Слабость

Драко сильный. Что бы там остальные ни говорили — сильный. А ещё циничный. Язвительный, наглый, самоуверенный, хитрый — постоянно слышит за спиной. Но всё ещё сильный. И когда смотрит на себя в зеркало, то никогда не смотрит в глаза своему отражению. Потому что еле тлеющие угольки чувств в душе в пожар превращать нет никакого желания, потому что поддаваться слабостям глупо и бессмысленно, потому что в жизни проблем и без этого хватает. Драко это понимает, поэтому снова примеряет изящную маску безразличия, с удовольствием оценивая огонёк нахальности в серых глазах и кривую, мерзкую ухмылку. Словно венецианская, сидящая на нём, как второе лицо — идеально. Ему нравится. Хотя нет, не так — она просто подходит ему, его горделивой натуре. Драко никогда не позволяет себе показывать себя. И его не волнует, что о нём подумают другие. Он сам создаёт мнение о себе, он не зависит от других, что и твердит каждое утро своему отражению, но в ответ на это в ушах лишь отдаётся эхо глухого, гнилого смеха судьбы. Не верит. Да и не заткнуться бы тебе, дорогая госпожа Судьба? Ведь Драко привык быть один и никогда не полагаться на кого-то другого. «Люди всегда уходят, доверять им смысла нет», — отец повторял это, сколько парень себя помнит. А отец ведь не может лгать своему собственному сыну? Драко его, наверное, любит. Не уверен, если честно, что так, как обычно дети любят своих родителей, но пускай будет так. И Нарциссу он тоже любит. Мать всегда была и остаётся, не побоится этого слова, самым главным человеком в его жизни, который всегда примет его с любыми проблемами и жалобами, всегда найдёт нужные слова для успокоения и защитит перед жестоким отцом. При мысли о ней на губах расцветает нежная улыбка — правда любит. Любит. Невкусное слово, особенно в сочетании с чьим-либо именем. Драко приходит в себя и морщится, стараясь даже о родителях не вспоминать, потому что, ну, не может он кого-то по-настоящему любить. И физически, и морально. По статусу не положено. Пока однажды не заходится в приступе кашля, сидя прямо в гостиной Слизерина, благо, почти пустой. Пришёл он сюда совсем недавно: как новоявленный староста факультета был занят отчитыванием и снятием баллов у незадачливых первокурсников Гриффиндора и Когтеврана, додумавшихся затеять драку прямо во внутреннем дворике. По дороге сюда в одном из коридоров подземелья успел столкнуться с Грейнджер, со всех ног спешившей встречать своих тупоголовых дружков после отработки у Снегга, и перекинуться с ней парой ласковых, о чём и рассказывал с жаром и с какой-то странной заинтересованностью двум своим друзьям, пока после слов «как же я её ненавижу» его не прервал кашель. Такое чувство, как будто он упал грудью на один из шпилей Хогвартса и его проткнуло насквозь: боль невыносимая. В горло словно кто-то несколько Сектумсемпр подряд запустил, и Драко еле терпит проходящие по груди судороги, прижав ладонь ко рту. — Что с тобой? — испуганным голосом спрашивает Пэнси, сидевшая до этого расслабленно, и как-то слишком выпрямляется. «Ах, Паркинсон, если бы я сам знал». — Малфой, ты что, блевальных батончиков объелся? — изгибает бровь Блейз, сидящий совсем рядом, и кладёт руку на плечо. Драко от этого жеста сутулится ещё больше. — Может, сходишь к мадам Помфри? — Я ещё вроде не умираю, Забини, — удаётся прохрипеть еле-еле. — Последнее, чего я сейчас хочу, это чтобы эта старуха панику начала разводить, — замирает на пару мгновений, упёршись ладонями в зелёные бархатные подлокотники кресла, смотрит на расплывающиеся узоры ковра перед собой и чувствует на языке что-то лёгкое, едва заметное, что сразу же вылетает изо рта и, кружась, летит вниз, под ноги. — Что за… — начинает недоумевающе Пэнси, пытаясь рассмотреть неизвестный бледно-розовый предмет поближе, и после озвучивает уже ставшее очевидным для всех троих: — Это лепесток. Драко, кажется, и не собирается реагировать: он застыл, став максимально похожим на статую горгульи около кабинета зельеварения. Выглядит идентично: пустой взгляд, неестественная поза, приоткрытый, будто в крике, рот. Не хватает только огромных костлявых крыльев за спиной, но и без них выглядит весьма жутко. — Какого драккла здесь происходит? — сипит, чётко разделяя слова. Горло саднит, и он морщится, поднимая на друзей непонимающий взгляд. — Я что, не заметил, как превратился в теплицу, чтобы во мне растения появлялись? — обводит их взглядом, улавливает растерянность на лицах и такое же недоумение во взгляде и вроде успокаивается. Прикрывает глаза. — Если вы вдруг возомнили себя последователями этих двух недоносков Уизли и это одна из ваших идиотских шуточек, то лучше признайтесь сразу, иначе… — Драко, — перебивает Блейз и медленно переводит взгляд с лежащего на полу лепестка на испуганную Пэнси, — мы ничего не делали. Просто поверь, ты же сам всё видел, мы бы не смогли. — Тогда что это, твою мать? — рычит, резко поворачиваясь в его сторону. Прожигает глазами и сжимает губы до неестественного побеления. — Меня что, старуха Стебль прокляла, по-твоему, за то, что я её урок прогулял? Или… — Драко, — теперь уже начинает Пэнси. Он замолкает и шумно выдыхает, потирая виски. С девушкой всё-таки спорить не очень хочется, — успокойся. Мы обязательно узнаем, что это. — О да, — хмыкает с издёвкой и, словно в замедленной съёмке, встаёт на ноги, поправляя выбившуюся из брюк рубашку, — разумеется, вы выясните. Я уже вижу, как вы в библиотеку за ручку с грязнокровкой Грейнджер после уроков пойдёте, она же там лучше всего ориентируется. При упоминании имени гриффиндорки сердце делает предательский кульбит, и Драко сразу же хочется схватиться за грудь и сжать её со всей силы, чтобы этот тупой орган больше не смел и на миллиметр дёрнуться. Но в ответ на это мозг услужливо подсовывает глазам целый диафильм о том, сколько раз с начала учебного года (а прошло, между прочим, уже целых два месяца) они столкнулись либо в коридоре возле Большого зала, либо в кабинете зельеварения или трансфигурации или же в кабинете, где проводятся собрания старост факультетов (да, Драко, на удивление, даже когда-то на них ходил). Сознание тут же вспоминает все её смелые и дерзкие высказывания в ответ на его колкости и злобные ругательства (Гермиона в этом году стала какой-то чересчур наглой), и Драко хочется встряхнуть головой, чтобы больше никогда не вспоминать эту мерзость и грязь. Ещё чего не хватало — думать об этом ничтожестве. — Эй, — слышит голос Блейза. Салазар, он, наверное, прослушал ответ Пэнси на его фразу, но его это и не особо как-то колышет, если честно, — что с тобой? О да, Драко, Забини заметил твой потерянный взгляд, оправдывайся теперь. Оправдывайся! — Ничего, — лишь фыркает и наступает ботинком на проклятый лепесток, — удачи вам, я спать. Если что-то найдёте по поводу той нелепости, что произошла пару минут назад, то знайте, что мне будет всё равно. Он ещё никогда в жизни, наверное, так нагло не лгал. Потому что ему интересно. Это не какой-то детский невинный интерес, не чистое любопытство, а, скорее, простое желание набить лицо тому, кто в этом окажется виноват, если это, конечно, человек. Чувствовать, как внутри тебя что-то растёт, не то чтобы неприятно — противно. Гадко. Тягостно. В конце концов, просто жутко. Он что, похож на цветочный горшок? Внутри троицы они об этом не говорят. Пэнси и Блейз — потому что боятся злости друга, Драко — потому что сказал же, что не собирается ничего узнавать, значит, не должен показывать обратное. Один раз он, правда, услышал ненароком, как Паркинсон за завтраком шептала, что в библиотеке Хогвартса она не нашла ничего об «этом явлении», но никак не отреагировал. Если они и правда найдут об этом хоть какую-то информацию, то обязательно расскажут, не смогут иначе. На следующих выходных Пэнси уезжает домой, как сказала, на два дня, поэтому для Драко и Блейза становится шоком, когда они видят её в спальне мальчиков уже вечером субботы. На её коленях лежит толстая книжка с потемневшими от старости страницами, и Драко становится смешно от того, как внимательно, как увлечённо она вчитывается в написанный на них текст. — Пэнс, что ты делаешь? — с удивлением спрашивает Блейз и присаживается на край своей кровати. — Читаю, не видно, что ли? — ни на толику не отвлекаясь, отвечает та. — Читаешь? — хмыкает Драко и скрещивает