Missing Pieces

Металлический привкус на языке. В его руках - сталь, и с каждой прожитой секундой он на шаг ближе к смерти. Каждый шаг вперёд – это два шага назад, но Тобирама смотрит перед собой, продолжая двигаться, продолжая дышать, продолжая погибать. Взгляд Мадары на поле боя проскальзывает мимо него в поисках Хаширамы, и на языке Тобирамы чувствуется один только пепел. Это то, как живут сенсоры и то, как они умирают, и Тобирама знает это как свои пять пальцев. Мир проявляется рябью и волнами словно огонь и струится будто река, и это все, что знает Тобирама с того самого момента, когда он впервые открывает глаза, и до тех пор, пока он не становится достаточно взрослым. Достаточно взрослым, чтобы понять, что большинство людей не видят так, как видит он, что поля битв не пылают как фейерверк в середине зимы и что большинство людей не испытывает счастье, печаль, тревогу или скорбь, наполняющие их чакру, в одиночку. Это все, что знает Тобирама, все, что он видит, и он следует за Хаширамой к реке с тысячью маленьких огоньков, мерцающих в его голове. Уходя оттуда, он не видит более ничего, кроме одного единственного огненного источника, полыхающего словно костёр. Словно бушующий, разрушительный пожар. Учиха Мадара поджигает его жизнь одним лишь фактом своего существования, и оставляет после себя Тобираму, стоящего в поле пепла. Он не говорит Хашираме. От своего старшего брата он скрывает тысячу секретов, как огромных, так и гораздо менее значительных, поэтому тысяча и один секрет едва ли станет большей обузой. Хаширама словно звезда или дуб; он пускает корни под землю, сажает себя, а затем вырастает, взмываясь в небо, сильный и крепкий, чтобы защитить всех тех, кто собирается вокруг него. Но Тобирама совсем не такой, как его брат. Он - река, быстрая и неистовая, с её сезонами наводнений и моментами спокойствия, яростными приливами и отступлениями. Он сенсор, он умирает и он безрассуден, но он собирается жить вечно, до тех пор, пока может. Тобирама - человек крайних мер, и если он сенсор, если он лишь половина единого целого с недостающей, потерянной частицей, с частицей, украденной этим миром, он собирается прожить эту жизнь, впитывая её каждым сантиметром своей души, и взглянуть в лицо смерти, не сожалея ни о едином прожитом моменте. (Тобирама совсем как его брат. Он сгорает, потому что чувствует чрезвычайную опасность, потому что война бушует между двумя семьями, потому что где-то покоятся две маленькие могилы с ещё более крохотными телами внутри. Он рвёт и мечет, он сражается, но войне нет конца. Иногда через поле битвы он смотрит на разрушительной силы пламенную звезду, и только одна мысль не даёт ему покоя - "что, если", "что, если", "что, если"... Словно пульсирующее, трепыхающееся биение его сердца.) (Иногда тысячи и одного секрета достаточно, чтобы разрушить мир до самого основания.) Тобирама использует дзюцу из вспышек собственной чакры и огненных потоков, складывает печати и образует пламя, что всегда соперничает с одной единственной горящей фигурой, которую он никогда не выпускает из поля зрения. Присутствие Мадары охватывает его, но Тобирама пробует снова и снова, он создаёт и разрушает, он чувствует привкус крови и пепла, но этот огонь всегда, всегда трепещет в его сознании. На поле боя он сталкивается с младшим братом Мадары, с тенью этого главного огненного импульса, и Изуна смотрит на него с насмешливой улыбкой на губах и ликующей жалостью в глазах, произносит слово сенсор так, словно это смертельный приговор. И это он и есть. (Лишь одно истинное соответствие для каждого сенсора, единственное в своём роде дополнение к его существованию - и никто не может жить полноценно, будучи половиной целого и зная, какая именно его часть отсутствует.) Иногда, когда вкус пепла на его языке усиливается, он думает о том, чтобы все же протянуть руку. О том, чтобы окунуть руки в это пламя, будто доставая тлеющие угли из костра, думает о тактильном контакте, о том, чтобы прикоснуться, чтобы испытать. Мадара - это восходящее из-под земли солнце. Это дракон, испускающий гром и молнии, чтобы сотрясти небесный трон, а Тобирама - это дождь, истощающийся в лучах его света, выброшенный на берег его внимания и оставшийся