У каждого свой Рагнарёк

- Мясник!!! От дикого рева, как будто бы даже покачнулись связки сушеных грибов и вяленой рыбы под потолком избушки, и заколыхалось пламя в очаге и масляных светильниках. Дремавший у дверей огромный пес-волкодав открыл один глаз и чуть повернул голову, чтобы убедиться, что его хозяина никто не режет на части и не жрет заживо. Убедившись, что ничего ужасного не происходит, пес глубоко вздохнул и снова заснул, подергивая влажным носом. - У тебя в ляжке торчит кусок железа размером с причиндал Тора, - сказал Гутхорм Бьернссон по прозвищу Морж лежащему перед ним на лавке приятелю. - Если его не достать и не зашить рану, ты уже через неделю будешь бессмертную кабанятину жрать у Одина за столом. Торопишься? Торкиль Магнуссон, он же — Торкиль Желтоглазый, выдал длинное витиеватое ругательство, в котором помянул Гутхорма, , его предков, всякое ржавое железо и под конец - Одина вместе с его никак не сдохнущим свиненком, после чего вздохнул не хуже волкодава и сказал: - Ладно, раз уж начал мне задницу курочить, так хоть пошевеливайся. Никаких же сил терпеть нету. - Была б охота твой рев слушать, - ответил Гутхорм. - Так что по-быстрому обойдемся. На вот лучше, закуси, чтобы окрестных медведей не распугивать, - и он протянул другу отполированный до блеска деревянный брусочек. - Это еще что за дрянь, - покосился на деревяшку Торкиль. - Ты в какую дырку ее пихал так часто, что она блестит, как три Бифроста? - Надоел ты мне! - в сердцах рявкнул Гутхорм. - Не нравится — не надо, дело твое. - Он повернулся к очагу и стал прокаливать на огне острый нож. - От двери погреба это стопор, дурень, - сказал он тоном ниже. - Сделай одолжение, а? А то оглохну ж... Сосновые дрова в очаге прогорели больше чем наполовину, и уже не трещали непрерывно, как соскучившиеся сороки, а лишь изредка пощелкивали, да и света от них было уже чуть — так, красноватые отблески. Торкиль протянул руку за кружкой, но впотьмах малость промахнулся и столкнул ее со стола. Ругнувшись вполголоса, Торкиль закряхтел было, собираясь встать, но Гутхорм махнул ему рукой, мол, лежи уж — а Торкиль именно полулежал на широкой скамье у стола, сесть прямо он бы не смог, если б даже и захотел — рана не дала бы. Вытащив из поленницы у дверей длинную щепку, Гутхорм запалил ее от углей в очаге и зажег масляную плошку, стоявшую на столе. Длинный желтый язычок вытянулся дрожащим лисьим хвостиком к стропилам, и по углам избушки тут же разбежались угольно-черные кляксы теней. - Хорошо тут у тебя, - сказал Торкиль, глядя, как лужица выплеснувшегося из кружки пива потихоньку просачивается в щели между досками пола. - И с маслом этим ты здорово придумал. И горит дольше, чем лучина, и света побольше, пожалуй, будет. - У фризов как-то подсмотрел, - ответил Гутхорм, наклонился и поднял с пола кружку. - У тамошнего конунга в большом зале были еще такие особенные штуки из бронзы, так они, коли их маслом до отказа заправить, целый вечер горели. Я хотел одну такую себе отхватить, да не сторговался. - Как по мне, оно и с плошкой хорошо, - сказал Торкиль. Выпитое пиво смягчило его заострившиеся от боли черты лица и даже черная с проседью борода перестала воинственно торчать вперед, а вместо этого благодушно опустилась на широкую грудь Желтоглазого. От мерцания красных углей и масляного огонька знаменитые янтарные глаза Торкиля приобрели отчетливый красноватый оттенок и посверкивали в темноте, словно злобный прищур Гарма. - Да и вообще здесь здорово. А я-то думал, чего это ты забрался в такую глушь. - Спорить не стану, - ответил Гутхорм, зачерпывая