руки на груди, не скрывая иронии в голосе. — Не знал, что ты умеешь. Пэнси, цокнув языком, закатывает глаза и направляет на него полный осуждения взгляд. Драко пожимает плечами и улыбается, и она быстро остывает. — Я ничего не буду отвечать на твою провокацию, Малфой, — наигранно цедит сквозь зубы, — потому что, смею предположить, что ты и сам прекрасно знаешь, какой ты идиот. Блейз, — полностью поворачивается к нему, — я надеюсь на твоё благоразумие. Я смогла узнать, что творится с нашим противным знакомым. Атмосфера в комнате тут же меняется. Задержав дыхание, Драко шепчет «Коллопортус» и «Квиетус» — и дверь запечатывается, также блокируя звук. Сейчас обед, так что вряд ли кто-то из слизеринцев решит сюда сунуться, но они всё-таки не турниры по квиддичу обсуждают, так что лучше перестраховаться. — Так, а вот с этого места поподробнее, — он садится рядом с Блейзом, чтобы оказаться напротив, и щурится в лёгком недоверии. — Как ты смогла узнать? В Хогвартсе же нигде нет об этом информации. — Я не просто так поехала к родителям. Когда-то мне мама говорила о том, что в нашем доме где-то есть древний, ещё, наверное, со времён Салазара, фолиант, где постарались собрать все мифологические болезни, животных и всё такое, — она перелистывает пару страниц, и в солнечном свете видно, как в сторону разлетаются мириады пылинок, — если бы эта книга хранилась в нашей библиотеке, то точно в Запретной секции и под семью заклятиями, — смешок, — потому что эта информация вроде как связана с опаснейшими разделами Тёмной магии. Даже не спрашивайте, я понятия не имею, откуда она в моём доме и как ещё оттуда не пропала, но самое главное, что в ней есть то, что нам нужно. Драко и Блейз не сводят глаз с тяжёлых страниц. Пэнси листает недолго и, наконец наткнувшись на то, что искала, начинает с воодушевлением читать, ведя пальцем с накрашенным ногтем вдоль строчек: — Ханахаки — мифическая человеческая болезнь, симптомы которой наблюдаются только у безответно влюбленного человека. Драко её перебивает. — Как-как оно называется? — Ханахаки, — зло смотрит Пэнси, — не перебивай, я что, для себя это читаю? — и продолжает: — Как и любая болезнь, без лечения ханахаки прогрессирует: сначала откашливаются лепестки, затем, на предпоследней стадии, обычно, спустя пару месяцев, мучительный кашель выводит наружу целые бутоны, что свидетельствует о скорой смерти больного. Молчание. Каждый прокручивает в голове услышанное, пытается докопаться до смысла, потому что на правду это не похоже вообще. Ещё пару дней назад Драко бы плюнул на это с высокой Совятни и, посмеявшись, назвал бы полным абсурдом, но пронзительная, щемящая боль в груди не даёт покоя. Но может, они всё-таки ошиблись и это что-то другое? Наверняка братья Уизли уже давным-давно придумали подобную ерунду, из-за которой других рвёт цветами, потому что такого в реальности не бывает и быть не может. — Там написано, как это вылечить? — спрашивает глухо и отстранённо, смотря в пол. — Да, — Пэнси поджимает губы и вздыхает. — Тот, в кого влюблены, должен признаться во взаимных чувствах. Только так. Только не это. — Но я ведь ни в кого не влюблён, — протяжно стонет и падает назад, раскинув руки по кровати. — Что я, совсем тупой, что ли, чтобы собственных чувств не осознавать? — Видимо, — пожимает плечами Блейз, за что сразу же получает удар кулаком в бок. — Но вообще, я помню, что ты говорил о Грейнджер, когда это всё началось. Может… — Не может! — Драко садится резко, из-за чего грудь сводит жгучей болью, и невольно шипит. — Никогда, ни за что ни в какой вселенной не может! Это же… Грейнджер, грязнокровка, — брезгливо морщится. — Просто скажи, что очень неудачно пошутил, иначе я разочаруюсь в тебе до конца своих дней. — Но, Драко, — встревает Пэнси и смотрит внимательно, так, что ему становится слегка не по себе, — это ведь больше всего походит на правду. Пойми, цветы просто так не появились бы. Может, ты сам ещё не осознаёшь свою симпатию? — Издеваешься? — выгибает бровь и переводит взгляд на Блейза, который всем своим видом выражает поддержку подруги. Это начинает злить. — Почему вы так спокойно говорите о том, что я влюбился, фу, это даже произносить противно, в Грейнджер? Почему вы относитесь к этому как к норме? — Мы просто пытаемся понять истинную причину появления лепестков в твоих лёгких, — Блейз вздыхает так, будто ему приходится разъяснять очевидное маленькому ребёнку — Драко это бесит ещё больше, он начинает ёрзать, комкая простынь, — вот непонятно только, зачем и для кого мы это делаем. — То есть я ещё и виноват? — он чуть ли не подскакивает на месте от возмущения, чувствуя, как покалывает кончики пальцев. — А не сходить бы вам обоим куда подальше? — его игнорируют — негодование разрастается. Он дышит шумно, через нос и, нахмурившись, переводит взгляд с одного на другую в надежде увидеть в чужих глазах подтверждение того, что они шутят, или хотя бы след применения Империуса. Но ничего, полный ноль. С полным разочарования вздохом Драко падает обратно на кровать. Некоторое время они опять молчат, пока Пэнси не подаёт голос: — Мне только интересно, как нам можно было бы узнать, что это за цветок, потому что в книге ничего по этому поводу нет. Мы сами в травологии не особо сильны, а если начнём спрашивать у других, показывая лепестки, то это может вызвать подозрения. Ну нет, ну только не это. Драко не хочет верить, что его друзья действительно хотят и дальше это обсуждать. Они узнали ведь уже всё необходимое, ну что ещё нужно? — А никак не узнать, — выплёвывает гневно и снова садится, — мне вот, признаться честно, как-то ни холодно ни жарко. Если я даже и узнаю название этого поганого сорняка, то меньше его ненавидеть от этого не стану. Он резко встаёт и широкими шагами идёт к двери, на ходу снимая наложенные ранее заклинания. Слушать, что здесь будет обсуждаться дальше, и чувствовать себя каким-то неправильным нет никакого желания. Это даже звучит нелепо! А Пэнси ещё и «интересно». Фу. Отвратительно. Теперь он точно убедился: его друзья — дебилы ещё похлеще Крэбба и Гойла.

***

Следующие пару дней проходят в безумных попытках обдумать и, возможно, попытаться понять ту кучу информации, которая так некстати свалилась ему на голову. Это всё какой-то сюр. Этого просто не может быть. Драко не знает, сколько уже сидит на своей кровати, обхватив руками голову. То перебирает пальцами пряди, то тянет их, чтобы почувствовать боль и точно убедиться: ему это не снится. Вздор. «Я не мог влюбиться в Грейнджер. ЯнемогвлюбитьсявГрейнджер. Я не мог». «Не мог». Но сердце всё равно сжимается. Это всё просто дурацкие сказки, которые тупые мамаши читают своим деткам на ночь, и всё. Сознание, конечно, шепчет, что тупой здесь только ты, Драко, но он словно не слышит. Сказки. Сказки. Тупые сказки. Ханахаки… Что это вообще? Может, Пэнси совсем с ума сошла? Или они на пару с Забини заколдовали книжку, чтобы Драко поверил? Но зачем им это? А ведь если это не прекратится, то придётся рассказать родителям, бесконечно долго скрывать не получится — иначе смерть, он сам слышал. Мама с ума сойдёт ведь, ему не хочется подвергать её такому риску. Мозг постепенно плавится, не в силах больше соображать. Драко кажется, что его бросает то в жар, то в холод, круги на ковре начинают плясать какой-то безумный танец, а время вокруг будто бы застывает. Он сходит с ума. «Я схожу с ума». Если судьба решила так над ним поиздеваться, то это вообще не смешно. Ну почему нельзя было, например, чтобы его из команды по квиддичу исключили, с поста старосты убрали, на крайний случай исключили из школы… Кому нужна была эта мифологическая болезнь? Кто этот извращенец, кому в кайф знать то, что кто-то там каждый день блюёт цветами из-за выдуманной любви? От подобных мыслей диафрагма подозрительно сокращается. Драко даже не задумывается уже, если честно, из-за чего. Да пускай внутри него хоть целая клумба расцветёт, он ни на йоту не начнёт верить в эту болезнь. И даже получается. Он всё ещё в неё не верит и завтра, и послезавтра, и, ого, спустя неделю. Потом, правда, ломается. Постоянные лепестки в лёгких, горле, во рту и на руках выводят из себя. Вчера он впервые выплюнул лепесток, испачканный в крови, и тогда действительно стало страшно. На сетчатке глаза навсегда отпечатывается эта картинка, а сознание