упущенным из виду, незамеченным, проигнорированным. Если бы он коснулся руками кожи Мадары, если бы он схватил и крепко сжал его волосы, обвивая ими свои пальцы, обернул его лицо к себе и заставил его посмотреть, Мадара бы знал. Вот только Мадара не сенсор. Он мог увидеть, мог узнать, но не прочувствовать. Он никогда не ощутит вкуса пепла и медленно наступающей смерти, как это чувствует Тобирама, с точностью часов Судного дня, что неумолимо тикают к полуночи. Предначертанные судьбой не умирают, будучи отверженными, хотя их тела - это оружие, направленное против них же самих. Умирают исключительно сенсоры. Мадара никогда не задерживал своего взгляда на Тобираме. Тобирама никогда и не надеялся на это. (Это самая большая ложь, которую он внушал себе тысячу раз. Ещё один раз ничего не изменит.) (Порой тысячи и одной лжи достаточно, чтобы вдребезги разбить его надежду.) Восемь, девять и десять лет - это не детский возраст. Не для шиноби. Не для клана Сенджу. Приближение смерти и вкус крови на языке не оправдание для того, чтобы не оттачивать свои навыки, чтобы пренебрегать долгом, и Тобираме гораздо легче существовать, будучи послушным сыном, в отличие от буйного Хаширамы. Взгляд их отца ускользает от него; он отворачивается, оставляя Тобираму наедине с его дзюцу, кендзюцу и тренировками навыков сенсорных способностей. Прокрадываясь в лес, он улучшает свои сенсорные навыки, а не играет, и Тобирама в полной мере пользуется этим преимуществом. Спустя год Хаширама встретит Мадару на берегу реки, спустя год Хаширама начнет чаще смотреть куда-то вдаль одновременно с тоской и с созерцанием. Тобирама находит свою точку опоры в мягкой почве и убегает с закрытыми глазами и охваченным огнем разумом. Есть кое-что, что остаётся непоколебимым, то, что никогда не покидает его. Тобирама всегда знает, где находится Мадара сейчас и где он окажется потом. С самого начала, когда он обратил на него внимание на берегу реки, не было ни секунды, в которую он не был бы осведомлен. Мадара - это сигнальный огонь, путеводная звезда, пламя дракона. А тот, что меньше и тише, тот, что подобен факелу в темноте, это Изуна, который застает Тобираму на сгибе утеса с опущенным мечом и светящимся шаринганом. Тобирама всегда готов к схватке, его невозможно застать врасплох. Но только не сейчас - когда целый мир предстаёт фейерверками в середине зимы, а Тобирама - жрец, способный читать историю в водном течении. Их клинки врезаются друг в друга, рождая тысячи искр и наполняя воздух холодной ненавистью. Это не та напряженная уступчивость, которая питает схватки их братьев. Изуна злостно рычит в лицо Тобираме, этот демон с алыми глазами и кровью бойцов клана Сенджу на руках. (Ровно столько же крови Учих было и на руках Тобирамы, когда ему было всего десять. Война существует для того, чтобы сражаться. Война существует для детей, которые в качестве основного приема всегда будут использовать фактор внезапности. Война существует для сыновей, чьи отцы - вожди кланов, чтобы заставить их гордиться, чтобы убивать врагов и никогда не колебаться, никогда не отступать.) "Сенсор!" - шипит на него Изуна, даже когда они отрываются друг от друга, - "Отчего же ты никак не сдохнешь?" Тобирама смеётся над ним озлобленно и жестоко, но его судьба уже определена, предписана и никогда не изменится. "Тот, кто предначертан мне судьбой, это твой брат" – чуть не произносит он, но унижений и так предостаточно. Он никогда не скажет этого вслух. "Я сдохну лишь тогда, когда придёт моё время, и ни секундой раньше", - отрезает он с ехидством, упрямством и зловещей решимостью. Он никогда не перестанет идти вперёд до тех пор, пока горит у него в груди. Что-то мимолетно вспыхивает в чакре Изуны и на его лице за полсекунды до того, как он бросается вперёд, уворачиваясь от защиты Тобирамы и пытаясь захватить его в гендзюцу. Они встречаются вновь и вновь тысячу раз, однако с тех пор он больше никогда не желает Тобираме смерти от неминуемой отверженности, будь то озвученной или невысказанной. (Порой тысячи и одного непроизнесенного слова достаточно, чтобы остаться врагами, но все же… Благородными врагами.) Двадцать лет - это слишком много для одинокого сенсора, для половины целого, для