Я остаюсь, гэгэ

      Бокал из рук Сяо Чжаня с характерным звуком падает на пол, разбивается вдребезги, пачкая ковер крупными пятнами, но Сяо Чжань даже не замечает. Неотрывно следит за вышедшим из спальни человеком, сглатывая вязкую слюну.       — Что это? — интересуется мужчина хрипло. — Это…       — Для новой фотосессии, — подсказывают ему. — Нравится?       Ван Ибо проходит вперед, ставит ногу в черном кружеве на подлокотник дивана, отчего шёлковая ткань задирается, оголяя колено и часть бедра. Запрокидывает голову чуть назад, подставляя шею, наполовину скрытую высоким воротником. Острый кадык примагничивает взгляд, выпирая и натягивая ткань, и в тусклом свете его длинные волосы отдают чуть рыжим, переливаясь с золотыми вспышками. Он пожимает плечами, смотрит чуть сощурившись, отчего его темный взгляд кажется глубже, проникновеннее, и от него у замеревшего в нескольких сантиметрах Сяо Чжаня застывают легкие.       Мужчина переводит взгляд с лица чуть ниже, отмечая, как гармонично в черной ткани, облегающей плечи, смотрится его фигура. Как натягивается шелк при дыхании — чуть учащенном, едва-едва, но Сяо Чжаню отчетливо видно.       Господи-Боже, думает Сяо Чжань, прикрывая глаза, куда ты смотришь?       Не смотреть не получается: Ван Ибо слишком близко — только руку протяни и, коснувшись, почувствуешь исходящий от него жар, окунешься в чувственность и мягкость образа, чуть дерзкого для стереотипных денежных мешков, с которыми раньше приходилось работать самому Сяо Чжаню. Но годы идут, стремительно и неумолимо, мода — высокая, откровенная и необузданная — меняется с каждым сезоном, и спустя несколько лет консервативный Китай уже ничем не удивишь.       Сяо Чжань прикрывает глаза — оказывается, его-то удивить еще как можно. Иначе откуда это сковавшее чувство, от которого невозможно дышать, так как легкие будто бы сдавливает бетонной плитой. Он глотает пересохшими губами кислород, дышит, дышит, стараясь не смотреть, но.       В ушах у Ван Ибо серьги. Капельки жемчуга в обрамлении белого золота мелькают, дразнясь, стоит Ибо чуть двинуть головой. Он растягивает губы в чувственной и понимающей улыбке, тихо хмыкает, затем и вовсе проводит ладонью по волосам, оголяя аккуратную ушную раковину и будто бы красуясь. Даже поворачивает голову чуть в сторону, чтобы было лучше видно, опускает веки, глядя на мужчину из-под густых накрашенных ресниц и наблюдая за реакцией.       — Тебе нравится, — констатирует он. — Нравится.       Чуть тянет гласные, подается вперед, облокачиваясь локтем о коленку. И ведет, ведет второй рукой по ней же, от самой икры до кромки чертового платья, замерев у тонкой полоски кружева.       Сяо Чжань выдыхает.       Внутри него догорает самообладание, оседая пеплом под ноги. Он ослабляет узел галстука, спуская его ниже на две пуговицы и тут же расстегивая их. Воздух клубится, становится тяжелым, Сяо Чжань вдыхает его полной грудью, ощущая, как внутренности опаляет волна возбуждения.       — Я бы тебя выпорол.       В глазах напротив Сяо Чжань отчетливо видит удовлетворение на собственные слова. Ван Ибо и сам выглядит, как сытый кот, добравшийся до заветного лакомства, — не ластится только.       Занятно.       Он подходит чуть ближе, упирается в диван, ставший на их пути единственной преградой. Ибо кокетливо поправляет волосы, накручивая кончик себе на пальцы, тут же отпускает их и касается мочки. Вертит в тонких пальцах жемчуг, чуть оттягивает вниз, заставляя мысли Сяо Чжаня растекаться непонятливыми кляксами. Низменное желание вспыхивает в нем, словно спичка, и пожар с каждой секундой становится лишь неистовее, пожирая внутренности.       Не так должен был закончиться этот вечер.       