отчаянно кричит: это конец. Кашель с каждым днём становится чуть тяжелее, в глотке саднит всё больше, а приступы начинаются всё чаще. Особенно трудно их сдерживать посреди уроков. На зельеварении он заходится в сухом, раздирающем горло кашле. Хватается за горло, склонившись над пергаментом, а в голове молится сразу и Салазару, и Годрику, и Хельге, и Кандиде, чтобы не выплюнуть прямо на конспект лепестки. Чувствует, как они взлетают вверх по трахее, как щекочут глотку, и тут же закрывает рот ладонью. Ещё чего не хватало, тольконесейчас. За спиной слышится напряжённый шёпот однокурсников. Блейз с Пэнси, хвала Мерлину, молчат, сочувственно глядя, а он сам невольно переводит взгляд на гриффиндорские парты. Карие глаза смотрят на него настороженно, чуть прищурившись, и Драко всего на пару мгновений задерживает взгляд на нахмуренных бровях, поджатых губах и бледном, осунувшемся лице. Что с ней такое? А почему тебя это волнует? Гермиона быстро отворачивается к Гарри, а Драко, чувствуя, что больше может и не выдержать, тут же вскакивает и мигом вылетает из кабинета. Снегг провожает его абсолютно безразличным взглядом и как ни в чём не бывало продолжает урок. Сколько времени прошло — не знает. Запустив в лепестки банальным Инсендио и немного подождав, пока станет чуть лучше, Драко возвращается в кабинет лишь под самый конец занятия, старательно игнорируя мерзкий привкус крови во рту. Кабинет уже практически пустой, стоит необычайная тишина, на которую он не обращает никакого внимания и просто собирает свои вещи. Внезапно по ушам режет холодный голос преподавателя: — Я могу вам чем-то помочь, мистер Малфой? В моих запасах наверняка найдётся зелье против кашля. Драко бросает на высокую тёмную фигуру лишь полный безразличия и совсем немного — сомнения взгляд. — Не нужно, — хрипит и небрежно выплёвывает: — Сэр. Я справлюсь сам. «Не справлюсь, конечно, но разве вас это хоть малость интересует?» Снегг, никак не отреагировав, быстро уходит из кабинета, взмахнув мантией. Упёршись руками в парту, Драко опускает голову и ждёт немного, закусив губу и нахмурившись, после кивает Блейзу, и они вдвоём покидают мрачный кабинет. В коридоре лишь эхом раздаются чужие шаги. Только Забини, наверное, и держит его ещё на плаву, ну, кроме Пэнси ещё. Та перепробовала несколько десятков потенциально способных вылечить его заклинаний, но полный ноль. Ничего. Абсолютно. И Драко видел, как искренне она расстраивалась, как брала в библиотеке ещё больше книг в попытке найти то самое, и он действительно это ценит. Пэнси хорошая, но, правда, стерва ещё та, потому что уже успела надоесть ещё больше, чем цветочная болезнь. И Драко даже успевает подумать, что она просто ревнует, потому что за последние пару дней слышал словосочетание «твоя Грейнджер» чаще, чем собственное имя, и это было второй вещью, после розовых лепестков, конечно, которую люто ненавидел и из-за которой готов был убивать. — Ты должен рассказать об этом своей Грейнджер, пока не стало слишком… — Силенцио! Палочка чуть ли не сама вылетает из кармана мантии и пускает заклинание. Пэнси что-то возмущённо мычит и смотрит непонимающе, пока Блейз быстро не шепчет «Финита» и к ней снова не возвращается способность говорить. — Ещё раз это скажешь, — не уточняет, что именно: это очевидно, — и я тебя убью. И Пэнси верит. Не слушается, правда, повторяет ещё много раз, но старается исправляться сама. К Блейзу в этом плане Драко относится лучше. Он в принципе ближе как-то, но уж точно не станет специально выбешивать друга. Он умеет правильно поддержать… — А Грейнджер даже симпатичная. Что ж, я даже могу понять твой организм, Драко. …успокоить… — Тебя никто не заставляет с ней встречаться. Я уверен, что это пройдёт само. …и дать нужный совет. — Я понимаю, что ты её даже видеть не хочешь, но мне кажется, что всё же стоило бы с ней поговорить. В конце концов, именно из-за этой гриффиндорской задницы ты уже так долго и сам не можешь спокойно жить, и нам с Пэнси не даёшь. Драко, разумеется, не слушает, но это ведь не отменяет того факта, что Забини — отличный друг? Однажды он сам предлагает выпить. — Ну, а вдруг от алкоголя вся эта оранжерея внутри тебя сдохнет к чертям? И под действием огневиски действительно становится легче. Перед глазами, правда, чаще всплывает кудрявая макушка, большие, горящие от очередного брошенного «грязнокровка» в её адрес глаза, а в ушах мерещится её звонкий, наполненный злобой голос или задорный смех от очередной тупой шутки Уизли, но зато цветы хотя бы на немного перестают лезть наружу. И это хочется повторять чаще, пусть Драко даже и не понимает не хочет понимать, что не только из-за последнего фактора. Вдвоём пьют они довольно часто, и никто, кажется, не против. Но однажды Драко воспоминаний о ней не выдерживает. — Как мне перестать думать об этой недоведьме? — спрашивает у потолка, предварительно поставив свой бокал на пол. — Я не хочу этого, так почему даже на завтраке всё равно не могу удержаться, чтобы хоть раз на неё не взглянуть? — сам не знает, с чего вдруг решил излить душу, но сердцу будто становится легче. — Это неправильно, мне кажется, что это, — всё ещё не может произнести режущее горло и мысли «ханахаки» вслух, — сводит меня с ума. Я сам себя не узнаю. — Я реально не знаю, как тебе помочь, — растерянно произносит Блейз, тоже не ожидавший такого личного разговора: обычно они это как-то плавно обходили, — остаётся только ждать. — Лучше просто нашли на меня Обливиэйт, — устало произносит Драко и вытягивается ещё больше на кровати, потирая покрасневшие от долгого отсутствия спокойного сна глаза. — Я так больше не могу. — Знаешь, Драко, — друг отодвигает бокал с огневиски подальше от себя и сам двигается чуть ближе, подперев голову рукой и поставив локоть на подлокотник кресла, — мне кажется, что тебе уже достаточно виски. — Забини, сейчас не самое подходящее время для твоих несмешных шуток, — раздражённо тянет Драко и поворачивается на бок, лишь бы не видеть чужой взгляд и не позволять новым уголькам злобы в душе разгореться. — Это не шутки, Малфой, — как забавно, абсолютно каждый раз, как Блейза называют по фамилии, он, незаметно даже для самого себя, отвечает тем же, — ещё пару недель назад я бы даже Омуту памяти не поверил, что во всём этом может быть виновата эта Грейнджер. — Она не моя! — рыча от злости, чуть ли не подлетает на кровати Драко, чувствуя, как где-то над диафрагмой снова распускаются ненавистные цветы, щекоча лепестками органы и словно шепча: «Ты никогда от нас не избавишься». Рука сама тянется к палочке, лежащей на тумбочке, и её острие сразу утыкается прямо в солнечное сплетение. — Если ты ещё хоть раз это скажешь, клянусь всем состоянием своей семьи, я не побоюсь бросить в тебя парочкой непростительных… — затыкается сам, когда внезапно понимает: Блейзу вообще плевать. На его лице даже можно уловить тень какого-то странного удовлетворения, и это злит ещё больше. — Тебя вообще не волнует, что я говорю? — двигает палочку ещё немного вперёд. Ничего. — Я не называл её твоей, Драко, — проигнорировав последний вопрос, отвечает Забини, старательно сдерживаясь от ухмылки, — ты сам услышал то, что хотел услышать. Драко честно хочет думать, что просто-напросто ослышался. Нет, правда, лучший друг ведь не осмелится говорить такие вещи прямо ему в лицо? Или посмеет? — Да ты… Мерлин… Ты, Забини… — беспомощно шарит руками в воздухе, как слепой, будто пытается найти хоть что-то, что поможет ему справиться с нахлынувшей волной неконтролируемых эмоций. Драко отчаянно пытается понять эти чувства, дать им определение, пока в мозг не стреляет мысль. Гнев. Он чувствует самый настоящий гнев. Искренний, исходящий из самого его прогнившего насквозь сердца гнев. — Убирайся отсюда, — цедит сквозь зубы, с трудом сдерживая себя. — Но… — в глазах напротив вроде мелькает немая обида. — Я сказал, убирайся! — истошно кричит и сам же этого пугается. Эмоции совершено новые, доселе не знакомые, и это заставляет нервы в напряжении натянуться. Блейз, кажется, тоже это чувствует. Без единого возражения он молча встаёт и уходит, пробормотав что-то себе под нос, и Драко глухо падает лицом обратно на кровать. Кажется, стало немного легче. Друг его точно простит, а вот разобраться с собой нужно в одиночестве. К горлу снова подкрадывается коварный кашель.