кружкой пиво из бочонка. - Мне и самому нравится, иначе стал бы я тут жить. - Обтерев влажную кружку пучком соломы, он поставил ее на стол перед Торкилем и предупредил: - Последняя на сегодня. Ты устал, тебе много пить не стоит, а отдохнуть не помешало бы. - Он усмехнулся. - Даже совестно такое говорить, уж больно пиво славное. - Вот, - кивнул головой Торкиль и как следует отхлебнул. - А ты меня чехвостишь, понимаешь, что я к тебе поперся. - Я тебя не за то чехвостю, что ты мне пиво привез, а за то что один поехал. Знал ведь, что где-то тут братья Сигвардссоны промышляют. Не мог у старика Хрольва кого-нибудь в дорогу попросить? А если б Свейн не промахнулся и всадил бы тебе дротик на локоть выше задницы? Торкиль пожал плечами. - Ну, он как был косоруким болваном, так и остался. Не зря его Харальд вышвырнул из дружины. А братец его и вовсе бревно — такой же большой и такой же тупой. Так что больше они нигде промышлять не будут. Нашли кого грабить, придурки. - И он еще раз отхлебнул. Гутхорм помолчал, покручивая длиннющие усы (за которые он и получил прозвище). - Ладно, - сказал он. - Раз уж ты жив, и теперь, без малого, весел, может, расскажешь наконец, что такого приключилось в Мидгарде, что ты в одиночку ломанулся ко мне по дороге, где, как всем известно, промышляют два самых отъявленных мерзавца во всем Хладире? Только не заливай мне про пиво, будь дело только в нем, ты бы вообще никуда не поехал, а остался бы у Хрольва пить, жрать, да девок тискать. Торкиль хмыкнул. - Обижаешь, - сказал он. - Такое славное пиво только с лучшим другом и пить, да и Хрольв уже не тот — со второй кружки под стол. - Он посерьезнел. - Но ты прав, не в пиве дело. Точнее не в нем одном. Ты вот тут в своем лесу сидишь и ничегошеньки не знаешь, а в Хладире крутая каша, похоже заваривается. Гутхорм посмотрел на друга поверх кружки. - Опять Хакон? Торкиль кивнул. - Да. Все думали, что он угомонится после разгрома йомсвикингов, но не тут-то было. Похоже, что он всерьез вознамерился подмять под себя весь Хладир. Гутхорм задумчиво подергал себя за левый ус. - Этого следовало ожидать. Таким людям, как Хакон, всегда надо больше — больше славы, больше власти, больше серебра, наконец. Я, правда, думал, что ему понадобится побольше времени, чтобы начать новый круг - лет семь-восемь как минимум. А он уложился в четыре года. Но ты мне скажи — я-то тут при чем? К чему такая спешка? - А то ты не понимаешь, - усмехнулся Торкиль. - Если вспомнить вашу с Хаконом историю, то ты тут очень даже при чем. - Я заплатил виру, - тяжело сказал Гутхорм. - Полной мерой. И Хакон поклялся не объявлять меня кровником, если я не буду пересекать границ его владений. - Вот именно, - кивнул Торкиль. - И Хакон всегда держал слово, как бы ему ни было это противно. Но пройдет немного времени — и весь Хладир окончательно станет владением Хакона. А ты живешь в Хладире. Повисла долгая пауза, прерываемая только сопением спящего у дверей волкодава. - Твою ж мать, - наконец мрачно произнес Гутхорм. Четыре года назад Гутхорм и Торкиль сражались вместе с флотом йомсвикингов против ярла Хакона в битве при Хьерунгаванге. Когда ярл йомсвикингов Сигвальди и его брат Торкиль — тезка Желтоглазого - испугались внезапно начавшейся бури, якобы имевшей колдовскую природу, и увели свои корабли, Гутхорм и Торкиль оказались в числе немногих выживших йомсвикингов, попавших в плен к Хакону. Хакон, пребывавший в благодушном настроении после внезапной победы, пощадил Вагна Акессона, единственного уцелевшего из оставшихся в бою предводителей йомсвикингов, вместе со