Падение Икара

       Инспектор Жавер попрощался с ними, пожелал удачной дороги и попросил обязательно навестить их на выходных — Козетта будет с нетерпением ждать рассказов из Европы.        Всё это время в голове у Анжольраса было пусто.        Вот он — Грантер. Совсем рядом. Он мог протянуть руку и запустить её в густые курчавые волосы. Интересно, они всё такие же мягкие на ощупь, как и полтора года назад?        — Так… ты вернулся в Париж?        Грантер повернул ключ зажигания. Мотор минивэна ласково заурчал под капотом, приводя потрёпанную временем и дорогами машину в действие. Автомобиль тронулся и они выехали на главную дорогу, оставляя синее здание полицейского департамента позади.        — Не знаю, — честно признался он, пожимая плечами. — Я… не решил ещё окончательно. Нужно доделать пару вещей сначала.        Анжольрас обвёл взглядом салон. Грантер неплохо оборудовал свою «малышку», сделав из неё настоящий дом на колёсах. Сзади было обустроенное спальное место, из бардачка выглядывала зубная щётка, а на потолке красовался киноплакат «Заводного апельсина». Юноша с печалью отметил, что именно в этой машине у них был первый поцелуй.        «Вообще-то, последний тоже.»        — А как ты узнал, что я?..        — Курф.        — Серьёзно?        — Да, я совершил ошибку и запостил в сторис фотографию Национальной библиотеки. Он заметил это и написал мне целый параграф про всю вашу кухню. Кстати, не знал, что он завёл собаку.        Под ногами у него оказался вчерашний выпуск от «Direct Matin» — их обычно бесплатно раздавали около метро. Значит, Грантер в городе был уже как минимум два дня.        — Ты завёл Инстаграм? — удивился он.        Эта новость искренне удивила его. Грантер всегда считал себя выше этих мейнстримных хипстеров с телефонами за несколько сотен евро. Он вечно отзывался негативно об этих современных атрибутах, возможно, художник вообще предпочёл жить где-то в лесу, вдали от этой шумной цивилизации. Для Грантера идеальное будущее — это домик в глуши, где он наедине с собой рисует одно и то же дерево в разном освещении.        — Да, пришлось идти на уступки обществу, — Грантер подарил ему быструю улыбку, сосредотачивая взгляд на дороге.        Анжольрас закивал головой, нагибаясь за газетой. Заголовки со свежими сплетнями он тут же перелистнул, открывая раздел с политикой, где вовсю обсуждали новый прогрессивный налог. Грантер, бросив быстрый взгляд на открытый разворот, улыбнулся и громко цокнул языком.        — Старый добрый Анжольрас, — рассмеялся он, постукивая пальцами по рулю. — Ни минуты без политики, да?        — Если ты что-то решил поменять в себе, то это не значит, что я что-то должен менять, — совершенно беззлобно ответил Анжольрас. Но боковым зрением он заметил, как странно исказили лицо водителя эти слова. Грантер провёл языком по нижней губе. Взгляд у него вдруг стал тяжелым и задумчивым.        — Кхм, значит, почему ты забрал меня? — решил перевести тему Анжольрас, ощущая какое-то дурное напряжение между ними.        — Подумал, что тебе всё равно скучно одному в камере, — отшутился он.        — В течение полутора лет тебя это мало интересовало, — заметил Анжольрас, приподняв бровь. Статья ему быстро наскучила, а потому он бросил газету назад под ноги — взгляды местного журналиста-политолога оставляли желать лучшего.        — Не смотри на меня так, у тебя был мой номер, — возмутился Грантер, бросая на него быстрый взгляд. — И знаешь, столько звонков я от тебя получил?        — Эр.        — Ноль.        Анжольрас почувствовал укол вины. Забравшись с ногами на сидение, он уткнулся носом в колени. Он винил себя за это. Сначала он был уверен, что это гордость не позволяла ему взять трубку. Анжольрас игнорировал робкие попытки Грантера достучаться до него, когда он только-только уехал. Лишь наедине с собой, в пустой квартире, где ещё совсем недавно чувствовалось человеческое тепло и смех, студент признался себе наконец-то, что просто боится. Что взять трубку для него — это значит застрелиться.        