***

Впервые в жизни Драко пытается сторговаться со своей собственной натурой. Звучит крайне смешно и глупо, и действительно являлось бы абсолютной нелепостью, если бы не было правдой. Самому противно. Мысли наподобие «А что, если?», «Может, это действительно судьба?», «И что, что она грязнокровка?» и «Цветы ведь не просто так появились» он отвергает сразу же, как они появляются. Ставит на каждой кроваво-красную печать «недопустимая бессмыслица», складывает всё в отдельную папочку и убирает на самую дальнюю полку своей души. Надеется, что так можно от них избавиться, но нет, конечно, они возникают в голове и что-то ломают в его убеждениях (и заставляют цветы расти ещё активнее) снова, и снова, и снова. Кстати, о цветах. — Каждая хорошая мысль о ней — и я всё больше превращаюсь в одну из теплиц старухи Стебль, — как можно тише говорит он за завтраком и вздыхает, уставившись пустым взглядом в свою абсолютно чистую тарелку. Сил и желания поесть нет совершенно. В последние дни его постоянно мутит от нежного, но такого тяжёлого запаха, исходящего от цветов, поэтому сейчас даже взглянуть на еду не может. Голова раскалывается, в мышцах чувствуется тянущая слабость, тело окутывает усталость, дышать нормально удаётся с трудом. Ловит себя на мысли, что гораздо проще умереть, чем терпеть это уже больше месяца. — Оно усиливается. Пэнси рядом ёрзает немного, жуёт губу и в итоге просто кладёт голову на плечо. Драко снова вздыхает. Он физически ощущает её сочувствие и желание помочь и поэтому поднимает руку и приобнимает подругу за плечи. Та жмётся немного ближе, и Драко впервые за весь завтрак поднимает взгляд и осматривает всех учеников. Стол Гриффиндора старательно избегает, но глаза не слушаются, и… Что? Он натыкается на взгляд карих глаз, и его так сильно простреливает. На весь Большой зал будто наложили Квиетус, потому что Драко не слышит, да и не видит ничего вокруг, кроме её лица. Кажется, что они сверлят друг друга взглядами несколько минут (бред, конечно же), после чего она на секунду, всего лишь на одно мгновение опускает глаза на голову Пэнси на его плече, потом — на его руку, и её взгляд тут же загорается чем-то неизвестным. На него она больше не смотрит и, взмахнув волосами, отворачивается обратно, что-то отвечая несносному Поттеру. «И что же это было, Грейнджер? Объясни!» Паркинсон не замечает ничего, зато улавливает Блейз. Он угрюмо наблюдает за тем, как глаза Драко расширяются, как он сжимает кулаки и, максимально стараясь сдержать кашель, встаёт со своего места и чуть ли не бежит к выходу из зала, и просто молча идёт за ним. Они не говорят об этом, но Драко точно знает: всё стало хуже. Он ещё не раз прокручивает в голове её изучающий взгляд, то, как потемнели её глаза при виде Пэнси, отчаянно пытается понять, что вообще случилось и почему она так поступила, но ничего не удаётся. «Грейнджер, ты как заноза в заднице, от тебя никак не избавиться». Грейнджер. С одной стороны, при этой фамилии в горле уже на автомате начинает першить и резать, и с языка при виде неё каждый раз всё равно срывается «поганая грязнокровка», а с другой… А с другой он сам ещё не понимает, что. А с другой, что-то внутри каждый раз пытается предотвратить их очередную стычку, хочет заставить не выплюнуть презрительное «Грейнджер», а просто сказать спокойное «Гермиона», и вызывает в голове внезапные, непроизвольные и совершенно непонятные мысли. «А что будет, если я её поцелую?» Эта мысль на мгновение приводит в искренний шок, когда он, стоя перед ней возле дверей Большого зала на глазах у десятков учеников, случайно опускает взгляд на её губы. И становится страшно, до безумия, до холодеющих конечностей, до зудящих лёгких — потому что снова эти цветы, — страшно. Откуда подобное может возникнуть в голове Малфоя? Малфоя, твою мать! — Что, хорёк, язык проглотил? — с вызовом произносит она, и где-то позади неё слышатся одобрительные смешки гриффиндорцев. Кудрявые волосы растрёпаны, рукава белой рубашки закатаны, руки скрещены на груди, и подбородок высоко поднят, потому что да, он выше, а глаза снова горят. Не столько ненавистью, сколько, скорее, вызовом и желанием поиграть. Раззадорить. Разозлить его. «Красивая». Стоп, что? — Нет, просто не вижу смысла отвечать, ведь смысл до твоего маленького магловского мозга всё равно не дойдёт, — пожимает плечами он, стараясь скрыть дрожь в голосе. Смотрит свысока, засунув руки в карманы, словно говоря: хорошо, я принимаю твой вызов. — Тебя не смущает, что она учится лучше всех в Хогвартсе, Малфой? — зачем-то откуда-то сбоку вылазит Уизли, и Драко вдруг становится смешно. Какой же он глупый, боже, даже отвечать на его такую ничтожную и бесполезную провокацию желания нет. Он не сводит глаз с Грейнджер. Она хватает друга за локоть и оттягивает назад, приговаривая что-то вроде «Рон, не нужно, он того не стоит». Мерлин, что ты пытаешься ему доказать, он же тупой, как корень мандрагоры. — Я тебе позже ещё всё выскажу, Малфой, — бросает напоследок она и, развернувшись, уходит в противоположную от него сторону. Ученики вокруг начинают расходиться. «О да, давай, грязнокровка, я только этого и жду». Драко уже уверен, что всё обошлось. Он провожает её оценивающим взглядом, но, когда перед самым поворотом она вдруг оборачивается в его сторону, смотрит изучающе и, ухмыльнувшись, отворачивается, его будто простреливает. Не сдержавшись, он кашляет раз и, не обращая внимания на чужие взгляды и на рванувшего за ним Блейза, мчится в сторону ближайшего туалета, чтобы снова увидеть вылетающие изо рта смятые лепестки, испачканные его слюной и кровью, снова ударить кулаком в стену, снова сжечь их ради Морганы и снова наградить друга долгим, полным отчаяния взглядом. — Всё ещё не хочешь узнать, что это за цветы? — Нет. Как же сложно переживать это заново. И так каждый день. Каждый чёртов день. И его трясёт от мысли о том, что он не может это остановить. Проходит ещё неделя. До боли в глазах знакомые растрёпанные шоколадные волосы где-то в коридоре постоянно магнитом притягивают к себе взгляд. Спасибо, о Мерлин, что Забини с Паркинсон уже перестали бросать косые взгляды, привлекая тем самым чужое, лишнее внимание, иначе переносить это было бы в разы сложнее. Обычно он просто провожает её взглядом, и всё. Бывает, конечно, если у Слизерина и Гриффиндора совмещённые уроки, что он может позволить себе снова и снова поразглядывать её и понаблюдать за тем, как она ведёт себя со своими дружками, но не более. Слава Салазару, что с его парты этого не заметит ни она, ни однокурсники. А небольшую слабость иногда можно себе позволить. Видеть, как она даёт очередной и, разумеется, правильный ответ на вопрос преподавателя даже… нравится, что ли? Драко не может больше это отрицать. Да, он всё ещё не готов смириться с мыслью о том, что его организм порождает цветы из-за чувства любви (фу!) к ней, но мозг уже признал: как человек Грейнджер вполне может быть интересна. Когда он это произносит про себя, то слегка усмехается. Кто бы мог подумать, что у него вообще когда-нибудь в мыслях появится нечто подобное? На искусанных губах видна тень улыбки, и Блейз шутливо толкает его в плечо, когда МакГонагалл отвлекается. — О ней думаешь? — улыбается так, будто на самом деле о нём. Драко прислушивается к себе: его это не злит? Правда? Он уже и забыл, каково это: не нести постоянно на своих плечах груз ненависти, презрения и холода. Что с ним делает Грейнджер? — Иди ты, — чуть больше улыбается он и толкает друга в ответ. Тот, кажется, счастлив. А у Драко, кажется, впервые за всю жизнь на душе разливается тепло. И цветы даже на время сникают. Но у представителя семьи Малфоев априори не может быть всё хорошо. Когда она снова правильно отвечает, он ловит себя на внезапной мысли: ему хочется, нет, ему просто жизненно необходимо, чтобы она обратила на него внимание. Чтобы снова умело огрызалась на каждую его фразу, чтобы опять и опять провоцировала продолжать ссору без причины, чтобы на них глазели со стороны. Нервно поправляя волосы, замечает ещё одну мысль: «А зачем?» — но не обращает на неё внимания. Лучше он подумает об этом потом, когда будет выслушивать нравоучения о том, что сам же усугубляет свою болезнь. Когда она, собрав все нужные вещи, уже уходит из кабинета, Драко, закинув сумку на плечо и постаравшись сделать максимально надменный вид, кричит: — Эй, грязнокровка! — Драко, зачем? — шепчет за спиной Пэнси, но его это ни капли не смущает. Не в первый раз уже. Она поворачивается медленно, вздохнув, и с наигранной заинтересованностью вскидывает брови. Взгляд так и сочится издёвкой. — Чего тебе, Малфой? Секунду — любуется, секунду — пытается придумать повод, почему он к ней пристал, секунду — закатывает глаза и ухмыляется. — Скажи, а ты уже не можешь сдержаться, чтобы не показать всему классу свои бесконечные знания, да? — обегает взглядом других учеников. — Так ты обратись к мадам Помфри, это наверняка можно вылечить. Кто-то из однокурсников одобряет — отлично. О да, снова этот огонь в её глазах. Закусывает губу в предвкушении — ну же, отвечай. — А ты уже не можешь сдержаться, чтобы не приставать ко мне по поводу и без? — выдыхает она. — Так ты признай уже, что ко мне неравнодушен, и всё сразу пройдёт. Кто-то из слизеринцев давится воздухом от такой невиданной наглости, кто-то, кажется, что-то гневно выкрикивает, а сам Драко аж замирает. Спиной чувствует два напряжённых взгляда — Забини и Паркинсон — и судорожно прокручивает в голове её слова снова и снова, пытаясь найти двойное дно, скрытый смысл, и опять задыхается. Боится. Отрицает. — Да