С высоты

      Горный утёс продувался всеми ветрами, снег несло отовсюду, кружило в безумном танце. Далеко внизу — маленький разрушенный город, утонувший в снегу, и вокруг белым-бело, точно и над головой, и под ногами, одно и то же — бескрайнее холодное небо. Время застывает здесь, словно вода, метель не прекращается, как и ночь. Даже если захочется спуститься, не выйдет. С высоты некуда упасть.       Наверху одиноко и пусто, и чем выше, тем шире пропасть между ним, первым, и кем бы то ни было ещё. Видимо, это участь всех первых номеров, но его в особенности. Как-никак, самый первый среди первых.       Ещё один йома пал, разрубленный секущими ударами второго номера. Он силён, но дик и невоспитан, неуправляем, как камышовый кот. Первый номер точен и спокоен, резким броском клеймора снёс голову последнему монстру.       — Слышал что? Пятый номер свихнулся, — лениво протянул Ригальдо, убирая меч в ножны. — Тоже монстром стал. Разнесло в такое уродище, без дрожи не взглянешь.       — Думается, завтра нас за ним и отправят, — холодно ответил Ислей и в который раз был прав.       С лёгкой досадой день за днём он слушал очередные сообщения о своих соратниках-мечниках, постепенно охота на пробуждённых стала рутиной. Вчера Кронос превратился в кровожадное чудовище, сегодня монстром стал Дауф, завтра одичает Ригальдо. Ислею оставалось лишь наблюдать за этими метаморфозами издалека, со своей стороны пропасти. И никак не дотянуться, не остановить товарищей до того, как бывшие защитники начнут с упоением пожирать человеческие потроха, забыв о том, что когда-то и сами были людьми. Монстр овладевал ими, и вся человечность в один момент испарялась. Эти монстры были куда как страшнее обычных йома, и хватит ли одного только искусства владения мечом, чтобы сразить их всех, Ислей не знал. Быть может, ему самому нужна была сила монстра, чтобы побороть их. Для этого нужно совладать с силой чудовища и всё ещё помнить, для чего держал в руках меч, а возможно ли это, никто сказать бы не смог.       Один за другим, клейморы покорялись своим внутренним монстрам, но Ислей не чувствовал ничего. Чудовище в нём самом шевелилось медленно и тягуче, так незаметно, словно его и не было вовсе. Он тихо позвал монстра внутри себя, но тот крепко спал и ничего не ответил.       Первый всё ещё стоял на самой вершине один, и пропасть теперь отделяла от него женщин воительниц. Все как одна светловолосые, сереброглазые, их лица через мельтешащий снегопад казались одинаковыми, будто все они родные сёстры, не отличить одну от другой. И ни одна из них пока не стала монстром. Всё изменилось, и жизнь стала похожа на бессвязный причудливый сон, полный вопросов, а все ответы, казалось, были там, за закрытыми веками. Всё это время спало не чудовище, скрываясь где-то в глубинах разума и тела, а сам Ислей.       В один момент он открыл ясные глаза, словно пробудившийся после зимней спячки лесной зверь. Руки и ноги немели, будто он отрёкся от них, кожа менялась, из груди рвались крик и огонь, он исчез и родился снова, точно никогда и не существовал. Он упал с высоты на самое дно бездны, но даже там остался один.       Север пустой и холодный, посреди огромной белой равнины Ислей чувствовал себя единственным живым существом во всей вселенной. Вода — стекло, в нём он видел себя, с тем же бледным лицом в обрамлении серебряных волос, с тем же тихим спокойным нутром, только человечность из него утекла до последней капли.       Мир вывернулся наизнанку, но всё осталось на своих местах — другие пробуждённые ему не ровня, как и раньше, во времена, когда все они были людьми. Даже Ригальдо всё ещё набивается в противники, хоть и служит верно, вновь покорённый силой Ислея.       Лишь однажды во тьме бездны Ислей рассмотрел женский силуэт. Он видел её чётко, но она была далеко. Так далеко, что даже сам Ислей не мог до неё достать, не мог поверить, что хоть кто-то смог упасть ещё ниже, чем он сам, первый из первых. Она была действительно ужасна, в её присутствии каждый оказывался скованным страхом. Она так крепко увязла в бездне, что один только взгляд на неё заставлял снова чувствовать себя человеком, слабым и хрупким по сравнению с прожорливым и беспощадным чудовищем.       В бушующей метели Ислей встретил мальчишку, слабого, но упорного, готового бороться. И он научил его сражаться. Научил его держать меч, сражать йома с мощью, достойной клейморов, словно воспитывал хилого младшего брата, чтобы тот в нужный момент мог постоять за себя. Мальчишка делал успехи, и его учитель был горд, пусть и нашёл это чувство в себе не сразу.       Судьба развела их разными дорогами, и, расставаясь, Ислей впервые за много лет ощутил, что что-то терял, как человек, чей век так короток, что любое прощание может стать последним. Страх и привязанность возвращали его на занесённую снегом вершину, отделённую от остального мира огромной непреодолимой пропастью. Не было в этом мире никого, ни человека, ни монстра, с которым ему было бы по пути, с которым он мог бы разделить свой холодный утёс.       Жизнь закончилось унизительно, медленно и мучительно. Жадные рты Пожирателей отрывали куски от пробуждённого тела Ислея, пока он лежал сраженный, обессиленный, лишённый оружия и конечностей. Он закрыл глаза, полный печали, ужаса и сожалений — одинокой жизни полагалась одинокая смерть.       Он давным-давно стал чудовищем, но, умирая, чувствовал себя человеком. Всё тем же, стоящим на утёсе, который никогда не покидал. С высоты и правда некуда упасть.