Они встали в пробку. Это было ожидаемо для семи вечера, но Грантер всё равно тяжело вздохнул, уронив голову на руль.        — Я отправил пару писем на старый адрес твоей матери. Даже подарок по почте прислал заранее, чтобы к твоему дню рождения успели. Разве ты не получил?        — Я… мы не общаемся сейчас, — признался Грантер. — Я не видел её дольше тебя, если честно.        Это открытие поразило Анжольраса. Семья, вино и искусство — вот три столпа стабильности для Грантера. Неужели он умудрился обрушить один из них и продолжить стоять прямо? Студент не поверил этому. Молодой человек попытался разглядеть что-то в лице напротив, но оно даже не дёрнулось, показывая истинное спокойствие. На какое-то мгновение, это очень сильно напугало его. Когда он успел так изменится? Грантер этот взгляд почувствовал. Он посмотрел на него с небольшой тоской и вновь вернулся к плотно заставленной дороге, где среди аккуратных рядов стрит-каров минивэн Грантера напоминал настоящую кучу металлолома.        — Не посмотришь, насколько она длинная?        Анжольрас разблокировал телефон. Открыв карту, он промотал вплоть до квартала Дефанс, но линия и не думала менять свой цвет с красного. Видимо, ползти они будут со скоростью улитки, о чём он и сообщил.        — Очень… плохо, — Грантер убрал руки с руля и начал растирать свои запястья.        — Покури.        — Что, прости?        — Я имею ввиду… ты всегда растираешь запястья, когда хочешь курить. У нас были разногласия в прошлом из-за этого, но сейчас я совсем не против, — пробормотал Анжольрас, а потом неловко добавил, — Только окно открой, хорошо?        Грантер улыбнулся ему.        В последний раз он так улыбался ему полтора года назад. Ровно за три недели до того, как Грантер решил уехать. Они лежали на полу в гостиной, слушали старые песни Элвиса по динамику телефона и пили самое дешевое вино из пластиковых бутылок без обёрток. Анжольрас пить ненавидел и терпеть не мог, когда это делал кто-то из его окружения, — это поднимало со дна неприятные воспоминания из прошлого. Но тот вечер был чем-то особенным. Он не помнил, что заставило их тогда напиться, но повод был каким-то важным, раз Анжольрас позволил этому случиться.        Они лежат на полу так близко друг к другу, что их волосы переплетаются между собой.        — Почему ты так улыбаешься?        — Мне просто нравится находиться с тобой рядом. Ты… делаешь всё чуточку прекраснее.        — Что интересного в Европе?        Анжольрас эти слова буквально выплюнул, а не произнёс. Они получились такими резкими, что Грантер чуть не выронил свою зажженную сигарету за окно.        — Европа? Чудно… чудно… — он сделал затяжку и, поддержав дым немного внутри себя, выпустил его на улицу. — Мы с группой ездили по самым диким маршрутам. Были в Национальном парке Хорватии. Удивительное место. Кто вообще додумался организовать национальный парк для озёр? Вот же чудаки.        Он затушил бычок об дверцу машины и бросил его в бардачок — штрафы за мусор сейчас очень сильно кусались. Анжольрас гадал, зажжёт ли он новую, но Грантер умиротворенно наблюдал за мертвым тупиком перед собой.        — Я нарисовал пару полотен в этом парке. Когда у нас был итоговый аукцион со всеми работами, я только одно себе оставил. Хотя, один лысый хер во фраке, который решил, что ему всё можно, потому что у него Rolex не паленые, попытался выкупить у меня её, даже когда услышал «нет». Пришлось повторить. Четыре раза! Он всё думал, что я цену ломаю, но я просто хотел хотя бы одну картину до дома довезти.        — Она у тебя с собой?        — Да, где-то сзади под шмотками лежит.        