Самое лучшее счастье

— А люди… Они же о чем-то мечтают… Вот Эйприл, ей, наверное, ничего и не надо. Лишь бы Кейси вовремя домой приходил да еда чтоб была в холодильнике. Майки сложно назвать философом, скорее его полной противоположностью. Микеланджело редко говорит о важных вещах, потому что обычно эту роль берет на себя самый старший из них, подкрепляя свои мысли изречениями мудрецов и словами мастера Сплинтера. Донателло сидит напротив него, крепко сжимая в руках книгу в твердой, потрепанной временем обложке, но услышав размышления брата, тут же отрывается от чтения и заинтересованно всматривается в задумчивое лицо. — Видишь ли, Майк… Людям свойственно мечтать. Им кажется, что они могут многого достичь, потому что у них есть желание, силы, возможности. А у нас этого нет… Мы ограничены самой природой. У Донни странно блестят глаза, как будто он говорит о самой страшной болезни, от которой нет лекарства. Отчасти это правда, они навсегда останутся черепахами и будут проводить большую часть своей жизни под землей, в родной канализации. У них не будет собственных семей, они не узнают, как выглядят маленькие черепашата, им не суждено почувствовать себя любимыми кем-то. Может, конечно, за исключением Лео, у него есть Карай, хоть он и пытается сохранить их отношения в тайне. Микеланджело спрашивал однажды Эйприл, что значит быть нужным кому-то, она тогда слегка улыбнулась ему и сказала: — Это трудно объяснить, но… Знаешь, любовь похожа на желание видеть этого человека на любой из своих фотографий, особенно если ты стоишь один, а тебе хочется, чтобы в этот момент он был рядом с тобой. — Ты поэтому везде таскаешь с собой Кейси? — Что? А, он снова жаловался тебе? Ничего, матч подождет. Но да, ты прав, я просто хочу, чтобы он видел то, что вижу я, чтобы любая прогулка стала поводом для воспоминаний — девушка смущенно прикрывала челкой глаза, а затем осторожно, с нежностью поглаживала руку Микеланджело в своих ладонях и говорила уже чуть тише: — Не вздумай отчаиваться. Вы еще найдете свое счастье, может быть не такое, как у нас, но я уверена, что у вас все будет хорошо. А сейчас Майки теряется, он даже не знает, о чем можно мечтать и имеют ли они вообще на это право. — О чем ты мечтаешь, Дон? Донателло широко улыбается и ненадолго устремляет взгляд в потолок: — Хочу, чтобы появилась стабильность, — он коротко усмехается, заметив нахмуренные брови Майки, — Чтобы я знал, что «завтра» наступит в любом случае, что каждый из вас обязательно встанет на утреннюю тренировку, ну и все в таком роде. А о чем мечтает сам Майки? Получить призвание величайшего геймера всех времен и народов? Съесть столько пиццы, сколько возможно? Добиться похвалы от мастера Сплинтера? — Я мечтаю стать счастливым, Дон. Его гениальный брат удивляется и, кажется, роняет книгу на пол, отчего та становится еще более потрепанной. И Майки остается только надеяться, что Донни уже читал ее раньше. — Ну ты и загнул. Как выглядит твое счастье, Майк? Микеланджело прикрывает на некоторое время глаза и пытается представить то самое счастье. Он видит Донателло, спящего у себя в комнате, в которой больше не горит по ночам свет и не работает компьютер, а на зеленой доске вместо привычных планов по поимке Шреддера висит простой график уборки. Он видит объятия мастера Сплинтера и Рафаэля пока никого нет рядом, их тихие разговоры и уютные чаепития. Микеланджело видит сотню совместных фотографий Леонардо и Карай, которые тот так старательно пытается спрятать в коробке, под кроватью. И на каждой из них они обязательно держатся за руки. И тогда, он наконец-то открывает глаза и отвечает на вопрос брата: — У меня оно особенное, Донни. У меня самое лучшее счастье.