не так страшен черт, как его малюют.

— Кто такой Никлаус Майклсон? — эти слова, кажется, в сотый раз разносятся по спальне, эхом отталкиваясь о тёмные стены одной из комнат школы Сальваторе. Хоуп сидела на идеально застеленной ранее кровати, обхватив руками локти. Её глаза медленно изучали складки, которые появились на сероватом покрывале, тёмные шторы, ткань которых была настолько плотная, что даже днём в комнате был бы полумрак, если их закрыть. Сейчас на улице уже вечер, часов под десять, или около того. Девушка думала обо всём этом, о каждом пустяке и мелочи, которую заметят её глаза, лишь бы в голову не лезли очевидные мысли, которые заставляли сердце трепыхаться, как птицу в клетке. Она встала и приоткрыла их ещё больше, занимая свои руки на пару секунд. Зальцман не слышит ответа на свой вопрос, но, в силу своего терпеливого характера, продолжает наблюдать за действиями подопечной. Хоуп всего лишь, в сотый раз, хочет уйти от вопроса, изображая какую-либо деятельность. Он сидит на краю ее кровати, не переспрашивает, а терпеливо ждёт. Остались только они вдвоем — люди, что вместе переживают горе — стремятся забыть смерть любимых, как страшный сон, но пока что это невозможно. — Мой отец, которого я любила. Но теперь он умер, — для Майклсон казалось, что время вокруг остановилось, звуки уменьшились на самый минимум, но девушке было определённо ясно, что это не так. Юный трибрид не чувствовал себя в безопасности, её душу ни на секунду не покидало это беспокойство: а что если живы? Каждую ночь она прогоняла в голове эти мысли, терзала себя догадками, но в то же время надеялась на лучшее. Нет. Определённо нет. Никлаус Майклсон умер, так же как и Хейли Маршал, Элайджа Майклсон. Даже Джо Лафлин. От последнего имени в груди, где-то под рёбрами, стало покалывать ещё сильнее. Майклсон вскидывает свое юное лицо вверх, тянется им к томному свету комнатной люстры, но тут же накрывает его хрупкими ладонями, зарываясь от горечи промеж фаланг пальц. Очередная попытка первородного вампира не увенчалась успехом. Можно было услышать тяжелый вздох Аларика, который не отличился комментарием. — Хоуп, послушай, с тобой это не работает. В тебе сейчас находится пассивный ген вампира, он мне не позволяет сделать то же самое, что и с Еленой Гилберт, когда она потеряла Деймона. Тем более, что она была обычным вампиром, а не трибридом. Елена хотела этого сама, она старалась забыть его, не цеплялась за каждую мелочь, — директор Зальцман, имея возможность убеждать других вампиров, прекрасно понимал, что с Майклсон этот фокус не удастся. Он медленно поднимается с её кровати, замечая после себя сбившиеся складки покрывала. Прошло столько лет, а Зальцман все ещё не может свыкнуться со своей сущностью Первородного вампира. Только дочери, что родились по каким-то неведомым причинам, могли его отвлечь от столь дьявольского, по его мнению, дара. Аларик окончательно выбился из колеи за сегодняшний день: поиски очередного монстра не увенчались успехом, так ещё и Хоуп была не в состоянии предложить помощь. Этот день для неё сравним с черной смертью, распространившейся в 14 веке. Ровно 2 года назад погиб ее отец, не сумев справиться с недугом, который подверг всю семью Майклсонов бедам. Сердце в девичьей груди отбивало чечетку, гоня кровь по жилам с бешеной скоростью. И так весь день. Хоуп уже около двух лет не может справиться с потерей. Сколько бы Аларик ей не помогал, девушка всячески находит зацепку, которая не приведёт её ни к чему важному. — Это была плохая идея, Хоуп. Этот метод не сработает с тобой. Прости, но уже поздно, — пророненная Риком фраза острием впивается в сердце