забытой частицы. Двадцать лет - слишком много для шиноби, однако все же не так много для Мадары и Хаширамы в качестве глав своих кланов. В свои двадцать Тобирама ощущает себя чересчур юным, будто он ещё не успел сделать хоть что-нибудь, будто он постоянно цепляется за будущее и за великое Спасение, стоящее справа от него, и за которое он не в силах ухватиться, как бы ни пытался. В двадцать лет ты слишком стар, слишком молод, и в свой двадцатый день рождения Тобирама просыпается с полным ртом крови и холода, а его кости ломит от невыносимой боли. Он выплевывает кровь на пол, забирается обратно на футон и смеется, закрыв глаза рукой. Окровавленными зубами бросает в потолок насмешливую ухмылку и недоумевает, как же так вышло, что его судьба, его балласт и его баланс это самый заклятый враг для Сенджу. Мадара и не взглянет на него. Тогда, на реке, он повернулся спиной, он выбрал свою семью, и какие бы несбыточные мечты ни преследовали его, что бы ни связывало его с Хаширамой, он раз за разом подтверждает свой выбор, когда они сталкиваются в сражении. О мире с кланом Учиха не может быть и речи до тех пор, пока во главе клана стоит Мадара. Ни единого шанса построить мост перемирия между ними. И Тобирама ни на секунду не может представить себя этим мостом. «Иди и сдохни», думает он, представляя, как эти слова срываются с губ Мадары. «Иди и сдохни» - для сенсора это не пустые слова. Я не хочу тебя. Я бы предпочел, чтобы ты сдох, нежели связать себя с тобой. Я предпочел бы видеть, как ты страдаешь, вместо того, чтобы позволить тебе коснуться моей кожи. Хрип вырывается из его груди, скручивая глотку, и он кашляет. Выплевывает еще один сгусток крови на пол и пытается дышать настолько глубоко, насколько это возможно. Скоро у него больше не будет этой возможности. Он не говорит Хашираме, но Хаширама смотрит на него пристально и мрачно, смотрит с горечью на лице, и Тобирама вспоминает о двух крохотных могилках и думает: «мне жаль, мне жаль, мне жаль» в унисон со стуком его сердца, хотя он никогда не произносил эти слова вслух. «Я могу покончить со всем этим», - говорит ему Изуна, когда боль достигает своего пика, когда разжигающее пламя течет по его венам и сияет с силой сверхновой звезды, и Тобирама, который всегда был созданием из холодной воды, становится существом расплавленного света. Он кашляет, и его рот, словно наполненный железом, медью, ртутью, тяжеловесен настолько, что кажется, будто на его языке огромная глыба ядовитой сурьмы, тянущая его вниз с такой силой, что он больше не может стоять на ногах под весом этого груза. “Не надо” - говорит он, имея в виду тот факт, что он умирает, и все же это не стоит того, чтобы усугублять войну. Это значит, что «Хаширама может простить тебя, но память об этом останется навсегда». Это значит «я не хочу, чтобы Мадара узнал, что я умер вот так.» (Если он вынужден умереть вот так, с привкусом крови на губах и окровавленными легкими, которые с каждым вдохом тянут его на дно, то он не хотел бы, чтобы Мадара узнал. Пусть лучше Мадара думает, что он погиб в сражении. Пусть ему никогда не удастся сложить пазл. Пусть он думает о Тобираме то, что думает обычно, если он вообще о нем думает.) Однако какая-то его часть все еще слишком молода, слишком слаба. Ему больно дышать, и часть его хочет дотянуться до своего брата, хочет призвать Хашираму, жаждет его исцеления. То, как он всегда заставляет боль уходить, с помощью чакры или просто одной лишь улыбкой – сейчас Тобираме это просто жизненно необходимо. Но на этот раз Хаширама не сможет быть его исцеляющим бальзамом. На этот раз бальзам пронизан ядом, и панацеи не существует. Он закрывает глаза, приваливается к корням дерева и еще глубже зарывается пальцами в землю. Тянется вниз, к самым его ядрам, к звездно- огненному сиянию этой до боли знакомой чакры, и— Боль становится еще сильнее, в тысячу раз сильнее - все равно что сунуть руки в самое сердце костра, и Тобирама никогда, никогда не мог устоять перед этим пламенем. “Изуна, - с хрипом произносит он, и даже под лезвием обнаженного меча, готового предложить милосердие, глаза Изуны темны, мрачны и почти, почти милостивы. Он едва слышит ответ, но его глаза не вздрагивают. Он не в силах