Часть 1
31 марта 2020 г. в 15:55
Аллен заходит в комнату.
По белоснежной плитке, словно отбивая ритм, секунды до собственной гибели, чеканят темно-синие набойки. Ладони сжаты: мозолистые пальцы сцепили до скрипа хлопковую перчатку изнутри, сквозь тонкую ткань ногти впились в кожу до острой, отрезвляющей разум боли.
Из полуприкрытых век смотрит затуманенный, усталый взгляд серых глаз.
Серых. Пока еще серых
Слишком яркий для этого гнилого места свет врезается в мозг, кромсает нервы до головной боли. Белый, по всюду белый, омерзительно-идеально-святой белый цвет. Цвет ангелов, цвет Рая, цвет Бога.
Вот только Аллен уже давно знает (знает, но хранит этот опасный секрет), что Бога нет. Может он и был, но лишь тысячи лет назад, пока тщедушные короли не навязали свои законы, а эгоистичные священники не продали душу разврату.
Вера в Бога стала какой-то… убогой.
Такой же убогой, как и вера в то, что эта комната белая (Аллен этот секрет хранит тоже).
Уолкер изображает экскурсовода: взгляните-ка вниз, месье, ведь вся плитка покрыта мелкими, темными трещинками, что пронизывают пол паутиной из мелких капилляров, разрастающихся с каждой миллисекундой. А вот тут, дамочка, ржавые подтеки, вы только приглядитесь хорошенько — видимо их пытались замазать, скрыть от посторонних, простых глаз.
Аллен пытается не подавать виду. Он не скажет своим посетителям, что здесь есть еще одно темное пятно. Что за ним из зеркала хищно наблюдает дикая тень с дырами вместо очей и пропастью вместо рта. Вся эта белая комната напоминает клетку, психоделическую камеру пыток, у которой лишь одна цель — сломать. Сломать несчастную голубиную душу, пока хищник по ту сторону окна выжидает момента, чтобы напасть и разорвать когтистой лапой трепещущую грудь.
Аллен садится за пианино, и оно скалится ему угольными, пожелтевшими зубами-клавишами в приветливой улыбке.
Не по себе.
Пианино тоже не белое. Оно давно раскрошилось, постарело от скорбной ярости своего хозяина. Каждая нота — новая боль. Каждый аккорд — новая рана.
Аллен чувствует, как его горло сдавливают костлявые тонкие пальцы, как в голове пульсирует адским пламенем какофония звуков, света и мыслей.
Кто-то другой с ним борется, кто-то другой его вытесняет.
Жесткие меловые пряди закрывают обзор, непослушно лезут в лицо, игриво отвлекают своего хозяина от зудящих мыслей. Аллен не слушается, он резко вскидывает голову, не отрываясь от костяных клавиш, меняет педаль и снова окунается в музыку. Тень смотрит на парнишку, и пропасть разрастается шире.
Уолкер с отчаяньем бьет по клавишам. Пианино вторит нежный, сладостный голос, но Аллен его не слышит. Он незаметно шепчет свои секреты, перекатывает их словно стеклянные шарики по гладкому полу. Секреты звенят на кончике языка, но не слетают, задерживаются и катятся обратно в гортань.
Ведь никому не следует знать: он понял, что Земля круглая (поэтому если не останавливаться и продолжать идти, то можно вскоре вернуться назад). Он понял, что мир давным давно прогнил, причем вместе с миром прогнил и он сам. С носа падает алая капля. И еще, и еще одна. Аллен быстрым движением размазывает их по подвижным клавишам. Ну вот, теперь даже перчатки уже не белые.
Голос останавливается, но Уолкер продолжает играть. Неа щурится, всматриваясь в напряженный лоб, в стиснутые тонкой полоской губы и ему хочется рокотать.
Аллен поворачивает голову и впервые вонзается опалами глаз в тень. Железнозубые капканы раскрыты, сети расставлены, гарпун точным выстрелом отправляется в полет.
Ведь Аллен уже давно понял, что скрывается под лакированной крышкой его инструмента. Это, пожалуй, главный секрет. Его алебастровый шарик.
Он усердно, с силой бьет по пианино, и по гладко-отштукатурено-белой-но-все-же-недостаточно комнате разлетаются горькие звуки, молящие о спасении.
Неа больно.
Его душу терзает адская лапа, шкребет по гладким клавишам, оставляя еле заметные борозды.
Аллен фальшив. Фальшив до последней маленькой ниточки, прицепившейся к одежде. Фальшив до самого седого-но-опять-не-белого волоска. Он ловко жонглирует масками, расставляет прожекторы, направляя слепящий мотыльков-людей свет, чтобы никто не видел его ржавых фасадов и битых стекол. Его маленьких трещин, исполосовавших тело и душу.
С лица Аллена пластами откалывается штукатурка. Это он заточил Четырнадцатого в ловушку. Это он и есть та самая фальшиво-снежная комната. Под толстым слоем мраморного грима проглядывается оскал.
Теперь вместо пения к небу возносится надорванный крик, и кажется, что в этом крике смешались вой диких собак, треск плотной обивки и гвоздь, проходящий по толстому, бронированному стеклу.
Крышка пианино падает с характерным громким хлопком (ловушки захлопываются тоже). Уолкер встает. Он придет снова, будет идти каждый раз ровно, четко и размеренно, потому что Неа никуда не уйдет. Четырнадцатый навечно будет заперт по ту сторону окна. Но Аллен дождется, Аллен вспорит своими кроваво-красными когтями левой руки грудь Ноя, заточенного в неприглядно-светлой комнате пыток. Он сломает Неа, как бы тот не боролся.
Потому что невозможно терпеть, когда единственно белыми остаются только продырявленные глаза, смотрящей на тебя тени.
Примечания:
Обожаю Дигру. В ней больше смысла, чем в моей жизни. Даже само название хранит в себе столько секретов и отсылок, что по изучению тех трех слов можно написать статью.
На фб есть множество замечательных историй про то, как Неа ломает Аллена, вытесняя его.
Почему бы не написать что-то диаметрально противоположное.
Если понравилось, скажите об этом, пожалуйста