как ты… «Да, да!» — …посмела вообще… «Ты права, чтоб тебя, довольна?» — …поганая грязнокровка. — В твоём словарном запасе другие оскорбления есть вообще? — нервный смешок. — А то одно и то же уже как-то надоело слышать несколько раз на день, — её, кажется, поддерживают друзья. Драко уверен, что от него сейчас большинство ждёт достойного ответа, и он в отчаянии. — Тебя забыл спросить, как мне тебя называть, гр… — кусает губу, прикрывает глаза и через силу выдавливает: — Грейнджер. — Уже лучше, — её улыбка отбрасывает тень искренности, и Драко думает: ради этого он готов её хоть Гермионой назвать на глазах у всех. — Продолжай, и, может быть, будешь не только казаться умным, а по-настоящему таковым станешь. — Ты не посмеешь указывать, что мне делать, — рычит он, получая какое-то особенно извращённое удовольствие от того, что происходит между ними. Кажется, что воздух аж трещит от напряжения, и Драко словно заряжается желанием жить дальше от этой энергии, словно от неё на самом деле зависит его судьба. Да, лучше он себе определённо не сделает, и это ещё скажется, и в ближайшем будущем он будет клясть Драко из прошлого, склонившись над очередной раковиной, полной лепестков, но он не хочет думать об этом сейчас. Сейчас он хочет лишь не терять момент и запомнить всё как можно лучше. — Да-а? — тянет она и вскидывает голову, словно стоит совсем рядом, хотя их разделяет несколько парт. — И кто же мне запретит это делать? — Что здесь происходит? Драко только-только хочет снова ответить что-то колкое, едкое, но в кабинет медленно входит МакГонагалл и, поправив очки, в ожидании уставляется на обоих учеников. Все сразу же просят прощения и спешат поскорее ретироваться. Грейнджер, что-то отвечая покрасневшему Уизли и тихо посмеиваясь, уходит из кабинета под ручку с Поттером. В этот раз даже не оглядывается. Драко почему-то чувствует себя униженным. — Малфой, ты такой идиот, — шепчет сзади Пэнси и толкает его к выходу из кабинета. — Я знаю, Пэнси, знаю, — отрешённо отвечает он и внезапно понимает: он признал это впервые за всю жизнь. Прогресс ли? О Грейнджер он теперь думает постоянно. Сначала — во снах, хотя уже очень давно их не видел, после — за завтраком, на уроках, на обеде, во время тренировки по квиддичу (хотя он сейчас ходит далеко не на все — не может), на ужине, на дежурстве, перед сном. Мысли о Грейнджер обычно какие-то рваные и раненые, и они на самом деле ранят: уже даже однокурсники стали подмечать, что теперешний Драко — просто тень себя былого. Это пугает. Он уже давно нормально не ел, кожа бледнеет с каждым днём и сейчас по цвету сходна с только-только выпавшим снегом, постоянная усталость мешает нормально дежурить, а сегодня на уроке заклинаний замечает, что уже не может нормально держать палочку: руки предательски дрожат. — Она тебе нравится, — Драко даже не нужно бросать гневный взгляд — Блейз всё равно не обратит внимание, — и даже не пытайся отрицать, — недолго раздумывает над тем, чтобы продолжить как можно более деликатно: — Слушай, ты с каждым днём выглядишь всё хуже. Серьёзно, лучше расскажи ей, а то… Друг, я правда боюсь, что ты можешь реально умереть из-за своего упрямства. Мы же с Пэнси не переживём. Драко сперва не может определиться даже, что его больше удивило: то, что ему реально не хочется отрицать симпатию (но не более!) к Грейнджер, то, что Блейз в первый раз назвал его другом, или то, что он так просто озвучил его ставший за последние недели самым главным страх. Умереть. На вкус отвратительное слово, ещё хуже, чем «любить». Драко морщится. Осознание того, что с каждым его вздохом, с каждым движением смерть делает маленькие, но верные шаги по направлению к нему, пришло давно, но сейчас почему-то хочется утверждать, что это всё — полная чушь, глупая ложь и вообще выдумка, потому что да, ему страшно. Драко боится умереть, но ещё больше боится проявить слабость, показать, что ему тоже может быть плохо, и просто рассказать всё Грейнджер. Сам себя толкает на дно, запирает в тюрьме на пожизненный срок, причём делает это абсолютно осознанно. Полный идиот. — Я справлюсь сам, — единственное, что может ответить, слабо улыбнувшись. Блейз поджимает губы, но замолкает, правда, и лишь коротко кивает. Оба понимают: не справится, конечно, и, разумеется, не сам, но всё равно старательно внушают себе, что это правда. Внушают, что верят. Возможно, помогает. Эффект плацебо ведь никто не отменял ещё? Они всё так же продолжают иногда встречаться где-то в полностью уединённом месте, чтобы выпить. Всё-таки правда легче, и это глупо отрицать. Под бокалом огневиски гораздо проще признаться Блейзу и даже немного — себе, что теперь он уже хочет попробовать дать шанс и ей, и себе, мешает только факт того, что желание это целиком и полностью одностороннее. Утешает лишь то, что друг всё равно поддерживает, и вчера, и завтра будет, и сегодня тоже. — Я принёс огневиски, — стандартная фраза, когда он приходит. — Может, нам стоит когда-нибудь выпить что-нибудь другое, не огневиски? — невзначай подмечает Блейз, крепко обхватывая пальцами бокал, и садится в кресло, вытягивая ноги вперёд. Драко прерывается, наливая алкоголь себе, и поднимает на него недоумевающий взгляд: он сам об этом ни разу не задумывался. — Для тебя это какая-то проблема? — спрашивает, чуть прищуриваясь, и присаживается на кровать. — Нет, просто… — Блейз задумывается, — ты не задумывался о том, что если ты действительно захочешь когда-нибудь забыть Грейнджер, то у тебя ничего не выйдет? То есть, я имею в виду, ты ведь пьёшь огневиски, пытаясь её забыть, но потом, спустя какое-то время, каждый раз, как ты будешь пить его, слышать о нём или просто видеть, то обязательно её вспомнишь? — он смотрит так, что пробирает дрожь. — Это как рефлекс. Драко смотрит, изучая и правда задумываясь над его словами. Хочет сначала гордо оставить их без ответа, но всё-таки выдыхает: — Да, Блейз, ты, пожалуй, прав. — Я знаю. «Молодец», — остаётся в голове. Да, огневиски определённо стоит чем-нибудь сменить, но пока что выбора нет и остаётся пить только его. Жаль, что им нельзя обмазаться изнутри, может, и цветы бы сами собой тогда прошли. Глупые мечты. Но едва у Драко получается словить эту приятную волну расслабления спустя один опустошённый бокал, как в комнату влетает светящаяся нежно-голубым лань. Патронус аккуратно приземляется на пол, поворачивается к нему лицом и, с интересом склонив голову набок, голосом Снегга оповещает: «Мистер Малфой, мне нужно обсудить с вами некоторые мелочи как со старостой факультета. Жду через пять минут в своём кабинете, мисс Паркинсон уже ожидает вас здесь». Лань растворяется в воздухе. Драко с паникой в глазах поворачивает голову к Блейзу. — Ты знаешь какое-нибудь отрезвляющее заклинание? — Честно, нет, — растерянно мотает головой тот, — Пэнси говорила когда-то, но я забыл. — Проклятие, — вот только этого сейчас не хватало. Драко судорожно пытается придумать хоть что-нибудь, но после неудачи просто встаёт со своего места и уже идёт к двери — времени мало, — хорошо, что мы немного совсем успели выпить, а запах отлично цветы перекроют, — в последний момент оборачивается, — но если Пэнси вернётся сюда одна, то знай: я уже на пути в Мэнор, причём не по своему желанию, — и уходит, даже не хлопнув дверью, как обычно. Идти по коридору чуть выпившим опасно. Не столько из-за риска быть замеченным Филчем или его тупой кошкой, сколько из-за огромной возможности того, что, встретив по дороге Грейнджер и заговорив с ней (а можно даже и без этого), просто поцелует её, властно, как он умеет, и даже не будет чувствовать стыда. Просто потому, что так хочется, потому что алкоголь немного бьёт в мозг и страх куда-то исчезает, уступая место желаниям. Захотел — получил, какие проблемы? Он не успевает даже до лестницы дойти. — Эй, Малфой! Он её даже не видит, а уже чувствует спиной этот прожигающий, ненавистный, любимый гриффиндорский взгляд, и на душе все кошки сразу мерзко взвывают всем хором. «Ну почему именно сейчас, когда мне так жизненно необходимо поцеловать (а что, если?), нет, заавадить тебя прямо посреди этого коридора?» А ведь думал, что сегодня бухать с Блейзом больше не будет. Ага, как же, получи от жизни плевок прямо в лицо. — Малфой, — ещё раз кричит она, а Драко чётко так чувствует, как в правом лёгком распускается новый цветок. Хочется выть вместе с кошками, — ты не пришёл на собрание старост. И что? — Я знаю. «Выгляди так, будто тебе это безразлично. Ты и не с такими испытаниями за свои восемнадцать лет жизни справлялся, так уж будь добр и потерпи, пожалуйста, ещё парочку новых бутонов, так и рвущихся в горло». — Почему? — она останавливается совсем рядом, смотрит так непонимающе, и Драко прокусывает губу, стараясь не закашлять. Цветы рвутся наружу, а в глотке застревает приступ рвоты от этого нежного запаха. — Я не обязан перед тобой отчитываться. Она пахнет так же. Нашла, какой парфюм использовать. Драко как наяву помнит лепестки на ладонях, измятые, испачканные кровью и слюной, помнит, какой отвратительный стоял запах и какой сожалеющий взгляд был у Блейза, и внутренности снова скручивает. — Но… — пытается что-то возразить она, но Драко чувствует, что больше уже не сможет, и потому резко перебивает: — Отстань, Грейнджер, неясно, что ли? — морщится, даже не повернув в её сторону головы, потому что знает — всё всплывёт на поверхность. «Нужно быть таким, каким ты был всегда, Драко, держи свой образ на уровне и не забывай поправлять маску». — Ты ж не тупая вроде, так что давай, бери свои короткие ножки в свои маленькие ручки и исчезни, пока