Майклсон. Аларик был в своей манере: лёгкая усталость, что вовсе не присуща вампирам, избороздившая, проявляющаяся лишь в сильной задумчивости, едва морщинистый лоб и поблекшие глаза, затаившие в себе всю ненависть к роду Майклсонов. Зальцман терпеть не мог свою сущность, которую подарила ему ведьма Майклсон. Не мог даже слышать о рассуждениях Хоуп. Но смог совладать с собой, лишь бы девушка не отвернулась и от него. — Аларик, прошу, — Майклсон вскакивает с места, цепляясь за рукав тёмного мужского джемпера. Смотрит на его лицевые изгибы, едва заметные морщины, но не замечает и намёка на взаимность. Она чувствует лёгкое удушье, где-то в районе груди, когда вампир решает завершить их сеанс. Трибрид не хочет его отпускать, попросту не может. Она лишь получает его недопонимание в ответ своих действий. — Я больше не могу жить с той мыслью, что его не вернуть. С каждым днем мне все тяжелее просыпаться, не видя возле себя его силуэт, — в голосе присутствовала дрожь даже на этих словах, но сама Хоуп старалась улыбнуться, хоть и получалось до боли криво. — Как и твой силуэт. Аларик, пожалуйста. Последние слова Хоуп не остаются незамеченными. Он находит в её взгляде надежду. Надежду на его помощь, надежду на его взаимность, но мысли Зальцмана от этого туманятся ещё сильнее. И дело даже не в очередной бутылке Бурбона, а в его домыслах, что наполнялись приятной, рваной, дикой истомой, когда он смел только думать о Майклсон младшей. Первородный, действительно, хотел потратить все силы, лишь бы помочь Хоуп. Но Аларик Зальцман никогда не давал себе право на счастье, не мог позволить себе, чтоб кто-то занимал его раздумия, он боялся. Сейчас же все изменилось. Девушка, все ещё держащая его рукав, напротив, подалась вперёд, преодолев между ними мизерное расстояние, затаила дыхание и призналась самой себе, что вряд ли сможет сохранить непроницаемость собственного лица и отвести взгляд, уже не от молодого, но столь манящего лица мужчины. Она не могла больше сдерживать своего внутреннего трибрида. Хоуп в момент ощутила вкус его уст на своих губах — пряные, до острой боли клишированные, ведь отдают ещё недавно выпитым Бурбоном, горячие и такие же томные, как и его размеренные, хоть и немного резкие, но движения. Ломкая боль в мужской груди на мгновение ушла, словно её и вовсе не было. Аларик ощутил лёгкое покалывание в руке, которую сжимала ноготочками Майклсон. Его свободная рука проскользнула к девичьему стану, когда, буквально в момент, не использовав вампирских сил, директор оказался над своей ученицей, сминая вместе с ней некогда идеально заправленную простынь. Её алые уста стали жертвой для Первородного вампира, Зальцман уже не в силах прервать столь дьявольский момент. Она с шумом выдохнула, на мгновение вырвавшись из желанного плена губ Аларика, и, прогнувшись до хруста костей, позволила руке мужчины скользнуть ей под спину, чтобы он схватился за гладкую талию. Мужской джемпер, ставший, очевидно, начальной точкой для их тайных, но заветных желаний, начинал образовывать на себе первые складки, когда Хоуп не стала отставать от Аларика: девушка прижималась к его телу все сильнее, ощущала заветную взаимность, ведь свободная крепкая рука мужчины стала мешкаться в её локонах, что и без того выпадали из ленивой причёски и прилипали, обрамляли влажную шею девушки. Его насквозь оглушило от рваных поцелуев, что, ненароком, перерастали во что-то большее, очевидно. Аларик не мог ослабить хватку на талии, когда терпкий вкус её губ маняще скользил вдоль грубых мужских уст. Столь приятна была его участь, что мужчина не чувствовал тупой боли в груди: Хоуп Майклсон заполнила её до