступает на пару шагов. — Да кто ты вообще такая?! — кажется, она задыхается от возмущения. — Ты — всего лишь кукла… ты… — она колеблется в выборе слов и прерывисто тыкает в невозмутимую девушку пальцем. В этот момент она так похожа на саму себя. Рей не теряет времени, а просто хватает за кисть ничего не понимающего пилота и тащит его за собой. — Идём… — в её голосе нет обиды, сожаления или злости. Он практически такой же пустой, как и всегда. Он почему-то не сопротивляется. Возможно, уже нет сил, а возможно, и не хочется сейчас видеть глупую, эгоистичную девчонку. Синдзи впервые подумал, что она, возможно, глупее и эгоистичнее его самого. Она кричит им что-то вслед о том, какой он идиот, какая она идиотка и что ей никто из них не нужен. У Нулевой и Первого реакция одинаковая: им всё равно.***
Кафельная плитка неприятно холодила босые ноги. Было глупо ожидать от Рей чего-то необычного, ведь она была также, как и всегда, предсказуемой. Они пришли туда, куда ходили после каждой операции: в душ. Разница была в другом: они пошли туда вместе. Икари несколько оживился, немного посопротивлялся, неуверенно сказал о том, что он мужского пола, а она — женского, поэтому он подождёт снаружи, на что девушка отреагировала так, как реагировала всегда. — Ты уже всё видел, — ответила она на его вялые попытки изменить положение вещей. Он вздохнул и сокрушенно кивнул. Действительно, скрывать Рей от него было уже нечего. Они зашли в душ. Четыре кабинки, разделённые тонкими пластмассовыми стенками будто намекали на то, что подсматривать не то что можно, а вполне даже нужно. Но у пилотов не возникает таких мыслей. Вода льётся на голову уже больше пятнадцати минут, и Синдзи думает, что пора бы уже выходить. Как-никак Мисато хватится их, переживать будет… Мисато… Синдзи уверен: это человек, которого любой из них троих готов будет признать своей матерью. Гендо не отец и даже не друг. У него свои цели, а Евангелионы вместе с пилотами, и это лишь инструмент, который, если тот сломается, можно и выкинуть. Это он понял давно, как и то, что его похвала также является не более, чем психологической манипуляцией, чтобы сыном было легче управлять. Но Рей почему-то так не считает. Её дело. Но вот что Нулевой пилот думает о Майоре, ему было интересно. — Аянами? — он выключает душ, чтобы его можно было услышать, однако всё равно не уверен, что его слова достигнут её ушей. «Наверное, уже ушла» — думает парень и шлёпает по мокрому полу. Он проходит мимо последней кабинки, и взгляд его падает на голубое пятно — её волосы. Девушка сидит на корточках, запрокинув голову вверх: слёзы текут по её щекам быстрыми ручьями, не добавляя сухости кафельной плитке, а ногти впиваются в собственные ладони. Он забывает обо всём. О том, что они сейчас голые, о Евангелионах и Ангелах, о Токио — 3 и о самом себе: это зрелище ужасает и поражает одновременно. Однако порыв длится всего несколько секунд, а ужас происходящего заставляет его произнести её имя. — Аянами… Она опускает голову на уровень его лица, фокусирует взгляд и… тянет к нему худые, мокрые руки. В её глазах можно прочитать только одно — мольбу не отказывать ей в этой немой просьбе Он ей не откажет. Парень берёт кисти её рук снизу и очень осторожно, как фарфоровую куклу, тянет на себя, помогая ей встать. И, как только они оказываются на одном уровне, девушка отпускает их и быстро обнимает его за шею. Она дышит часто и прерывисто и, опуская губы к его голому плечу, тихо шепчет себе под нос: — Икари-кун… В сердце её бесконечная усталость от пилотирования, Nerv и в особенности от Аски. И в ней он видит отражение самого себя, поэтому и старается ей помочь: он приносит полотенце и сухую одежду, а затем тактично отворачивается, давая переодеться, хотя смысла в этом особого нет. Они молча доходят до дивана в вестибюле и также молча присаживаются. Молчат. Ему хочется злиться на Ленгли, хочется ударить её, хочется высказать всё, что не в силах ей высказать голубоволосая, но он не может. Он понимает причины её поведения ровно также, как и свои. Ибо это просто защитная реакция. У каждого из них эта самая защитная реакция своя. Синдзи привык всё отрицать. Он твёрдо решил, что ничего не должен своему отцу, ведь тот его бросил, а значит, он может поступить также. Он до сих пор в этом уверен. Но сражается он ради того, чтобы в его школе занятия могли проходить спокойно. Аска твердо уверена: никто, кроме неё. Это, конечно, неправда, но, похоже, роль единственного защитника Человечества помогает ей найти смысл в пилотировании и собственном существовании. За всем её высокомерным поведением скрывается банальный, до боли человеческий страх стать ненужной. Он не понимает и не может осуждать. Рей принимает всё происходящее как должное. Для неё всё просто: она сражается ради Гендо Икари, возможно, даже ради товарищей. Этого никто не знает наверняка. Но она, как выяснилось, тоже не железная. В конце концов, они — просто дети и не такой жизни желали, не такие мечты строили в детстве. Синдзи подумалось, что если исключить личные мотивы каждого из них, то всё получиться просто: они цепляются друг за друга. Он много раз пытался представить себя без заносчивой девчонки и спокойной, рассудительной Рей… И не мог построить такой мир даже в воображении. Проснись он утром в мире, где не будет их, и больше не будет пилотом Евангелиона. Ему не раз довелось увидеть лежащих в госпитале пилотов и пусть с кучей травм Аска всё равно оставалась боевой и жизнерадостной девушкой. Рей же всегда призывала не беспокоиться о ней и стойко переносила все тяготы больничной койки. Но, если Икари Синдзи хоть на минуту перестанет беспокоится о них, это будет уже не Икари Синдзи… — Что ты думаешь об Аске? –спросил он. — Не знаю, — честно отвечает девушка. — Злишься на неё? — Немного. Парень встаёт с дивана и шарит по карманам. Всё-таки завалялась одна мятая купюра. Она греет пальцы горячей алюминиевой банкой и от чего-то кладет голову на плечо товарища. Никаких скрытых мотивов или подтекста: они просто уставшие пилоты. Наверное, он и сам это понимает, потому что передвигается ближе — так, чтобы ей было удобно. — Ты — хороший друг, Икари-кун, — в её голосе сквозит лёгкость и нежность. И именно это кажется в ней притягательным: её настоящие эмоции. Рей действительно так думает, и именно это отличает её от сотни клонов, именно это даёт ей душу.***
Уже заполночь, а он только вернулся. Парень уверен: она будет рвать и метать. Но на кухне одиноко горит лампочка, а та, что, по идее, должна спать, рассеянно сжимает стакан с чаем. Рыжие волосы растрёпанные, взгляд усталый. Он его сразу узнал. В этих глазах отражаются все беды мира. Такой же взгляд был у него и у Рей. Всё же они просто дети, на которых вдруг свалилась совершенно не детская проблема. Но, завидев его, она почему-то печально улыбается… — А, вернулся, бака—Синди… — говорит она нарочно скучающим тоном, чтобы он понял: ей-то уж точно всё равно. И протягивает ему кружку давно остывшего напитка, старательно отводя глаза… Ей не нужен бака-Синдзи… Или всё-таки нужен?