вымолвить вопрос, и все же- “Когда все закончится, - говорит ему Изуна, - я заберу тебя домой.” На языке Тобирамы звездная пыль, кровь, свет и огонь, который с каждым вздохом становится все ближе и ближе. Он позволяет себе соскользнуть, позволяет этому возвышающемуся свету утопить себя, и так холодно, холодно, холодно до мурашек, так холодно, что он снова бросается в огонь. Перед ним, вокруг него – звезда, десяток солнечных вспышек на его коже даруют облегчение, и затем мягкое тепло унимает боль, накрывая его словно вуаль или, быть может, солнечный свет. “Идем домой” - говорит сиплый голос, но Тобирама слышит лишь биение сердца прямо под его ухом, пульс звезды, которая находится достаточно близко, чтобы коснуться ее. Металлический привкус на его языке и целый мир проявляется рябью и волнами будто огонь, пронизанный холодной ясностью речного потока. Тобирама открывает глаза, и впервые за двадцать лет он не падает навстречу смерти с каждым сделанным вдохом. Его легкие чисты, и, хоть вкус звездного металла все еще у него во рту, он все же спадает на нет, тускнеет и постепенно исчезает. Подле него стоит фигура, от которой он не мог оторвать взгляда с самого детства, и ему не нужно поворачивать голову, чтобы узнать эту огненную чакру, неподвижно скрученную вокруг источника силы, которая исходит от него. «Мадара», - произносит он сиплым голосом. Он слышит тихое шуршание, и затем тёмные волосы закрывают его обзор. Мадара склонился над ним, и его красно-чёрные глаза похожи на галактические бездны, полные света и чакры, а его губы тщательно нейтральны, чего Тобирама не видел никогда раньше. "Тобирама", - он снова выпрямляется, и по его лицу пробегает тень, которая хочет быть сожалением, хочет быть расчетливостью, но не может справиться ни с тем, ни с другим. Тобирама снова закрывает глаза, хотя от этого он абсолютно не перестает ощущать свет и тепло, не перестает ощущать присутствие Мадары так близко. «Я ухожу», - говорит он резко, а слова застывают по краям воскрешенного в памяти звездного света, - «чтобы расправиться с Изуной». Мадара кривит рот в ухмылке, а поток его чакры согревает неохотным удовольствием, которое растекается под кожей Тобирамы. "Будешь ли ты удивлен", - говорит он, - "если я скажу, что слышу это не в первый раз?" Дыхание ускользает от Тобирамы словно песок сквозь пальцы, и он наклоняет голову назад, делая вдох, потому что ещё может. Поверх его руки лежит ладонь, источник тепла, поглощающего каждый его сантиметр, и он чувствует, что уже готов к моменту, когда её уберут, а боль, холод и ползучая, подкрадывающаяся смерть просочатся в каждую клеточку его тела. Но Мадара не двигается. Как бы то ни было, его хватка на предплечье Тобирамы усиливается, и он отводит взгляд в сторону. "Кажется", - говорит он, - и было бы неестественно, если бы Тобирама не почувствовал всплеск и оживление эмоций, которые проступают сквозь пульсацию его чакры, - "что Учихи, наконец-то, получили свой залог для того, чтобы прекратить огонь." Тобирама хочет ощетиниться, хочет броситься к его ногам и гнуть свою линию о том, что Хаширама всегда был готов, по крайней мере, к достижению перемирия. Но когда он собирается встать, кашель разрывает его горло от пепла и звёздной пыли на языке. Он падает назад, и Мадара прижимает свою руку к его груди, широко расставив пальцы. Выражение его лица такое же, как на поле битвы, уверенное, настойчивое и сфокусированное, и Тобирама не может сделать ни вдоха под его давлением. Это слишком похоже на его лихорадочные сны, слишком похоже на исцеление, так небрежно брошенное ему на колени, пусть это не принятие, не предвестник его судьбы, но- Под кожей Тобирамы вспыхнул огонь, единственный источник света, и он протягивает руку, скручивает пальцы в волосах Мадары и думает, что может ощутить поцелуи пламени на своей коже - голодные, но не жадные. Его руки в самом сердце костра, а Тобирама - сенсор, и он жив, и он безрассуден, и он собирается жить вечно, до тех пор, пока может. Тобирама - человек крайних мер, и если он сенсор, если он лишь половина единого целого, он собирается жить в этот момент передышки до тех пор, пока он существует. Он обхватывает пальцами тлеющие угли и крепко сжимает их в руках.