Сяо Чжань думает, что с появлением в его жизни Ван Ибо мир в какой-то момент сошел с правильной орбиты и крутится теперь где-то около — разве можно вновь чувствовать эту всепоглощающую, смахивающую больше на безумие, страсть? Разве можно хотеть коснуться чужого тела так сильно, что болят руки? Разве можно…       Кажется, все это возможно. Потому что стоит Ибо округлить свои пухлые, намазанные светлым оттенком помады губы, — вблизи Сяо Чжань видит розовый тон, он чуть блестит в свете ночных ламп, — а потом, облизнув их кончиком языка, произнести:       — Почему? — так невинно и глупо при этом хлопая ресницами, словно не осознавая ничего. — Разве я плохо выгляжу?       Игривый тон Ван Ибо лишает почвы под ногами и разума, заставляя что-то внутри Сяо Чжаня скручиваться, сжиматься, словно бы умирая. Горло Сяо Чжаня сжимают тиски, мешая говорить. У него выходит лишь шумно выдохнуть, а затем все же произнести, едва хрипло и на выдохе:       — Нельзя выносить реквизит со съемок. Правило номер три, помнишь?       Ибо забирается с ногами на диван, вставая на колени. Выгибается в спине, чуть оттопыривая зад, не сводит с него потемневшего взгляда. У Сяо Чжаня от подобной картины ведет голову, руки чешутся коснуться, прижать к себе, зарыться в густые волосы, провести по худым ногам по черной сетке и кружеву, понять, наконец, что это — чулки или же колготки?       Желание нестерпимо тянет его куда-то на дно Бездны. Словно бы в жерле вулкана находится: жарко, невыносимо жарко, пот течет градом, одежда липнет к коже, мешает, отчего та зудит и чешется — снять бы ее, откинуть, подставить разгоряченное тело под потоки холодного воздуха.       — Мне все равно, — Ибо подползает к нему ближе, почти вплотную. Его глаза напротив, горящие, влекущие, с расширенными зрачками. Дыхание опаляет щеки, сливается с его собственным в одно целое, и лишь подавшись навстречу, до Сяо Чжаня доходит.       — Ты пьян.       — Немного, — соглашается с ним Ван Ибо, целуя его в уголок губ. — Иначе я бы никогда не решился.       Спросить, на что именно тот бы не решился, Сяо Чжань не успевает — его губы захватывают в плен, сминают одним быстрым движением, втягивая в поцелуй.       Это настолько восхитительно, что он не сдерживает удовлетворенного стона. Губы Ван Ибо мягкие, напористые, с привкусом алкоголя и чего-то сладкого, так похожего на вишню. Сяо Чжань целует их сам, перехватывая лидерство, держит руками голову, зарываясь в волосы пальцами и оттягивая их чуть назад. Ибо прикрывает рот, тихо вскрикнув от ощутимой боли, морщится, впускает чужой язык внутрь, а потом сладко стонет.       Стонет так, что сам себя не контролирует. Выпрямляется, становясь на колени, обхватывает чужие плечи, сминая рубашку, абсолютно не заботясь о ее сохранности.       Если честно, думать — последнее, чего вообще он хочет. И может себе позволить именно сегодня. Весь остальной мир может подождать до завтра — все уже случилось, а сегодня…       Сегодня Ван Ибо набирался храбрости не для разговора, которого было не избежать с тех самых пор, как они встретились два месяца назад в Нью-Йоркском офисе Сяо Чжаня. Он случится потом, быть может, даже завтра, а сейчас Ван Ибо хочет лишь стащить с себя это дурацкое платье, вынесенное со студии тайком, снять чулки, нацепить которые решался благих три часа или даже больше — просто не помнит, сколько ушло на это времени. Накрасить губы, как и вдеть в уши серьги, — все потом, когда-нибудь, не сейчас, когда желание охватывает разум и несет волнами, как цунами, на берег, ближе к источнику удовольствия.       — Гэгэ, — Ибо разрывает поцелуй всего на секунду, тихим голосом о чем-то прося. — Ох, гэгэ, погоди.        Сяо Чжань тянется к влажным губам следом, но промахивается — Ибо чуть отводит голову в сторону, подставляет шею, которая пахнет нотками жасмина так сладко и невыносимо, что Сяо Чжань прихватывает кожу губами, лижет, чуть прикусывая, заставляя Ибо вновь застонать. По телу идет мелкая дрожь, пальцы на ногах сжимаются, а кожа словно бы горит.       