я в тебя Круциатусом не запустил. Гермионе, кажется, плевать на его слова, она просто молча уходит, не забыв напоследок закатить глаза. Она давно привыкла, но в голове появляются проблески стыда и одна назойливая, противная мысль: в этот раз грубость получилась весьма и весьма посредственной. Слабовато, Драко, сдаёшь позиции. Про себя пробует ещё раз: отвали. Убирайся прочь. Иди к своим грязным дружкам. А на языке всё равно поцелуйменяпоцелуйменяпоцелуйменя. У Снегга всё проходит как обычно, Драко просто старается держаться от него чуть дальше, чем обычно, чтобы ненароком себя не выдать. Ничего интересного: снова «наблюдайте за первокурсниками», снова «в команде по квиддичу освободилось место загонщика, оповестите всех об этом и принесите мне список желающих записаться на отбор», снова «помните, вы должны быть примером для остальных». К счастью, всё проходит быстро и безболезненно, и Драко с Пэнси синхронно закатывают глаза, едва только дверь за их спинами закрывается. — Говорят ли что-то другое старостам других факультетов? — со смешком спрашивает Паркинсон, подходя к лестнице, ведущей наверх, и, постаравшись сделать взгляд максимально равнодушным, низким голосом передразнивает: — «Вы должны быть примером для остальных». Он даже формулировку не меняет, каждый раз одно и то же. — Вряд ли он это по своему желанию говорит, — пожимает плечами Драко, выходя в коридор, и думает о том, что ему не хватало таких беззаботных разговоров ни о чём стоящем, — но вообще да, я с тобой согласен, это уже достало. — Да… о, а кто это там сидит? — внезапно останавливается Пэнси и присматривается. Они проходили мимо внутреннего дворика, и Драко тоже смотрит в ту же сторону. Двор практически пустой, так что понять, кто привлёк её внимание, проще простого. На бортике фонтана сидит Грейнджер, листая учебник, а рядом с ней — Уизли. Положив ей руку на плечо, он что-то с увлечением рассказывает, активно жестикулирует, а она улыбается, не отрываясь от книги, улыбается так искренно и тепло, что становится плохо. Драко кажется, что в его животе оживает и ворочается что-то громадное и мохнатое, раздирая острыми когтями внутренности. Горячая кровь хлещет в мозг, все мысли гаснут, и остаётся лишь назойливое желание выхватить палочку из кармана мантии и швырнуть в Уизли Эверте Статумом, чтобы он отлетел от неё аж на другой конец дворика. Тот будто слышит его мысли и, осмотревшись по сторонам, словно в отместку наклоняется и слегка касается губами её щеки. Она тут же вспыхивает от смущения и жмётся к нему чуть ближе. А у Драко перед глазами темнеет и в горле першит. Цветы. Пытаясь справиться с этим безумием, он хватает Пэнси за локоть и ускоряет шаг, лишь бы поскорее пройти злосчастный дворик и оказаться внутри замка. Лишь бы их не видеть. Лишь бы поскорее выблевать эти цветы, вернуться в гостиную и завалиться спать. Завтра утром он об этом уже и не вспомнит. Лжёт. Он и не ожидал, что ревность — это так больно. Схватила своей огромной лапой сердце и медленно, постепенно протыкала его своими когтями, ехидно и властно смеясь над чужими бурными чувствами. Чёртов Уизли, почему ты вообще существуешь? Ты не должен был сидеть там, ублюдок, предатель крови! Драко влетает в туалет и чуть не врезается в раковину. Упирается в неё ладонями, смотрит на своё отражение с горящим яростью и гневом взглядом, смотрит на то, как заходится в кашле и в бессилии опускает голову. Боль уже стала настолько привычной, что он почти не обращает на неё внимания и просто покорно ждёт конца этого ада. Пэнси впервые сама увидит, как это проходит: обычно рядом всегда был Блейз. С непривычки ему даже немного неловко, но он спиной чувствует исходящую от неё волну поддержки, и время как будто немного ускоряется. — Твою мать, — шепчет она. В раковину падает целый, практически чистый бутон, и из горла вырывается истеричный смешок. Пэнси ведь читала когда-то, кажется, бесконечно давно, что когда лепестки сменяются бутонами, то нужно быть готовым к самому худшему. Они обмениваются тяжёлыми взглядами, и Драко впервые думает: следующим утром он не хочет просыпаться.

***

Каждый день становится всё более и более изощрённой пыткой. Он действительно медленно превращается в живую клумбу — кажется, что цветы скоро уже сквозь кожу прорастут. Под кожей везде зудит, омерзительный аромат преследует всюду, куда бы ни пошёл, кашель становится гораздо более тяжёлым, а приступы — невозможными, чтобы их скрыть. Он начинает пропускать довольно много уроков, потому что преподаватели и однокурсники явно подозревают что-то неладное, просто тщательно это скрывают. Всё ещё не настолько серьёзно, чтобы декан был вынужден отправить родителям сову, но Драко правда боится, что не сможет исправить это, пока не поздно, и уж точно не сможет объяснить всю ситуацию родителям. Последнее, чего он хочет, — это чтобы Нарцисса переживала за жизнь сына. Сам как-нибудь справится. Магистр по лжи самому себе и всем вокруг. Это всё так сильно давит, так сильно гнёт его вниз, на дно, не давая возможности всплыть, что в один прекрасный день, будто случайно, после того, как Уизли в очередной раз слишком ей улыбнулся, слишком приобнял, слишком поправил волосы, у даже не сумевшего разозлиться Драко внезапно отключаются все чувства, все желания и мысли. Просто становится так по боку на то, что будет дальше, на всех вокруг себя и даже на цветы. Кажется, Смерть его уже забирает. Тоска упирается комом в кадык. В душе вовсю царит апатия и полное безразличие, в теле — вялость и слабость, в голове — отчаяние. Драко мало выходит из подземелий, старается максимально уединиться от всех, если это, конечно, возможно, лишь изредка поддерживая контакт с Пэнси и Блейзом. Они постоянно его куда-то зовут, пытаются оживить, и отказывать даже как-то неловко и неудобно, поэтому он просто придумывает постоянные отмазки: «Ой, простите, я не пойду на квиддич, у меня что-то голова болит». «Я не смогу, меня вызвал к себе Снегг. А у тебя всё хорошо, Пэнси, поэтому тебя нет. Я же из-за болезни практически перестал дежурить». «Тео уже позвал меня сыграть с ним партию в волшебные шахматы, и я согласился, поэтому не могу всё отменить». А на самом деле на протяжении очень долгого времени просто лежит на диване и смотрит в потолок, пытаясь побороть неведомое чувство тревоги внутри. Лежит, чувствуя, как изо всех сил пытается биться окровавленное сердце и как грудь пульсирует из-за давящей на неё боли. Надоело. Он думает, что из этого состояния точно никогда не выйдет и если уж и умрёт, то точно на своей кровати — он с неё практически не встаёт. Но однажды у Блейза всё-таки получается уговорить его сходить на небольшую прогулку в Хогсмид. Сначала Драко не соглашался, потому что совершенно не хотел даже просто вставать на ноги, что уж там говорить о какой-то прогулке, но затем Забини сказал, что если он не согласится, то уже сегодня вечером о его болезни узнают их любопытные однокурсницы, а дальше, следовательно, вся школа и, соответственно, Грейнджер, и ему пришлось согласиться, подавив в себе желание придушить друга за ближайшим поворотом. Пэнси тоже пошла, и на душе всё же стало как-то спокойно. Вот они, два его единственных друга, которые всё равно продолжают с ним общаться, несмотря на его не самое приятное поведение, и постоянно находятся рядом, идут в паре шагов, что-то тихо обсуждая. Драко наблюдает. У Блейза глаза сияют счастьем впервые за последние недели, или же он просто впервые решил позволить себе забыться и просто жить, как обычный студент. Он такой живой сейчас, рассказывает какую-то историю и не оглядывается постоянно, боясь, что лишние уши могут подслушать ненароком. Драко как будто увидел его с другой стороны, будто снял очки многодневного негатива, угнетения самого себя. Пэнси тоже кажется искренне радостной. В ответ на рассказы Забини она лишь слегка улыбается уголками губ, но даже невооружённым глазом видно, что она изо всех сил пытается сдержать улыбку, чтобы не показаться… странной? Да, конечно, у неё же среди большинства учеников, в основном из других факультетов, репутация типичной стервы, вряд ли она разрешит себе быть самой собой, если её видят не только близкие друзья. Но Драко с незнакомой теплотой в душе подмечает, какие взгляды она время от времени бросает на Блейза, а тот неубедительно делает вид, что их не замечает. Друзья о своей симпатии друг к другу не разглашались, но со стороны и так видно, как они за последнее время сблизились: будучи рядом, они словно расцветают. Драко чувствует неприятный укол ревности: совершенно случайно сразу же вспоминаются и невольно сравниваются с ними Грейнджер и Уизли. Не только во внутреннем дворике, а в принципе. Всегда. После того случая взгляд сам цепляется к этой парочке, и на языке сразу же созревают оскорбления. Видеть их самих, их тошнотворные, приторные улыбочки мерзко и скверно. Да, у них в лёгких точно никогда не распускались цветы. Да, у них точно никогда не было приступов непрекращающегося кашля, когда ты уверен, что вот-вот — и все твои органы полезут наружу через рот. Да, они точно не живут каждый день с непередаваемой, изнуряющей болью в груди. Они точно просыпаются утром с улыбкой на губах. Почему только он оказался удостоен этой чести — страдать? «Ты сам виноват!» — орёт внутренний голос. Хочется выпить. Мозг давно привык, что после этого становится легче. Поэтому уже в Хогсмиде Драко тащит друзей в противоположную от магазина перьев «Писарро», куда хотела зайти Пэнси, сторону, прямиком в «Три метлы». Те, кажется, не слишком против. Перья могут и подождать. В