всеми его соратниками, взяв с них клятву никогда не подымать меча на ярлов Хладира. Он хотел также заставить их поклясться никогда не принимать крещение, но Вагн, услышав это, громко захохотал и сказал, что если даже йомсвикинги согласились выступить вместе с конунгом христианской Дании, это еще не значит, что кто-то из них когда-нибудь станет подчиняться колдовству бритоголовых южан в черных балахонах. Хакон смутился, и чтобы не выглядеть смешным, перевел разговор на другую тему. Большинство йомсвикингов вместе с Вагном по возвращении в Норвегию сразу же покинули двор Хакона, но один из приближенных ярла, Бьерн Свенссон, уговорил их (по наущению самого Хакона, разумеется, который всегда был не прочь заполучить под свою руку хороших бойцов) остаться в дружине ярла. Гутхорм и Торкиль колебались недолго — уж очень им не хотелось возвращаться к ярлу Сигвальди, бросившего их в самый разгар боя. Но судьба повернулась так, что они недолго прослужили у Хакона. Как-то раз после пира троюродный брат ярла Эйвинд Когтеглаз, изрядно захмелевший, начал оскорблять Гутхорма, попрекая тем, что тот позорно сдался в плен, вместо того чтобы погибнуть, как и подобает йомсвикингу, с оружием в руках. Гутхорм пытался его успокоить, но Эйвинд разошелся не на шутку и схватился за секиру, и тогда Гутхорм, пришедший на пир вообще без оружия, схватил вертел, на котором до этого жарили поросенка, и заколол Эйвинда. Ярл был в бешенстве, и хотел немедленно казнить обоих (поскольку Торкиль немедленно встал на сторону друга), но свидетели ссоры подтвердили, что зачинщиком был Эйвинд и ярлу пришлось уступить. Договорились на том, что Гутхорм выплатит виру за убийство и поклянется никогда больше не появляться во владениях Хакона. Конечно, полновесного серебра на виру у друзей не было, но Гутхорм отдал украшенный драгоценными камнями меч, подаренный ему когда-то конунгом вендов, а Торкиль добавил отделанную серебром кольчугу, работы искусных фризских ремесленников, и ярл неохотно согласился. Гутхорм нашел местечко в лесах у границ владений старого Хрольва Магнуссона, бонда, который Хакону не подчинялся и дань ему не платил, выстроил себе там небольшой сруб и поселился в нем, промышляя охотой на пушного зверя и рыбалкой в местной речушке. Торкиль же, никакой клятвы ярлу не дававший, отправился скитаться по Хладиру, пару раз даже побывал в Сконе - в общем, продолжил вольную жизнь йомсвикинга, никому ничем не обязанного и ни к чему особо не привязывающегося. Но, как говорится, сколько от судьбы не прячься, она все равно тебя найдет. - Так что, дружище, похоже, придется тебе двигаться дальше, - сказал Торкиль, опуская пустую кружку на стол. - Я бы на твоем месте тут задерживаться не стал. - Так ты и не на моем месте, - ответил Гутхорм, - так что не задерживайся. Торкиль сверкнул глазами и борода его опять воинственно встопорщилась. - Сдается мне, какая-то моржовая морда хочет меня обидеть, - сказал он. - И этой самой морде я сейчас всю ее висячую гордость повыдергиваю, даром что у меня задница лишней дыркой обзавелась. Гутхорм рассмеялся и махнул рукой. - Тебе и впрямь уже хватит пить. За кого ты меня принимаешь? Просто в любом случае завтра утром сюда Хакон не заявится, а вот тебе свою простреленную мякоть надо в тепле и удобстве залечивать, а не в избушке одинокого охотника, где вдвоем и за столом-то не разойтись. И нечего так обиженно сопеть. Ты же сам понимаешь, что я прав. Торкиль вздохнул. - Да. Прав, как обычно. Я бы сказал даже, до обидного прав. - Ну что ты заладил одно! Обидно ему! - Волкодав у дверей дернулся и