Мой дорогой Ватсон!
Я пишу это письмо лишь потому, что полностью уверен в том факте, что это письмо Вы никогда не увидите. А не увидите Вы его по двум причинам: во-первых, пишу я его для себя, а именно – чтобы облегчить переживание той бури эмоций, что бушует во мне уже очень давно, и которую я так старательно пытаюсь утихомирить; во-вторых, я считаю совершенно неуместным своё признание, ведь оно может поставить под угрозу наше с Вами мирное существование, да и к тому же, разрушит нашу крепкую дружбу, чего бы мне не хотелось. Да, Ватсон, я пишу, чтобы признаться (больше себе, чем Вам). Признаться в том, как Вы дороги мне. Как дорого каждое объятие, что подарено Вами в порыве выражения дружеской привязанности. Как дорого каждое прикосновение, посредством которого Вы пытаетесь удостовериться, в порядке ли я и не ранен ли. Ещё более я дорожу теми мгновениями, когда Вы улыбаетесь, а особенно – когда мне удаётся вызвать у Вас восхищение. А вечера у камина – как же я мог забыть о них! Нет ничего приятнее, чем сидеть рядом с Вами и расслабившись обсуждать очередное дело, распивая что-нибудь крепкое. Я бы долго мог перечислять все эти дорогие моему сердцу мелочи. Однако сказать вслух хочется лишь три слова: «Я люблю Вас». Для меня было бы невероятным счастьем узнать, что мои чувства не безответны. Увы, я не смею даже надеяться. Я боюсь своего признания настолько, что никогда не осмелюсь выразить его Вам открыто.Ваш покорный слуга
Ш.Х.
P.S. Только не говорите мне о том, насколько запретна моя любовь к Вам, Ватсон. Я и сам знаю.***
Милый мой друг Холмс!
Или же мне больше не стоит звать Вас другом? Только прошу, не делайте поспешных выводов (хотя всем известно, что Вам это не свойственно). Признаюсь, я был немало поражён, прочитав это письмо. Наткнулся я на него совершенно случайным образом, за что хочу попросить прощения. Я искал Вас повсюду и, не найдя, зашёл в Вашу комнату. Моё внимание привлёк стол, и я подошёл к нему, после чего заметил письмо, лежавшее в ворохе остальных бумаг. Любопытство сыграло со мной злую шутку: увидев своё имя в первой же строке, я не смог удержаться. Можете корить меня сколько угодно за несдержанность и отсутствие такта – Вы имеете на это полное право. Я и сам себя корю за то, что поддался чувствам и пренебрёг правилами приличия, раскрыв тем самым тайну, которую Вы собирались сохранить. Вы мне дороги, Холмс, посему в моё сердце закралась обида, когда я понял, что письмо не было отправлено нарочно. Боюсь, я слишком далеко ушёл от истинного предмета своего письма. Холмс, Вам не стоило бояться того, что чувства Ваши безответны. По правде говоря, я и сам не надеялся на взаимность и по этой причине всячески отрицал свои чувства до тех пор, пока не прочёл письмо. К сожалению, я не обладаю таким запасом смелости, каким обладаете Вы, поскольку признаться даже на бумаге, себе – для меня сравнимо с подвигом. Во многом из-за порицания общества, конечно же, которое вводит меня в тревожное состояние. Лишь только поэтому я продолжал убеждать себя в том, что моя привязанность к Вам является проявлением самой настоящей, крепкой мужской дружбы. А запретные мысли пришлось загнать как можно дальше в моём сознании. Я бы многое мог ещё написать о том, что восхищает меня в Вас, но Вы и так это прекрасно знаете. Я тоже люблю Вас, Холмс, и надеюсь, что мой бестактный поступок с чтением письма Вы мне простите.Всегда Ваш
Ватсон.
***
Я нервно выкуривал уже которую по счёту сигарету, сидя в пабе на Р*. Передо мной стоял стакан с виски, который я до этого несколько раз осушил, и услужливый бармен только что наполнил его снова. Уставившись куда-то в пустоту, я не заметил, как ко мне кто-то приблизился. Только хриплый низкий голос смог вывести меня из задумчивости, когда громоподобно раздался чуть ли не над моим ухом: – Позвольте составить вам компанию, сэр! Я поднял взгляд и закашлялся от дыма, слишком резко затянутого в лёгкие от удивления. Передо мной стоял Холмс. Одет он был ровно так же, каким я застал его по возвращении с очередной костюмированной вылазки – грязноватые и поношенные лохмотья да картуз, скосившийся куда-то набок. – Ватсон, – уже своим голосом продолжил Холмс, – допивайте этот стакан и пойдёмте домой. Нам необходимо поговорить. Липовая борода скрывала половину лица моего друга, отчего трудно было разобрать, какие на нём сейчас выражены эмоции. «Может, он смеётся надо мной?» – с грустью подумал я. – «Какой же ты всё-таки наивный дурак, Джон». Однако в глазах, пристально наблюдавших за тем, как я осушал стакан в последний раз, блеснула смутная тревога. Я бросил на стойку деньги, пробурчав бармену «сдачи не надо», а затем обречённо поплёлся вслед за моим соседом по квартире. Выйдя на улицу, я остановился и шумно вдохнул свежий воздух, приятно холодивший лицо. Холмс заметил мои действия и тоже остановился. – Пойдёмте скорее, друг мой. Холодает, а мне бы не хотелось терпеть ваше шмыгание у камина. Я усмехнулся. Этот человек не мог проявить заботу, не завернув её в обёртку из иронии. – Как вы нашли меня в том пабе, Холмс? – Всё как всегда, очень просто. Когда я вернулся на Бейкер-стрит и застал там вас, я заметил, в каком смятенном состоянии вы были. К тому же, пальцы ваших рук были запачканы чернилами – к сожалению, пишете вы