Сяо Чжань чувствует, какая она горячая на вкус. Нежная, опьяняющая, влекущая. Весь Ибо — одно сплошное мучение и искушение, манит к себе и манит, затягивая петлю на шее, и, кажется, Сяо Чжань по-настоящему желает умереть, раз постоянно выбирает этот способ суицида.       Но умирать так с каждым разом все приятнее и приятнее. Погружаться в наслаждение, отдаваться ему всецело, срывая с податливых губ громкие стоны-вздохи, собственное имя и сладострастные желания, выполнять их, сгорая внутри от раздирающих нутро чувств — Сяо Чжань не знает, чего ему хочется больше.       Ван Ибо всегда такой невозможный.       Они оба — то еще невозможное.       Как сейчас, когда один из них явно лишается последних остатков разума, чувствуя, как к нему прижимается податливое тело, охочее до ласк. Как губы перемещаются ниже, под кромку воротника, выцеловывая маленькими поцелуями всевозможные узоры. А руки гладят ноги, чуть дрожа от нетерпения и предвкушения, потому что…       Капрон под ладонями нагретый: Ибо, охваченный страстью, похож на печку– греет неистово, заставляя самого Сяо Чжаня плавиться от каждого касания. Сяо Чжань ведет по тонкой ткани вверх, касаясь едва-едва подушечками пальцев, ощущая, как Ибо втягивает с шумом воздух и прижимает ладонями его голову к собственной шее ближе. Прогибается, а потом отстраняется, утягивая Сяо Чжаня за галстук за собой на диван.       — Иди сюда, гэгэ, — завлекает его Ибо в собственные сети, словно сирена.       Сяо Чжань повинуется. Слишком остро в нем желание, слишком оно неистово пульсирует внизу живота, заставляя член болезненно ныть. Он чувствует дискомфорт от того, как он упирается в ширинку, и ему хочется стащить с себя брюки, дав себе немного свободы и облегчения.       Но сделать это — оторвать руки от ног Ибо. Тех самых ног, облаченных в черный капрон. Гладких, стройных ног, по которым так сладко и приятно вести ладонями.       Ибо раздвигает их шире, давая возможность мужчине устроиться между ними, а потом скрещивает их за спиной, не давая отстраниться. Сяо Чжань выдыхает, с губ его срывается тихий рык, больше похожий на стон. Он вновь припадает к губам, выцеловывая чувственный рот, лижет и посасывает сначала нижнюю губу, а затем — верхнюю.       Ибо под ним — податливый, открытый, готовый отдаться. Сяо Чжаня ведет все сильнее, возбуждение заставляет его видеть перед глазами размытую реальность, и он потерян в этом недо-раю.       — Что это тут, а? — хрипит он, оглаживая чужие колени. Сжимает их, проводит чуть выше, забираясь под задравшееся платье — оно скомкалось у Ибо почти у бедер, он ерзает, пытаясь уйти от настойчивых рук. Каждое прикосновение мучительно, заставляет его тело выгибаться и походить на расплавленный воск: лепи, что не хочу — слишком уж ему приятно и хорошо, что нет возможности даже остановиться.       Даже вдохнуть — нет возможности. Все в огне, сгорает и возрождается. Перед глазами его — звезды, далекие и безликие, Ибо тянется к ним, хватает ладонями, сминая хлопковую ткань на чужой спине. Нетерпеливо ерзает, отчего платье задирается еще выше, оголяя тонкую вязь кружева — Сяо Чжань отрывается от его рта, сползает чуть ниже от этого движения и застывает.       Перед его глазами острые вспышки, яркие, ослепляющие и лишающие кислорода. Перед его глазами — дивный узор, обтягивающий бледное бедро.       Чулки.       Самые что ни на есть настоящие чулки — с подвязками, атласом и узорчатым непотребством, что доводилось видеть ему.       Господи-Боже, думает Сяо Чжань, припадая к краю губами, где я согрешил?       Ведет языком по кромке, поглаживая коленку, чуть выше пробирается к бедру, закрыв глаза. И сам стонет, чувствуя чужой аромат. Он остается на языке, смешивается со слюной, проникает в организм, оставаясь в нем навсегда.       