навострил уши, и Гутхорм понял, что неожиданно для самого себя изрядно повысил голос. - Ну, извини. Наверное, стоило это тебе как-то по другому сказать. Сам знаешь, я по части пышных речей не очень. - Это точно, - усмехнулся Торкиль. - Тот же Эйвинд может подтвердить — его ты уболтать не смог. Шутка получилась не особо веселой, но разрядить обстановку все-таки смогла. - Ладно, - сказал Гутхорм, помолчав. - Давай-ка спать. Завтра возьмешь моего коня и Хрюма, - он кивнул на волкодава, - и отправишься к Хрольву. Обратную дорогу они сами найдут. Отлеживайся там пока и хвастайся, как ты Свейна с - как его там? - Гуннаром порешил а я решу, что делать. Торкиль хохотнул. - Ты что, назвал пса Хрюмом? Гутхорм пожал плечами. - А что? Он же здоровенный как я не знаю кто, настоящий великан. И дорогу находит где угодно, истинный кормчий, не то что некоторые, которые в трех елках заблудятся да еще и на разбойников там нарвутся толстой задницей. - Обижа… - привычно затянул было Торкиль, но тут же не удержался и присоединился к радостному хохоту друга. Судьба, как всегда, оказалась хитрее всех. Норны, которым надоело распутывать тесный клубок судеб, схватились за один конец и дернули за него, что было мочи, лишь бы отвлечься хоть на мгновение от хитросплетений человеческих замыслов и поступков. С утра, когда Торкиль, кряхтя, вскарабкался на коня и уехал на усадьбу старого Хрольва, прошло три дня. И конь и бдительный Хрюм благополучно вернулись к следующему вечеру — видать, дворня Хрольва дала им хорошо отдохнуть и отъесться, прежде чем отпустить обратно на заимку Гутхорма. Да оно и по ним было видно — конь, водворенный в теплое стойло, лишь для вида пожевал подложенное Гутхормом свежее сено, а Хрюм так и вовсе завалился спать, едва переступив порог избушки, даже не озаботившись поклянчить чего-нибудь съестного. Все три дня Гутхорм вел ставший уже привычным для него образ жизни — обходил силки, свежевал добычу, правил охотничьи снасти, готовил нехитрую снедь, но делал все это почти не думая, по привычке. Голова же его буквально пухла от раздиравших ее противоречий. В какой-то момент он почти уже решил, что готов послать настырного ярла Хакона к Хель и перебраться куда-нибудь в такую глушь, где его не то что Хакон, а и сам Локи не найдет — в Исландию или в дремучие леса Вермланда, но маленький и вредный червячок, тот самый, что когда-то не позволил ему вернуться в Йомсборг к предавшему их Сигвальди, не давал покоя и сейчас. Хорошо Торкилю — тот так и остался истинным бродягой, и нигде не чувствовал себя лучше кроме как на скамье корабля с веслом в руках или на узких улицах горящего франкского городка, или на пиру у очередного «морского конунга», с которым он отправился собирать данегельд. Ему такие терзания были нипочем — ни кола, ни двора, только секира, кольчуга и хитрый взгляд рыжих глаз. А вот Гутхорм уже давно начал подумывать о том, чтобы осесть где-нибудь, если не навсегда, то хотя бы на время — перевести дух, осмотреться и подумать, что же ему предпринять со своей суматошной жизнью. За те без малого четыре года, что он прожил на окраине земель старого Хрольва, он немало передумал, немало замыслов на будущее успел сочинить и отбросить, и хотя так и не решил окончательно, что же будет делать дальше, одно было несомненно — он настолько сроднился с этой избушкой, излучиной небольшой речки и редкими визитами Торкиля или кого-то из многочисленных родственников и челяди Хрольва, что не собирался отдавать все это за здорово живешь никому — ни неугомонному Хакону, ни даже самому Одноглазому, коли тому вступит