пабе, как всегда, шумно и немного душно. По субботам преподаватели и старшекурсники по-особенному любят это место, поэтому найти свободный столик немного проблематично, но всё-таки возможно. Троица размещается недалеко от обычного места слизеринцев и делает заказ. Блейз по привычке берёт огневиски, на что Драко лишь морщится и бёрёт смородиновый ром (всё же прислушивается к словам друга — не хочет, чтобы потом у него огневиски только с Грейнджер и ассоциировался), Пэнси же заказывает бокал сливочного пива. Хорошо, что мало кому есть дело до того, что заказывают хоть и совершеннолетние, но всё же студенты. Изначально молчание и напрягает, и расслабляет одновременно. Драко смакует приятный кисловатый вкус, крутит пальцами стакан и заворожённо наблюдает за тем, как закручивается насыщенно-красная жидкость. Рядом снова заводят беззаботный разговор, он не обращает внимания, лишь допивает ром до конца и делает ещё один заказ. Блейз отвлекается и смотрит на него, усмехаясь. — Если ты теперь будешь пить каждый раз, как вспоминаешь Грейнджер, то уже к концу недели станешь заядлым алкоголиком, — снисходительно замечает он. Нашёлся мастер по воспоминаниям. Он прав, конечно, бесконечно прав, как и тогда, когда про рефлексы говорил, но терпеть подобные подколы в свою сторону как-то не хочется. — Я уже предлагал тебе применить ко мне Обливиэйт, и ты отказался, — глоток, — так что лучше не ехидничай, а то специально для тебя я смогу найти в себе силы что-нибудь с тобой сделать. Блейз что-то хочет ответить, но Пэнси очень вовремя, на самом деле, решает, что самое время ей вмешаться. — Мальчики, не ссорьтесь, — елейным голосом перебивает она и кладёт обоим руку на плечо, — в «Три метлы» ведь не за этим приходят, я права? Успеете ещё друг другу глотки перегрызть, — кажется, она сейчас взорвётся, — а пока давайте просто мирно выпьем в нашей такой дружной компании и обсудим что-нибудь другое, согласны? Оба кивают по очереди и, бросив друг на друга очередной взгляд, смеются. Иногда можно себе позволить. Когда темы для обсуждений постепенно подходят к концу, Блейз, отдав всю пустую посуду с их столика, смеет нагло ослушаться просьбу Пэнси и обращается к Драко: — А всё-таки знаешь что, Малфой? — Что? — обычно ничего приятного за этим не следует. — Ты когда смотришь на других гриффиндорцев, того же Уизли или Поттера, то у тебя такой взгляд, будто ты прямо сейчас готов насильно им в глотку залить стакан яда, а когда на неё, — выделяет голосом, чтобы не повторять, — то будто светиться изнутри начинаешь, хоть и упорно стараешься этого не показывать. Драко коротко вздрагивает и бросает мимолётный взгляд на Пэнси, словно спрашивая, мол: он что, не лжёт? Мол: это что, правда так? Пэнси с улыбкой кивает. Серьёзно? — Пошёл ты, — беззлобно фыркает он (каждый раз такая реакция) и опускает голову, чтобы не видеть в чужих глазах пляшущего торжества. — Расскажи ей, — мягко говорит Блейз. — Ни за что, — отвечает на автомате. Как будто на эту реплику другого ответа быть не может. Как будто если он скажет что-то другое, то всё, вызывайте мадам Помфри, у нас здесь один студент умер. Блейз ничего не добавляет, не пытается даже убедить. Всё, что ему нужно было, — это лишь точно удостовериться в том, что его друг — всё тот же дебил, что и раньше. В принципе, это и так очевидно, мог бы и не проверять. Где-то ещё с минуту над их столиком царит молчание, и это не нравится никому, но Пэнси сдаётся первой. — Всё ещё не хочешь узнать, что это вообще за цветок внутри тебя растёт? — аккуратно интересуется она. — Ни малейшего желания, знаешь, — лениво отвечает Драко. Снова накатывает приступ странной, неясной тоски по чему-то абстрактному, поэтому он, уже почувствовав цветок внутри, просто молча встаёт из-за стола и идёт к выходу из паба. Друзья послушно следуют за ним. По дороге обратно он тщательно обдумывает всё в стомиллионный раз, и, когда чёртов цветок уже распускается, в голове мелькает занятная мысль: а что, если наплевать на гордость? А что, если поставить собственную жизнь выше репутации? А что, если попробовать рассказать ей?

***

Это наступает неожиданно и резко, без предупреждения, и он не успевает заметить, когда всё становится слишком фатально. Когда перед глазами всё начинает плыть и кружиться. Когда он с ужасом понимает, что уже даже не может встать из-за парты. Нет, нет, только не сейчас! Ещё слишком рано! И снова дело происходит на уроке трансфигурации. Драко сидит на стуле и дышит часто, пытаясь прийти в себя, делает вид, что собирается, но понимает, что вряд ли сможет. Кабинет постепенно опустевает, даже МакГонагалл уходит, и он мысленно радуется, что никто не увидит его слабым. Сегодня с ним нет Пэнси — она простудилась — и Блейза — он на пару дней уехал к родителям, там вроде случилось что-то серьёзное, он пообещал потом рассказать. Непонятно, правда, к счастью или к сожалению. Драко ставит локти на парту и обхватывает ладонями голову. Его мутит, очень сильно мутит, в горле застревает ком, а на глаза наворачиваются слёзы от безумного отчаяния. Шею обхватывает эфемерная костлявая рука смерти, и он понимает, что этот приступ в разы сильнее предыдущих. Сегодня он не протянет до конца. В ушах стоит гул, всё вокруг темнеет, изнутри наружу рвутся розовые бутоны. Его снова окутывает их приторный аромат, хотя непонятно, как он вообще сейчас может различать запахи, потому что чувствует себя самым что ни на есть настоящим инферналом. Живые такое чувствовать не могут. Маленький цветок, словно послание, падает на парту. И ещё. И ещё. Всё. Ты проиграл, самое время расплачиваться. Судьба не любит ждать. «Время пришло, — твердит внутренний голос и едкие язычки внутренних демонов въедаются в сердце, в мозг и — наиболее особенно — в лёгкие. — Ты знал, что так будет. Знал, что умрёшь. Знал!» Нахлынувшая ярость от этих слов придаёт немного сил, чтобы ещё на чуть-чуть оттолкнуть от себя стремительно приближающийся конец. Он с трудом встаёт на ноги, пошатываясь, и берёт в руки палочку. Какое там есть заклинание, чтобы послать сигнальный сноп красных искр? «Ты не посмеешь!» Горько ухмыляется, облизнув губы и размазав по ним кровь. «У тебя ничего не получится!» Драко рычит, морщась от рези в глотке и сплёвывая куда-то жгучий привкус желудочного сока. Дрожащей рукой проводит по лицу, ждёт пару секунд, а после с размаха швыряет в раскрытое окно прямо над собой еле произнесённый Перикулум. Хрипит и зарывается рукой в красивые волосы, рвёт пряди, кричит в себя. «Не знал, Судьба, ты слышишь вообще? Не знал он, отвали, исчезни из моей проклятой жизни!» «Я ведь уже говорил тебе заткнуться!» Слышится всхлип, полный настоящего, искреннего отчаяния, заставляющий всё внутри сжаться от противного, тягучего, прилипающего к костям бессилия. Драко падает, ударяясь острыми коленями о твёрдый холодный камень, наклоняется, оголяя торчащие из аристократичной спины лопатки, и медленно умирает, смотря, как с бледных губ на пол слетает ещё один розовый лепесток. Живи, только живи! Ты не имеешь права сдаться, ты уже через столько прошёл! Но сил сопротивляться ещё в себе не находит. Глаза закрываются, не желая видеть прощальный вальс лепестков такой ненавистной, но любимой ею бегонии. Да. Он всё-таки узнал, лепестки какого цветка так трепетно ненавидел, и это осознание, словно молния, остро бьёт в голову, заставляя тело содрогнуться. «Обычно бегония — символ энергичности, силы, решимости, успеха, — тихо бубнит где-то в голове монотонным голосом мадам Стебль, — на языке цветов она значит опасность и чаще всего предвещает что-то плохое». А его ведь предупреждала Судьба. А он не успел. Бегония так сильно ей подходит. В самый последний момент вспоминает, как у Снегга в кабинете она мешала её лепестки с чем-то ещё таким сейчас неважным, чтобы приготовить Рябиновый отвар — мощный эликсир, залечивающее самые тяжёлые раны, нанесённые даже тёмными заклинаниями. Вздох. И где оно сейчас? «А я вот, Грейнджер, не от заклятия сдыхаю сейчас здесь, как паршивый соплохвост. Я не могу щёлкнуть пальцами и вернуть себя к жизни. Уже столько раз пытался — и нет, солнце не появлялось. И где ты сейчас, умнейшая ведьма своего поколения? Где же твои чудесные книжки, где можно найти ответ на любой вопрос? Где твоё хвалёное гриффиндорское чутьё чьей-то беспомощности?» Кашель. В голове еле заметно пробегает мысль: а может, всё-таки стоило ей сразу рассказать? Она ведь действительно невероятно умная, чуткая к чужим проблемам, она бы помогла, пускай даже это и Драко-пошёл-он-Малфой. Даже сейчас, когда он жмурится от формального присутствия смерти внутри, скручивается в узел от ощущения того, как лёгкие будто разрываются и лопается желудок, ему чудится её спокойный, такой родной голос. Словно она совсем рядом, прямо там, за стенкой, стоит в коридоре. Драко дёргает головой, чтобы прогнать мираж из своего сознания. Нет, она не может беспокоиться о нём. Просто не должна. Драко привык всегда быть один, никогда не надеясь на помощь с чьей-либо стороны. И Драко сейчас сполна платит за это. Там, за стеной, — жизнь, а он сам добровольно отдаёт себя на поцелуй дементора (хотя и это было бы в разы лучше, чем то, что он вынужден сейчас терпеть). Дышать больше не получается — рот забили лепестки. Драко падает окончательно, с выжженным на сетчатке глаз лицом улыбающейся Гермионы и одинокой мыслью, пульсирующей в больном мозге: «Я влюбился в Гермиону Грейнджер». Принятие. «Вот оно, здравствуй, а я тебя уже заждался». Но уже поздно. А эта аморальная пара, любовь и судьба, танцует танго на остатках его и его души. — Малфой!