Сяо Чжаню чудится что-то нереальное.       Он никогда не думал, что подобное окажет на него такое влияние. Он и раньше видел на Ибо — на других моделях — женскую одежду, но тут…       …тут словно бы перемкнуло. Система выведена из строя, сбоит и сбоит, без возможности к восстановлению.       — И чего ты хотел этим показать? — спрашивает мужчина, совладав с голосом. Он заводит руку за спину, берет чужую ногу в ладонь и чуть отстраняет. Затем кладет себе на плечо, оставляя на стопе короткий поцелуй. — Поиграть?       — Гэгэ же было интересно, чем я собираюсь зарабатывать на жизнь тут, — отзывается Ван Ибо. Взгляд его расфокусирован, он смотрит на Сяо Чжаня, но, кажется, не видит — зрачки расширены, заполонили радужку, став похожими на черные омуты. Ван Ибо облизывает порозовевшие губы — помада стерлась, но они все равно такие яркие, что ослепляют, — и тихо продолжает, чуть охая, когда Сяо Чжань начинает развязывать одну из завязок: — Так я и показываю.       — Весело.       — Да? — он прикрывает глаза. — Знал, что тебе понравится.       Сяо Чжань больше ничего не отвечает. Тянет лишь завязку на себя, высвобождая из плена нежный атлас, затем отбрасывает ее в сторону, начиная стаскивать капрон. Ибо под ним не двигается, распахивает шире глаза, позволяет. Лишь чуть отводит ногу в сторону, сгибая в колене, чтобы было удобнее.       Это похоже на пытку. Мучительную пытку, которой и конца, наверное, нет.Потому что под всем этим непотребством и кружевом Сяо Чжань видит собственную смерть.       Кажется, он умрет прямо тут, распадется на части, что не собрать.       Смерть имеет простую и четкую форму — коленка, чистая, без синяков и ссадин, казалось бы, ничего такого, но светлая кожа так и манит, лишая рассудка.       Сяо Чжань сглатывает. Ком в горле встает острым не то хрипом, не то всхлипом. Ван Ибо чуть дергает ногой, привлекая к себе внимание — Сяо Чжань смотрит на него всего несколько секунд, опустив взгляд чуть ниже, а потом со стоном прикрывает глаза и любовно оглаживает острые косточки колена.       Конечно же, он без белья.       Конечно же.       Господи-Боже, считает про себя секунды Сяо Чжань, пытаясь не сойти с ума, я убью его.       Где-то под ребрами глухо ухает сердце, заполошно, будто бы в агонии. Бьется неистово, разрывая ткани, готовое в любой момент застыть камнем и рухнуть под ноги. Прямо в руки этому нахалу, не иначе.       Сяо Чжань и сам бы рухнул, но благо диван. Рухнул бы под ноги, скулил бы, как жалкая собака, а Ван Ибо стоял над ним, прижимая ногами к полу, наступал и смотрел. А потом позволил…       Чумные фантазии заставляют его кусать губы. Дыхание сбитое, неровное, жарко невыносимо, а от возбуждения скоро он схлопочет сердечный приступ, не иначе.       Дышать бы. Глубоко бы, полной грудью, и не смотреть, не смотреть, не чувствовать, потому что невыносимо; сладко, приятно, тянет внизу живота, член требует к себе внимания, хочется подрочить — вот как.       Сяо Чжань склоняется, ведет губами вверх по согнутой ноге, сцеловывая каждый выступ, каждую косточку и венку. Лижет, покусывает, опять целует. И Ван Ибо под ним стонет, громко, не сдерживаясь совершенно, цепляясь пальцами за густые волосы Сяо Чжаня. Тянет того вниз, к возбужденному члену.       Видно, что хочет. Да так сильно, что уже и не скрыть: капли естественной смазки на головке, непроизвольные движения бедер вверх и пальцы Ван Ибо, с кольцами известного бренда, на стволе.       Сяо Чжань хочет его в рот. Ощутить на вкус смазку, провести языком по головке, заглотить целиком. Хочет так сильно, что руки дрожат, когда он обхватывает ствол своей рукой поверх пальцев Ибо. Не убирает, просто сверху. А потом обхватывает губами, насаживаясь горлом до упора, проводит языком по выступающим венам, наслаждаясь процессом.       