вдруг охота поселиться бобылем в глухом хладирском лесу. И только стоило наконец Гутхорму додумать до конца эту простую и незатейливую мысль, как в дверь избушки ударил увесистый снежок, и знакомый сиплый голос, который очень не хотелось вспоминать, крикнул: - Эй, йомсвикинг! Вылезай из своего сарая, поговорить надо! Хрюм встрепенулся, подскочил, в глубине горла у него глубоким басом заклокотал было зарождающийся рык, но Гутхорм спокойно положил ему руку на загривок, сказал: «тихо, Хрюм, тихо, я разберусь», и пес утих, остался стоять, настороженно поглядывая на хозяина — мол, что за игры ты затеял с этими подозрительными гостями? Гутхорм еще раз потрепал пса, накинул на плечи слегка полысевшую волчью шкуру — с ночи начинающаяся зима прихватила свежевыпавший снежок легким морозцем — и вышел из избушки, щурясь от по-зимнему яркого солнца. В двадцати шагах от избушки, небрежно опершись плечом на ствол казавшейся хлипкой по сравнению с его коренастой фигурой молодой сосенки, стоял старый знакомый — Олаф Хеммингссон по прозвищу Кабаний Клык, правая рука и главный советчик ярла Хакона. По бокам от него вдоль опушки расположились еще полтора десятка викингов — лучшие бойцы из дружины ярла. Некоторых Гутхорм знал в лицо, кого-то даже по имени, но обстановка не располагала к пространным приветствиям. Как и Олаф, все викинги были в кольчугах и шлемах, и стояли, одной рукой опираясь на сброшенные со спины щиты, а другой поглаживая рукоятку меча или секиры. У ног Олафа лежал кожаный мешок с перевязанной веревкой горловиной. Именно Олаф, с самого начала не поладивший с двумя йомсвикингами, четыре года назад больше всех подзуживал Хакона казнить их обоих без лишних проволочек. То, что говорить от лица ярла приехал именно он, не предвещало ничего хорошего. - Ну, будь цел и здоров, Олаф, - сказал Гутхорм. - Не уверен правда, что услышу от тебя то же самое. - А это уже от тебя самого зависит, йомсвикинг, - ответил Олаф. Пальцы его по старой привычке метнулись к висевшему на шее огромному клыку убитого им кабана, за который он и получил прозвище. - Как поступишь, так и сбудется. Гутхорм тоже оперся спиной на бревенчатую стену избушки и скрестил руки на груди. - Ярлу Хакону надоело держать свое слово? Олаф осклабился. - Ну почему же. Он прислал нас подтвердить, что по-прежнемули согласен не трогать тебя до тех пор пока ты не пересечешь границ его владений. - Поскольку я живу на том же самом месте, что и четыре года назад, то позволь узнать — стоило ли отправлять ко мне столь пышное посольство только ради того, чтобы сообщить, что ничего не изменилось? - Гутхорм обвел взглядом викингов. Вместе с Олафом их было семнадцать. И ни одного лучника. Кабаний Клык всегда недолюбливал лучников. Кабан, которого он завалил в тринадцать лет, был в бешенстве от неудачного попадания стрелы и до встречи с Олафом убил его отца и двух старших братьев. - Ну почему же не изменилось, - улыбнулся Олаф. - Еще как изменилось. Ярл Хакон теперь владеет всем Хладиром. Поэтому он предлагает тебе покинуть пределы его владений. Он хотел, чтобы ты выметался немедленно, но я, так и быть, дам тебе собрать вещи, если такому нищеброду, как йомсвикинг-изгнанник, есть что собирать, конечно. Гутхорм ничуть не удивился. Именно этого он и ждал. - Опережая твой вопрос, скажу сразу, - продолжал Олаф. - Твой дряхлый покровитель проявил благоразумие и согласился стать данником ярла Хакона. - Он мне не покровитель. Хрольв — мой старый друг. - Да? - равнодушно переспросил Олаф. - Ну, тогда ты, наверное, будешь рад услышать, что он предал тебя без