***

Яркий свет режет глаза, словно неаккуратно пущенное Диффиндо, даже сквозь прикрытые веки. До ушей эхом доносится какой-то непонятный гул, неприятно давящий на мозг. Каких-либо мыслей в голове нет, сил их думать — тоже. «Что со мной?» Болит абсолютно всё, и эта боль мерзко окутывает все органы, намертво прилипает к костям, пронизывает мышцы. Конечности онемели, голова словно налита свинцом и зажата в огромные тиски, воздух едва проходит сквозь сжатые зубы. Пошевелиться, даже чуть-чуть, просто физически невозможно. Если это и есть смерть, то можно, пожалуйста, отменить? Ему не нравится. Драко никак не может понять, попал он в ад или рай. Светлые стены намекают на второй вариант, но разве в раю может быть настолько плохо и больно, или он чего-то не знал? Рой беспокойных мыслей постепенно начинает зарождаться, и он хмурится и, не поворачивая голову, лишь бессильно обводит глазами всё вокруг и не сразу узнаёт больничное крыло Хогвартса. О Салазар, ему это кажется? Снится? Да даже проснуться в одной кровати с Волан-де-Мортом было бы в разы лучше и приятнее, чем снова возвращаться в Хогвартс и снова терпеть внутри себя целую клумбу бегоний, снова переживать весь тот ужас и каждую ночь надеяться, что утром не проснёшься. Но он действительно здесь, это не сон и не видение. Пустые койки рядом, огромное светлое окно, режущий ноздри запах лекарственных трав — иначе и быть не может. Нет, нет, нет! За что, Мерлин, он что, недостаточно намучился? Если бы он мог, он бы уже давно схватил палочку и выстрелил себе прямо в висок ярко-зелёным заклятием. Жизнь хочет от него слишком многого, но он ведь чёртов неудачник, он всё, что у него было, упустил, и у него опустились руки. Да, и что ты на этого скажешь, госпожа Жизнь? Однажды он уже проиграл госпоже Судьбе. Всего одну ничтожную партию, но ничем хорошим это не кончилось. — О, ты уже очнулся? — поток бессвязных мыслей прерывает чужой сонный и такой знакомый (что?) голос. Драко мгновенно переводит взгляд в ту сторону и опять думает, что просто спит с открытыми глазами, потому что ну это полный бред. На стуле прямо рядом с его кроватью сидит Грейнджер, настоящая, вроде живая, трёт глаза и после смотрит на него со странным… беспокойством? Ему кажется? — Я точно умер, — шепчет он и переводит взгляд на потолок. Вдогонку его поезду, идущему прямиком по курсу «смерть», Судьба ещё и галлюцинацию Грейнджер бросила, чтобы окончательно добить, растоптать, сжечь и развеять его прах по ветру. Ну что же, спасибо, наверное, он попытается принять это достойно, как настоящий Малфой. — Ты ещё большую чепуху придумать не мог, да? — её голос полон слишком нехарактерного для неё испуга и, разумеется, упрёка. Он хочет улыбнуться. — Слава Годрику, что до этого не дошло. Если бы не моё внезапное любопытство и желание узнать, что за подозрительный шум, я бы и не вернулась ведь в тот кабинет, и ты… и ты бы… — договорить не может — голос дрожит. Драко на неё не смотрит, но чувствует, как сердце сжимается до катастрофически маленьких размеров, обливаясь кровью и практически не дёргаясь. Она за него переживает, и это точно правда. И — тело пронизывает холод — она спасла ему жизнь. По-настоящему. Он не понимает пока, как именно, но она, твою мать, сделала это, и мозг отчаянно отказывается в это верить. Потому что, ну, невозможно ведь, чтобы ученик Гриффиндора помог слизеринцу, особенно если они с самого первого курса взаимно друг друга ненавидят. Невозможно, но всё-таки ведь случилось. Из-за грязнокровки по его жилам все ещё течёт его кристально-чистая кровь. И именно в этот момент по голове молотом бьёт мысль о том, как же всё-таки глупо и бессмысленно считать себя выше других лишь из-за того, что твои дальние родственники не вступали в отношения с маглами либо маглорождёнными. Не каждый чистокровный волшебник может похвастаться тем, что спас чужую жизнь, а она может. И после этого у кого-либо вообще поднимется язык сказать, что она какая-то там недостойная или падшая волшебница? Почему это оказалось настолько очевидным? — Зачем ты здесь? — вдруг вырывается из раздражённого, больного горла. Он не успевает даже об этом пожалеть, да и не особо хочет. Гермиона замирает на миг в растерянности и после тихо отвечает: — Потому что иначе я бы себя не простила. — Если тебя здесь держит только твоя тупая гриффиндорская ответственность, — зачем ты это говоришь? — то можешь уходить, — остановись! — я тебя насильно не держу, — слышит чужую попытку возразить и выдаёт контрольное: — Ты ведь и малейшего понятия не имеешь, что со мной вообще происходило. — Имею! — Что? И снова они сверлят друг друга взглядами, и у Драко словно железными обручами туго сжимается грудь, а дыхание останавливается, потому что: — Откуда? Гермиона молчит немного, перебирая в пальцах рукав своего тёмно-зелёного свитера (нового, что ли?) и явно собираясь с мыслями. Драко нравится, до безумия нравится вот так, в открытую, наблюдать за ней, за её мимикой, запоминать её мимолётные привычки и в принципе — всю её. Карие глаза смотрят на него. — Мне Пэнси всё рассказала. И как это началось, и как проходило, и как ты упорно всё отрицал, и как тебе с каждым днём становилось всё хуже. Она очень боялась, переживала за тебя и поэтому сама пришла ко мне за помощью, потому что была уверена, что иначе просто случится непоправимое, — говорит быстро, будто скороговоркой. Вздыхает, ждёт пару секунд и продолжает: — Я и сама догадывалась, что что-то не так. Ты совсем другой стал и внешне, и внутри: как будто по-другому себя вёл со всеми, не только со мной. Ещё и кашель твой странный на уроках, это не было похоже на просто простуду. После рассказа Пэнси я всю библиотеку перерыла, но не нашла ничего о том, как это остановить, и она сказала мне, что только можно попробовать признаться в любви… — И ты?.. — перебивает Драко, потому что до него наконец-то доходит: в груди впервые за долгое время не свербит, ничего не щекочет лёгкие изнутри и не рвётся снаружу, и это напрягает. — И я призналась, да, — завершает Гермиона и снова вздыхает, — просто не смогла по-другому, когда увидела тебя уже практически мёртвым на полу. Слова застревают где-то в горле. Он не знает, совершенно не знает, что вообще нужно говорить в подобных ситуациях, потому что смысл сказанного кипящим маслом ранит мозг и плавит мысли. — Мне твоя жалость не нужна, — фыркает Драко, — я обязательно передам Пэнси, что у неё успешно получилось промыть твои мозги, чтобы ты это сказала. Или она на тебя Империус или Конфундус наслала? Она может… — Нет, — резко парирует Гермиона и потом уже шепчет тише: — Я бы и сама призналась, без Пэнси. Меня пугает, что я больше не испытываю к тебе того же презрения, что и раньше, — видеть, как настолько храбрая ведьма не может собраться с мыслями, необычно, и Драко смотрит, не отрывая взгляд. Потом осознаёт. Стоп. Это значит, что… Грейнджер. Сама. Призналась. Ему. Во взаимности? И её никто не заставлял? И она вроде даже не испытывает угрызений совести? Да ему такое даже в самых смелых снах присниться не могло, а сейчас он слышит это вживую. Вселенная определённо треснула не там. — А как же Уизли? — спрашивает он сухо и безэмоционально, вспоминая ту сцену во внутреннем дворике, которой стал невольным свидетелем. Гермиона не переспрашивает, как-то сама догадывается, что именно Драко имеет в виду, и шумно сглатывает, отвечая с непонятной смесью бравады и смущения в голосе: — Между нами ничего нет. Мы друзья. И Драко верит, потому что снова хочется. И ему нравится это, нравится просто верить, а не пытаться всюду искать подвох. — Мы с Пэнси тоже. Понятия не имеет, к чему это говорит, просто вспоминает её взгляд, когда она увидела, как Пэнси положила голову ему на плечо, и решает сказать, потому что помнит ту ревность, что захватила его тогда в свои цепкие лапы. Но с чего он взял, что Гермиона тоже чувствовала ревность? Вот подвох и находится сам собой, он плавает на поверхности: всё не может быть так идеально. — Ты ведь меня не любишь, — делает последнюю попытку, — если бы взаимные чувства были, то цветы бы сразу же исчезли, — щурит глаза в недоверии, до дрожи страшась услышать ответ. — Ты прав, — мир падает, — но ты ведь не думаешь, что насквозь лживое и неискреннее признание смогло бы тебе помочь? — её внимательные глаза смотрят, не отрываясь. Драко опять не знает, что ей ответить. — Да, я не могу сказать с уверенностью, что люблю тебя. Но я долго над этим думала и пришла к выводу, что хотела бы попробовать. — Что попробовать? — еле удаётся прохрипеть. Ничего вокруг не существует, кроме неё, сидящей перед ним смотрящей прямо и уверенно. Она действительно понимает, что говорит, и отдаёт отчёт своим словам. Драко ещё не видел её такой серьёзной. — Я бы хотела узнать, каково это: любить Драко Малфоя. А на улице сегодня такая хорошая погода. День выдался для ранней весны на удивление тёплым, на небе ни облачка, и солнце светит так ярко, как никогда не светило. И Драко наконец-то признаёт одну свою самую главную слабость, как никогда не делал. И имя ей Гермиона Грейнджер.