Ибо стонет в голос, выгибается дугой и вскидывает бедра, убирая руку, — перед глазами у него распадается на части Вселенная, яркими вспышками и взрывами, оглушает, будто бы взрывается целая атомная бомба. Ван Ибо двигает бедрами, зажимает себе одной рукой рот, кусая ладонь, а второй направляет чужую голову.       Вперед-назад, вот так, глубже и глубже, до хрипа и вязкой слюны; рот Сяо Чжаня жадный и горячий, и Ван Ибо так хорошо, так по-настоящему хорошо, что он готов «вот прям сейчас, гэгэ, еще немного, обхвати плотнее», чувствуя приближающийся оргазм.       Сяо Чжань выполняет, но не до конца. На них по-прежнему много одежды — на нем самом тем более, — и он избавляется от нее, отвлекаясь всего на минуту. Рубашка летит на пол, пряжка ремня и брюки — следом, и через эту самую минуту, за которую Ван Ибо успевает лишь перевести дыхание и вдохнуть, Сяо Чжань полностью обнажен.       Ибо тянется к собственной одежде — платью, намереваясь стащить его, лишь бы оказаться ближе, кожа к коже, почувствовать его всем нутром, потому что иначе не унять эту сладкую муку и желание внутри.       — Оставь, — останавливает его Сяо Чжань. — Мне нравится.       И смотрит так глубоко, что Ван Ибо повинуется. Облизывает и без того влажные губы, они болят и требуют поцелуев — сильных, страстных, жадных, смелых. От которых кружится голова и сводит судорогами все тело, сжимается грудь и снова не хватает воздуха.       Ибо тянется к Сяо Чжаню, обхватывает его лицо ладонями, касается губ осторожно и несмело. Робкий поцелуй на пробу перерастает в жаркий, голодный. Они оба стонут в него, Сяо Чжань водит руками по бедрам под платьем, обхватывает ягодицы, разводит в стороны половинки, дразняще касаясь пальцем колечка мышц.       В голове у Ибо нет ничего, кроме жадного «Сяочжаньсяочжаньсяочжань», он шепчет в поцелуй что-то непонятное, кусается, тихо поскуливая, и тут же зализывает раны. И хочет уже попросить сделать что-нибудь, что угодно, Господи-Боже, лишь бы не чувствовать это напряжение, дать ему выйти, высвободиться, как.       …как вмиг становится все неважно.       Сяо Чжань садится на диван, раздвигает ноги, чуть сползая, и усаживает Ван Ибо сверху, продолжая держать того под ягодицы. А потом вновь дразнит, проводя меж половинками членом, едва касаясь входа, будто бы совершенно не хочет. Или же желает, чтобы Ибо умолял его.       Он ерзает, чуть отстраняется, упираясь ладонью ему в грудь.Нахально улыбается, ведет пальцем по шее, цепляет ворот платья — черный шелк натягивается, он расстегивает одну пуговицу, оголяя ключицы. Взгляд Сяо Чжаня становится темнее, безумнее и горячее.       Между ними искрит, пылает, электризуется; диван скользкий, неудобный, Сяо Чжань хватается за покрывало, тянет его на себя, отпустив Ибо. Тот будто бы это и ждал — тихо хмыкает, обхватывает чужой член пальцами, водит ими по стволу, а потом и вовсе раздвигает собственные ягодицы и насаживается с громким стоном.       Господи-Боже, чувствует Сяо Чжань, он готовился.       Внутри Ибо тесно, горячо, невыносимо приятно. Жар в паху переходит выше, охватывает грудную клетку; Ибо не двигается, привыкает, кусает губы и тоже — дышит. Глаза его открыты, смотрят прямо в душу, высасывают ее омутом непонятных чувств и выбрасывают под ноги, использованную.       К этому невозможно привыкнуть. Они редко меняются, если доходят до такого. Поэтому сейчас все нутро Сяо Чжаня горит, вязнет в вулканической лаве, плавится — вены, сосуды, сухожилия, кости, будто бы в крематории.       Сладкая желанная смерть.       А потом, спустя несколько мучительных минут, Ван Ибо двигается сам. Держится за изголовье дивана до побелевших костяшек, двигает бедрами быстрее и быстрее. Сяо Чжань старается подстроиться под него — толкается навстречу, глубже, стонет сам, ловя его губы в поцелуе.       