малейших колебаний. Нам даже не пришлось насиловать его старшую дочь. Как ни странно, Гутхорм на самом деле был рад — рад тому, что Хрольв и его семья не пострадали. Гутхорм хорошо знал Олафа. Платить дань далекому ярлу, конечно, неприятно, но смотреть из петли, как горит твое поместье, куда неприятнее. Что же до роли Гутхорма в этом деле, так рано или поздно Хакон в любом случае добрался бы до поместья последнего независимого бонда. - В общем, выбор у тебя простой, - как ни в чем не бывало продолжал Олаф. - Либо ты сейчас говоришь мне «да», лезешь в свою берлогу собирать барахло и катишься отсюда куда подальше целым и невредимым, либо ты очень скоро будешь рассказывать валькириям о своей героической гибели при защите гнилой лачуги. Давай, йомсвикинг, решай побыстрее, а то неохота долго задницы морозить. Гутхорм молчал. Семнадцать викингов. Семнадцать матерых, прошедших десятки, если не сотни, сражений и стычек бойцов. Лучников нет, это да, но семнадцать! Были бы это франкские ополченцы или ирландский сброд в шкурах… - Мне надо подумать, - сказал Гутхорм. - У себя. Олаф снова ехидно осклабился. - Само собой, йомсвикинг. Тут без серьезных размышлений никак. Так что иди, думай. Только вот какая штука — я ж уже сказал, что холодно тут у тебя, так что если ты там надолго застрянешь, я просто заложу в дверь в твою хибару и спалю тебя, как крыс в старом амбаре. Между нами говоря, - Олаф перешел на доверительный, почти дружеский тон, - Я бы предпочел, чтобы ты так и сделал. Оно и мороки нам меньше, и погреемся заодно, верно, парни? Викинги одобрительно заржали, а кто-то выкрикнул: - Только пива выкати нам, если есть, а то чего добру зря пропадать! Под громогласный гогот Гутхорм отлепился от стены и повернулся было ко входу, но его задержал окрик Олафа: - Да, совсем забыл! Гутхорм медленно обернулся. - Что еще? - спросил он. - Ярл Хакон объявил всех йомсвикингов вне закона, - сказал Олаф. - Так что тебе еще повезло — тебе ярл дает выбор. Оно конечно в таком деле без советчика не обойтись, так что на вот, держи — глядишь, твой приятель тебе чего полезного подскажет, - и он швырнул к ногам Гутхорма кожаный мешок с завязками. Мешок упал на свежий наст, недолетев несколько шагов. От удара веревка, стягивавшая горловину, ослабла, и из мешка выкатилась отрубленная голова. Желтые глаза на мгновение задержались на лице Гутхорма, а потом уставились, как и черная с проседью борода, в чистое синее небо, туда, где неугомонная душа Торкиля Желтоголазого уже рассказывала валькириям похабные анекдоты по дороге в пиршественный зал Валхаллы. Гутхорм молча развернулся и вошел в избушку. - Ну что, Хрюм, - сказал Гутхорм, просовывая голову в шейное отверстие кольчуги. Эх, располнел малость, но все-таки движения не сковывает. - У каждого свой Рагнарек, верно? - Пес молча смотрел на хозяина, вытянувшись во весь мощный рост и медленно поводя хвостом из стороны в сторону. Гутхорм знал, что это значит — его верный Хрюм готов был рвать глотки, за хозяина или вместе с хозяином — до самого конца. - Я бы тебя отговорил, так ведь ты ж не согласился бы, если б даже слова понимал. - Ну хоть голова не растолстела, и шлем с кожаным подшлемником сел ничуть не хуже, чем четыре года назад. - Я вот все думал — в избушке дело или нет? - сказал Гутхорм, снимая с вбитых в стену крюков секиру и круглый деревянный щит с массивным железным умбоном. - А сейчас вот вдруг осенило — нет никакой разницы, понимаешь? Избушка, не избушка… У каждого свой Рагнарек. Гутхорм открыл дверь, и бок о бок с псом вышел на залитый ярким зимним солнцем наст.