краёв. Собой. Своей улыбкой, что, и без того понято, досталась ей от отца. Она же хватается за клочья горячего воздуха измятыми губами, когда предоставляется возможность — Зальцман переходил на тоненькую шею трибрида, слышит её хриплое дыхание, что срывается на первый стон от его до дрожи холодных рук. — Аларик, — Хоуп кое-как ещё произносит имя своего учителя, вытягивая шею до упора. Хоть девушка подалась ему навстречу, ощущая, как узловатые пальцы скользят под уже ненужной тканью, стягивая так напористо, но она все ещё вожделела только лишь от дрянных поцелуев Зальцмана. Футболка Хоуп оказывается где-то в стороне: Аларик не мог больше ожидать момента, чтоб узреть столь желанное тело трибрида. Поцелуи прервались лишь по той причине, что Зальцман вглядывался уже не на изгибистое тело ученицы, а на её румяное личико. Он видит как ей тяжело сейчас попросту осознать происходящее, отчего на мгновение застывает на месте, выискивая теперь уже в её взоре взаимность. Заставляет её испытывать жгучее разочарование и ядовитое неудовлетворение от незавершенности его действий — прелестно дитя находит в себе силы, чтоб за пару секунд разобраться в правильности происходящего. Она не находит положительного ответа, отчего идёт наперекор принципам. Хоуп стягивает несчастный джемпер преподавателя, буквально пару секунд — завершает свой ритуал, когда взгляд проскальзывает на рельефный торс Аларика, вновь скрепляя их уста не менее жарким поцелуем. Это и был ответ на её незаданный вопрос. Главные слова не были озвучены, вопросы не сорвались с губ с дыханием, раскаленный воздух вырвал из цепких лап времени некие признания, но даже эти признания не смогли бы прояснить ситуацию между ними. Увлеченные друг другом, они не слышат манерные постукивания в дверь комнаты Хоуп. Но она отворяется и без одобрения спутников, а в дверном проеме можно было узреть силуэт мужчины, на лице которого красовалась не менее ехидная ухмылка. — Энзо! — звонкий голосок девушки проносится по всей комнатушке, когда Зальцман не менее быстро среагировал на приход вампира и буквально выскочил из объятий своей подопечной. Директор замечает на устах одного из учителей своей школы не менее стервозную ухмылку, словно Сент-Джон выискивал подходящий момент. — Сент-Джон, какого черта? — Зальцман вносит свою лепту в происходящее, но трибрид становится громче. — Я стучался, милочка. В отличии от твоего папаши, — с не менее довольным лицом процедил Энзо, но вдруг сменил тон на более серьезный: на его устах проскочили нотки холода, словно в момент учитель школы Сальваторе отключил человечность. Но его беглый взгляд еще наблюдал за Зальцманом, который тут же отыскал свой джемпер где-то на полу и благородно протянул Хоуп ее футболку. — Энзо, не смешно, — слышится детский лепет со стороны. Аларик подходит к вампиру вплотную, отчего тот не может уже заглядываться на одевающуюся Майклсон. С каким-то призрением рассматривает его довольные глаза, выискивая в них хоть каплю сожаления за совершенный проступок. Не найдя в нем того, что он искал, Аларик все же возвращается к предыдущей фразе. Насупив брови, мужчина невольно хмурится, вновь выискивая в словах вампира какую-либо правдивость: — Никлаус Майклсон мертв, Энзо. Уже как 2 года. Не стоит больше заявляться сюда по данным причинам, — Зальцман скрещивает руки на груди прежде, чем заметить краем глаза, что Хоуп привела себя в порядок после произошедшего. — Тогда объясни это ему сам, — проносится совершенно другой мужской голос со стороны коридора. Еще более манерный, до боли знакомой самой Хоуп Майклсон. И тут Аларик осознает: монстр, которого он искал весь день, пришел сам.