Анжольрас хотел перелезть назад, но Грантер мягко толкнул его в грудь.        — Нет, не стоит лезть туда, если ты не готов увидеть что-нибудь мерзкое.        Анжольрас скривился, но предупреждение воспринял серьёзно. В конце концов, они жили вместе два года и он прекрасно понимал какая низкая планка чистоты была у этого человека.        — Я был в Королевских музеях изящных искусств в Бельгии. Там была эта чудная картина. Называется «Падение Икара». Знаешь такую?        Молодой человек кивнул.        Это была средняя картина. Её в шестнадцатом веке нарисовал Питер Брейгель Старший, и все почему-то негласно назвали её шедевром. Она не нравилась Анжольрасу. Он вообще не очень сильно любил такое искусство, а от нидерландцев его воротило особенно сильно, потому что их искусство — это сплошь заказные портреты и нет в них никакой ценности, кроме уплаченной монетой цены. Поэтому к живописи он был холоден, предпочитая заниматься чем-то более конкретным и реалистичным.        — Эта картина… Я думал про тебя, когда смотрел на неё. Знаешь, ты смотришь на небо и ищешь Икара там, среди солнца и облаков, потому что это его место, правильно? Ведь все мечтатели вечно парят где-то выше всех. Но его там нет. Потом опускаешь взгляд и видишь крестьянина с плугом. И его ничего, кроме этого плуга, не интересует. Потом ищешь в воде — там корабли, обычные такие, торговые. И вот когда ты уже сдаешься, ты находишь его. Но здесь нет этой детской радости, как от очередной картинки «Где Уолли?». Потому что Икар в самом углу. Он маленький и ничтожный, только ноги из воды и торчат. Он — точка, на которую всем все равно. Корабли плывут, овцы пасутся, крестьяне работают. И это всё не фон для смерти Икра — это Икар лишь точка на фоне жизни. Там, в правом нижнем углу, разворачивается настоящая трагедия, но всем на неё плевать.        Анжольрас слушал молча, приложив руку к сердцу. Он ненавидел эту картину, потому что читал «Метаморфозы» Овидия. Там философ чётко писал, что каждый пахарь, рыбак или пастух наблюдал за падением Икара и Дедала, воспринимая их за богов. Никаких равнодушных крестьян он там не запомнил.        — Плуг не останавливают ради умирающего человека, — цинично оскалился Грантер, дергаясь с места очень резко. Машина за ними недовольно забибикала. — Пошел нахер, урод, тут места меньше, чем между ляжками твоей мамаши!        — И зачем ты мне это говоришь? — спросил Анжольрас, начавший от скуки высматривать номерные знаки.        — Разве ты не понимаешь? — искренне удивился Грантер.        Он понимал, но лишь частично, поэтому в слух ничего не сказал.        — После этой картины я решил, что не вернусь в Париж.        Ком ненависти застрял у него в горле. Значит все эти вечера одиночества так долго мучили его лишь из-за какой-то дурацкой картины шестнадцатого века? Он бы истерично рассмеялся тут же, но гордость не позволила ему.        — Ты решил не возвращаться ко мне, — уточнил Анжольрас с нажимом.        — Да, — и впервые за вечер Грантер посмотрел на него долго и сознательно.        Анжольрас хотел услышать сейчас хоть какие-то оправдания, но он тут же понял, что они не нужны. Он знал, кого Грантер рассмотрел в том Икаре и знал, что ему страшно за него. Грантеру должно быть страшно за него. Тогда, полтора года назад, Анжольрас попал в страшную драку с одним из митингующих. Стычки на национальной основе всегда самые жестокие, но Грантер, его бедный и влюбленный Грантер, только тогда понял, как яростны такие люди, как Анжольрас. И это его испугало.        Анжольрас подумал тогда, что Грантера испугала его жестокость. Та минутная вспышка гнева, одна из немногих, что у него были, насторожила его. Ему казалось, что дело именно в ней. Поэтому внезапную поездку в трип по Европе за вдохновением со странными художниками он воспринял холодно. Анжольрас готов был к отдалению, он даже хотел его, пытаясь тем самым наказать себя за собственную несдержанность.        