Ему нравится — целовать Ибо, ласкать языком, видеть его таким, отдающимся и жадным до прикосновений. Он будто бы меняется, неуловимо и до неузнаваемости.       Как сейчас.       Волосы лезут ему в глаза, он пытается отбросить их в сторону, но бесполезно. Сяо Чжань тянет его на себя, отпуская истерзанное покрывало, хватает за затылок, держа волосы в кулаке. Наматывает их на пальцы, чуть оттягивает голову вниз — Ибо стонет, сжимает его член горячими стенками плотнее, чуть сдвигаясь и меняя угол.       И дрожит, дрожит, открывая рот и глотая кислород, — и смотрит, открыв глаза.       Господи-Боже, дышит с ним в унисон мужчина, как же он красив.       Даже сейчас — раскрасневшийся, с обкусанными губами, шалым взглядом, — красив до боли в груди.       Навсегда преступно красив.       Раньше их секс был наполнен нежностью вперемешку со страстью. От него болело в груди, ныло и тянуло так сильно, что тоска сжирала до обглоданных костей, но в то же время эйфория наполняла каждую клеточку неистовой радостью и удовольствием. Сяо Чжань чувствовал опустошение и наполненность каждый гребанный раз после него, хватался за реальность дрожащими руками и дышал — чувствовал себя по-настоящему живым и счастливым.       Сейчас же страсть — грубая, иногда неуместная совершенно, без нежности и чувственности, — охватывает их обоих, руководит процессом, поглощая. Растворяется в каждой клеточке их тел, заставляет кровь превращаться в расплавленный металл, от которого больно и хорошо одновременно.       И Сяо Чжань не понимает, как ему больше нравится.       Не понимает — осознает, держа Ван Ибо в собственных руках. Чувствуя, как тот изгибается, стараясь быть ближе, стонет, насаживается сам — вперед и назад, раз, два, три — резче, жестче, глубже. И кончает первым, даже не коснувшись себя.       Сяо Чжань рычит, чувствуя чужую сперму на животе, подхватывает партнёра под ягодицы, не разрывая поцелуя, переворачивает на спину и начинает двигаться сам. Ибо обхватывает его ногами, прижимается животом, двигаясь с ним в одном ритме.       Перед глазами все плывет, растворяется, в ушах одновременно шумит и чистый вакуум; воздух холодит затылок, взмокшую спину, плечи, которые с силой сжимают чужие ладони.       Внутри Ван Ибо — и мрак червоточины, погубившей чужие миры, холодной и жгучей, застывающей необычайной красотой; и ярчайшая вселенная с догорающим солнцем — ослепляет, воспламеняет, доводит до помешательства.       Внутри него — тесно, узко, необычайно приятно и нежно, как будто бы в первый раз. Горячо, и Сяо Чжань сгорает, распадаясь на атомы, чувствуя подступающий оргазм всеми клеточками собственного тела.       Господи-Боже, шепчет он прямо в губы Ван Ибо, ловя сладкие стоны-всхлипы и чувствуя, как тот снова кончает. И изливается следом, спустя пару глубоких толчков, закрывая глаза и выдыхая.       Разноцветный калейдоскоп перед глазами пропадает спустя длившиеся как часы минуты. Сяо Чжань судорожно дышит, грудь ходит ходуном, с него течет пот, но он не двигается.       Открывает глаза — и пропадает.       Чужой взгляд похож на чертов Млечный путь — ярчайший, далекий и невообразимо прекрасный. Манит к себе, манит и манит, наполненный некой нежностью и сытым удовлетворением.       Ван Ибо облизывается — Сяо Чжань зеркалит его действие; Ибо ухмыляется, дергая ногой, так и оставшейся облаченной в черный капрон, а потом тихо, почти на грани слышимости произносит:       — Я остаюсь, гэгэ.       Сяо Чжань застывает, всматривается в чужой осмысленный взгляд, а потом переворачивается на спину и тут же вскрикивает — диван узкий, не предназначен для двоих, и Сяо Чжань валится на пол от собственного движения. И заливается беззвучным смехом, сгибая ноги и облокачиваясь на колени лбом.       Господи-Боже, думает он про себя, так вот что это было.