Тогда шёл дождь

– Я слышу дождь… Ты слышишь? – Я даже вижу его, – упираясь ладошками о подоконник, шепнула она. Оглядев пустынную улицу, окрашенную светом ночных фонарей, Агата распахнула окно, чтобы как можно глубже, как можно шире вдохнуть морозной и по-приятному бодрящей свежести. – Жаль… – Что жаль? – резко развернулась она и, запрыгнув, присела на подоконник. – Жаль, что ты так и не научилась не перебивать людей, – с легкой иронией произнес он. – Прости. – Ничего. Я уже, наверное, привык… Жаль, что не весна, жаль, что не весенний дождь, а лишь осенний, а они ведь так похожи... Знаешь, весенний дождь - он будто вестник нового, помогает таять снегу, чтобы очень и очень скоро появились первые ростки, а осенний дождь он… он будто прощается, холодом каким-то от него веет… неприятным. – Ты тоже не любишь зиму? – А кто её любит лютую? – Наверное, те, кто умеют радоваться жизни. Александр встал из-за стола и неторопливо подошел к окну. – Да… Радоваться жизни – это талант, которому нужно учиться всю, ту самую, жизнь и, хорошо, если ты успеешь научиться – останется время пожить. Он вытянул сигарету из пачки и закурил. – Ты опять куришь? – Я и не бросал. Или не смог - не знаю. – И что мне с тобою делать? – Как ни странно, и этого я не знаю… Может любить? – А разве не люблю? – Любишь, наверное. Но, честное слово, я не вижу, не слышу этого. – Что вообще происходит, Алекс? – Соскользнув с подоконника, она легла на диван. – Между нами как будто пропасть какая-то. Мы вроде бы вместе и в тоже время врозь. Мы вроде бы рядом и тут же непомерно далеко. Мы близки, но чужды друг другу… Ты совсем перестал интересоваться моей жизнью вне тебя, мы почти не разговариваем… Может, объяснишь мне? – Этого нельзя знать или понять. Это можно лишь почувствовать. Как только любовь начинает поддаваться правилам, объяснениям – это уже не любовь – это уже планы или же партнерство что ли какое – я слов даже подобрать не могу. – Выходит, у нас уже нет чувств? Он оглянулся, будто ожидал, что с этих слов Агата встанет с дивана, однако, она продолжала лежать и очень спокойно говорить, играя с тенью от её ладошки на потолке. – Нет… От чего же… Чувства есть, но они не ясны. И, знаешь, наверное, не ясны, потому что мы с тобой оба – ты и я – пытаемся оценить, то, что оценить не возможно. Чувства, любовь, счастье, горе, добро, зло и прочее – это выдуманные, ни как не объясняющие названия нашему состоянию. Пытаться оценить, то, что оценить не возможно – глупо, однако, мы раз за разом стремимся это сделать – усложняем себе жизнь и сами же этому не радуемся. – Тебе хорошо со мной? Ты хоть скучаешь иногда? – Я?.. Скучаю, – выдыхая последнюю порцию дыма, шепнул он и смял окурок в пепельнице. – Знать бы наверняка, чего мы хотим по-настоящему. Быть может, тогда мы смело бы делали выбор, не раздумывая, не колеблясь, успевали сделать все, что приносит нам удовлетворение. А здесь, в этой массе ненужного, насажденного, приходится каждый день искать иголку в стогу своих желаний. – А какой смысл? Ну узнаешь ты чего хочешь, поймешь то самое – сокровенное – добьешься этого и только этого, но нравиться тебе это уже не будет… Ведь на самом деле, что вода теплая ты можешь почувствовать лишь, если рука твоя омывалась холодной. Так и здесь – вначале холодная, а потом наслаждение теплой. И вообще, причем здесь это? Не уж то ты хочешь сказать, что мое место в твоей жизни под сомнением? – Представляешь, что я вспомнил? Припомни… Блюз-бар, Agnes Franklin и Henry Merrill со своим «One more kiss, Dear». Помнишь? – Да… – раскинув руки по дивану, чуть слышно произнесла она. – Я тогда что-то рассказывал тебе – не помню, вроде что-то о любви, зато я очень хорошо помню, как ты смеялась, чуть опрокидывая голову назад, срывая вуаль темных волос с плеч. – А помнишь, как я попыталась покурить твою сигару, которая так вкусно пахла шоколадом? – Да уж… Откашливалась ты долго, – улыбаясь, произнес он и опрокинулся на спинку кресла. – Что же я тебе рассказывал?.. Не помню… Да и наверное не важно это, главное то, что ты слушала меня, а я слушал тебя, даже нет… Мы слышали друг друга, не слова, не интонацию, а чувства – мы слышали чувства друг друга и видели друг друга рядом, наша мечта казалось сбывшейся, пусть и на мгновение, но реальное, живое, если хочешь, короткое, но настоящее. А сейчас?.. Ведь ничего не изменилось, ты подумай только – мы ведь прежние, ты все также чертовски хороша, я вроде бы по-прежнему обаятелен, но мы привыкли. Знаешь, это как история с той картиной, которая тебе так нравилась, и мы все-таки её купили, но спустя пару недель ты перестала её замечать. Она встала и вновь подошла к окну, он же снова закурил, нарушая на мгновение воцарившуюся тишину треском сигареты. Странно, но почему-то её совсем не раздражал, когда-то раздражающий запах табака. – Может, именно это люди называют: «начать все с начала». Может, именно это нам сейчас необходимо – закрыть глаза и снова их открыть. В конце концов, может тебе вновь влюбиться в меня? Тишина… Тишина, раздраженная треском сигареты и успокаивающая ритмом осеннего дождя. Тишина, заставляющая тосковать и блуждать в потемках лабиринта собственной души. Тишина сквозь темноту, которой пробивается крик чувств, крик любви, борющийся с гордостью, гневом и просто человеческой глупостью, способной разрушать самую сильную и чистую любовь во вселенной… … – Может, ты позвонишь? – сквозь тихий плачь, тихо крича от тоски, очень тихо и по-детски наивно спросила Агата. Уже очень давно, и, наверное, слишком долго, она задавала один и тот же вопрос, когда разговаривала с ним в своих мыслях об осеннем дожде. И не было такого расстояния, которое бы помешало разговаривать с ним, и времени столько не было, что бы забыть его и не пожалеть о той самой великой человеческой глупости, что развела их в одно мгновенье, разрушив вечность чувств. А он... Александр казался ей почти реальным, и голос его был будто настоящий, как и дыхание подобно свежести из открытого окна. И может, она бы поверила, но… тишина, предательски напоминала об осеннем одиночестве.