всегда довольно торопливо, отчего пальцы часто оказываются замараны. Вы писали письмо, но письмо явно необычное – не рядовой ответ кому-то из старых сослуживцев о том, как проходят годы после службы, а что-то, сильно взволновавшее вас. К тому же, заметив моё возвращение, вы тут же бросили такой взгляд в сторону моей комнаты, словно оказались загнанным в ловушку зверем. Как только я поднялся к себе, то услышал хлопнувшую дверь и понял – письмо предназначалось мне. Оставалось только прочитать. Ну а найти вас не трудно, если знаешь ваши привычки, мой дорогой Ватсон. – Простите, Холмс, возможно, я всё неправильно понял, и ваше письмо было шуткой, своего рода розыгрышем… – пробормотал я, опустив голову. Я всё ещё не понимал, какая реакция меня ждёт, и был настолько напряжен, что при первых же знаках негодования моего друга готов был сорваться с места и побежать. Но он лишь мягко опустил руку на моё плечо и, разглядывая меня, словно любопытный экземпляр своей коллекции, промолвил: – И всё же, пойдёмте, мой друг. Подобные темы лучше обсуждать в более приватной обстановке. На ватных ногах я последовал за Холмсом. Я едва помню, как мы добрались до нашей квартиры, знаю лишь точно – шли мы в напряженной тишине. Вскоре, открываясь, скрипнула входная дверь. Холмс посторонился, пропуская меня вперёд. Я поднимался по ступенькам в гостиную, словно на эшафот – ноги мои, да и всё тело, то ли от холода, то ли от волнения и количества выпитого налились свинцом. Оказавшись в гостиной, я тут же рухнул в мягкие объятия кресла. – Ватсон, дорогой мой. Расслабьтесь, прошу вас, – сказал Холмс, как только снял часть своего маскарадного наряда, скрывавшего лицо. Сухая тёплая ладонь коснулась моей щеки, но почти сразу же исчезла. Я успел перехватить его руку, после чего снова прислонил её к своей щеке. – Вы и правда на меня не злитесь, Холмс? – спросил я, прикрыв глаза. Смотреть на него мне было всё ещё страшно, а сидеть вот так, греясь о тепло чужой ладони – успокаивающе. – Конечно же нет, Ватсон, – ответил он. И даже не открывая глаза, лишь по одному тону я мог с уверенностью определить, что он улыбнулся. – Что ж, я действительно рад. Значит письмо всё-таки не было шуткой? – Не было. Разве стал бы я шутить таким коварным и бессовестным образом над человеком, которого, в первую очередь, считаю своим единственным другом. И потом, я конечно известен своим острословием, но всё же на такую подлость я бы не пошёл. Неужели вы обо мне такого плохого мнения? А по вашему письму и не скажешь. Я облегченно вздохнул. – Письмо… Хоть оно и было написано в чувственном порыве, но можете мне верить, признания эти были самыми искренними. Холмс присел на пол у кресла, успев при этом ловко высвободить свою ладонь из плена моей руки. Правда тут же моя ладонь была мягко перехвачена всё теми же тёплыми руками, а большой палец принялся поглаживать её тыльную сторону. – Не в моих планах было демонстрировать своё письмо, мой милый друг. Теперь уже к счастью, я имел неосторожность оставить письмо на видном месте. А вы, благодаря любопытству, прочли его и не смогли оставить без ответа. – Да, всё так и было… – подтвердил я, в то время как сердце моё отчаянно сжималось от ласкающих мою ладонь рук. – Но об этом я упомянул ещё в письме. Простите мне мою спонтанную реакцию. Не стоило сбегать с Бейкер-стрит и глушить тревогу алкоголем, но я не смог. Я слишком был взволнован тем, как вы могли бы отреагировать. В конце концов, я вторгся в личное пространство, на что не имел никакого права. – Ну что вы, прекратите себя винить, – Холмс коснулся пальцами моего подбородка, – посмотрите на меня. Медленно, я поднял свой взгляд на него. Холмс встал у кресла на коленях, отчего наши лица стали почти на одном уровне, и смотрел. Ох уж этот взгляд! От него у меня пошла сладкая дрожь по спине, а к горлу подступил ком. Голубые глаза смотрели на меня с такой искренней нежностью и грустью, какой я не видел в них никогда. При всей порой скупости на эмоции, взгляд Шерлока Холмса обладал удивительным свойством выразительности, которая сейчас проявилась в крайней своей степени. Я чуть наклонился, глядя на него в ответ. Наверное, на лице моём в тот момент читалось крайнее отчаяние, иначе как ещё объяснить то, как стремительно подался мне навстречу этот мужчина? Его ладонь скользнула мне на щеку, и тут же мягкие губы прижались к моим. Я вздрогнул от неожиданности, но нежность, с которой меня целовал Холмс, окончательно растопила мои сомнения. Я ответил более напористо, положив свою ладонь на шею Холмса и осторожно её поглаживая. Поцелуй прервался так же неожиданно, как и начался. Холмс прислонился своим лбом к моему и, блаженно вздохнув, прикрыл глаза. – А знаете, чего я вам точно не прощу, мой дорогой Ватсон? Я снова зажался, ощущая в словах какой-то подвох, но не отстранился. – Чего же? – Того, что прежде чем целоваться со мной, вы выпили ужаснейший по качеству виски, отчего вкус у ваших губ был не самый сладкий. Произнеся эти слова, Холмс тут же разразился таким заразительным смехом, что его подхватил и я. Мы смеялись ещё какое-то время вместе. Пламя огня в камине согревало меня, но ещё сильнее меня согревал человек, находившийся рядом, и сказавший самые дорогие моему сердцу слова: – Я люблю вас, милый мой Ватсон.