Но Грантер боялся не этого. Тогда в музее он остановился у этого полотна случайно — его подруга Бланш попросила поохранять сумки, пока она в туалете. Она ушла, оставив его в зале с Фламандской коллекцией, где он от скуки стал перебирать таблички. Он тоже не любил нидерландцев, но взгляд зацепился за одну из картин из-за названия. И он искал Икара, словно в очередном газетном выпуске «Где Уолли?». А когда нашёл, то чуть не разрыдался.        Ведь его Икару, готовому на всё ради своей идеи о справедливости, было суждено точно так же разбиться где-то на фоне. И на картине жизни, названной его именем, ему отведут лишь маленький мазок в правом нижнем углу.        — Ты испугался? — спросил Анжольрас, пытаясь выдержать мучительно долгий взгляд.        — Да.        — Когда ты предложил мне встречаться, я сказал тебе, что всё так и будет. Я не обещал тебе, что всё будет легко, но ты клялся мне, что всё равно будешь рядом.        Анжольрас чётко помнил этот день. Это было давно, они сидели в кафе «Мюзен» совершенно одни, потому что пришли достаточно рано — Анжольрасу нужно было подготовить бумаги, Грантер просто хотел быть рядом.        — Понимаешь, мой грубый и неотесанный друг, власть всегда в движении. И если мы не давим со своей стороны, то власть спокойно задавит нас. Поэтому так важно агитировать население.       Студенты тихо переговаривались о политике и предстоящем законопроекте в парламенте, когда что-то случилось. Грантер поцеловал его. Очень быстро, а потом поднял свой грустный щенячий взгляд, словно ожидая удара.        — И зачем?        — Я люблю тебя. И до этого любил. Возможно с самого рождения, просто не знал раньше. Ты… у меня была такая пустая и бесцельная жизнь без тебя. Все говорили, что у меня талантливые руки, а я мочил их в алкоголе всё это время, пока не увидел тебя. У меня словно всегда было что-то в душе сломанное, а ты пришёл и починил, понимаешь?        — И ты хочешь, чтобы я тебя в ответ полюбил?        — Не сейчас. Но потом, я клянусь, я сделаю так, что ты тоже меня полюбишь.        — У тебя был мой номер. Ты мог позвонить мне и я бы приехал к тебе из любой точки мира.        Анжольрас закусил губу и накрыл лицо руками. Глупое сердце билось о ребра мучительно больно. Пришлось сделать пару глубоких вдохов, чтобы успокоить себя.        — Ты думал, каким мог быть наш диалог, если бы я позвонил?        Грантер замолк, поворачивая голову в сторону дороги. Впереди медленно начали двигаться автомобильные ряды. Машина мягко тронулась.        — Я думал. Ладно, это прозвучит глупо, но… — он тихо засмеялся. — Я думал, что ты пригласишь меня на свадьбу.        — Серьёзно?        — Ага, при чём такую классическую свадьбу, с венчанием в церкви и подружками невесты. О, а ещё бросание букета в толпу. Без этого никак. И его однозначно ловит Козетта.        — О, правда? И кто же в твоей фантазии был шафером?        — Ты для этого и звонил. Хотел, чтобы я им был.        — Просить своего бывшего парня приехать из какой-то дыры в Восточной Европы, чтобы побыть шафером на свадьбе? Учитывая, что мы молчали полтора года? Я настолько жестокий?        Он сказал это с улыбкой, но вопрос был настоящим. Грантер был прав. Он сделал что-то такое, что заставило Анжольраса его полюбить. И это было не какое-то конкретное действие — это было всё, что происходило с ними в их маленькой квартирке на окраине города. Просто, один раз Грантер уснул прямо за работой на кухне, а Анжольрас позволил себе залюбоваться им. Где-то в промежутке он и успел влюбиться.        — Я просто хотел, чтобы ты нашёл человека, которому бы позволил себя любить. Хотелось бы посмотреть на такого, раз уж мне не повезло им быть.        — Ты был им.        Грантер сморщился, как от пощёчины.        — Не почувствовал.        Они проехали вперёд ещё пару метров и опять застряли. На город льняным платком опустилась прохлада. Где-то впереди завывали сирены скорой помощи, жителей домов включали свой телекоробки на полную мощность, а улицы переполнялись разноцветной человеческой рекой, спешащих либо домой, либо из дома. Во всей этой городской суете Грантер казался лишним. Он и в Париж поехал, чтобы выучиться на художника, но где-то на полпути потерял себя среди шедевров архитектуры девятнадцатого века. Эти полтора года в дороге сделали его более живым, а потому грязные фасады выглядели ещё более жалкими на его фоне.        — Я правда полюбил тебя.        — Поэтому отвергал меня? — Грантер запустил ладонь в волосы. — Ты отталкивал меня всегда — на публике, дома, даже в нашей кровати. Но я терпел это, потому что не мог просить большего, чем быть рядом. А потом я понял, что ты погибнешь за эти чертовы идеи. На твоём очередном митинге тебе голову разобьют твои же товарищи, потому что в толпе перепутают своих с чужими. И никто этого не заметит. Плуг не остановят. Никто, кроме меня, тебя не запомнит. А я буду помнить, потому что ты в могилу с собой и меня утащишь. Ты хотя бы представляешь, что от меня останется, если тебя не станет?        Рука Анжольраса инстинктивно дёрнулась к шраму, оставшемуся от той драки с националистом. Грантер заметил это и болезненно сжал зубы.        — Когда ты стоишь в душе и замечаешь этот шрам в отражении зеркала, то думаешь обо мне? Вспоминаешь, как я стоял у дверей реанимации, молясь, чтобы тот мудак не пробил тебе легкое?        — Я не смотрю на себя в зеркало.        — А стоило бы.        Грантер снова закурил, высунувшись почти наполовину из машины. Он оценил протяженность пробки, которая вот вот уже должна была рассосаться на развилке. Ещё немного и Анжольрас будет дома.        — Мне страшно, что если я позволю кому-то заботится о себе, то перестану быть собой.        Грантер повернулся. Анжольрас откинулся назад, нервно наматывая на палец свою цепочку. Лицо у него было напряженное, словно он хотел вот-вот сказать что-то очень важное. Грантер вернулся назад в салон, отряхивая руки об штанину джинс. Он чуть наклонился к нему, боясь сократить дистанцию, но позволяя четко понять, что он внимательно слушает.        — Я боялся, что вся твоя любовь и ласка сделает меня мягким и домашним. Я не хочу этого.        — Ты был бы несчастлив?        — Нет, я был бы очень счастлив.        Грантер уронил голову на руль.        — Тогда я не понимаю.        — Я знаю, что людям со мной сложно. Но я должен совершить что-то важное. Если я и умру, если и останусь забытым, то пусть. Ты думаешь, что я делаю это всё, чтобы меня запомнили? Нет. Я знаю, что на моё место придут другие. И они будут приходить, пока все в этом мире не будут счастливыми. А как я могу эгоистично наслаждаться жизнью, зная, что рядом страдают люди? Что вся эта национальная политика вылилась в акты ненависти и агрессии? Как я могу со спокойной душой обнимать тебя по ночам, зная, сколько нищих людей спят на улице? Этот мир ужасен. Мы ненавидим друг друга и убиваем. Я не могу стоять в стороне, наблюдая, что всем приходится страдать.        — Ты сам не устаешь думать о таких высоких вещах?        — Если бы все думали об этом, то моя борьба была бы в разы легче.        Они снова замолчали, пытаясь обдумать всё сказанное. Пробка впереди рассосалась и они ехали по узким улицам среди невысоких зданий. Где-то вдали уже замаячил красный кирпичный дом Анжольраса.        — Ты выбрал очень сложный путь. Есть намного легче.        — Прости? — сонно произнёс Анжольрас. Постоянная качка машины убаюкала его.        — Ты не обязан жертвовать собой настолько сильно, как это делаешь. Пока я путешествовал, то видел журналистов, описывающих ситуацию в Украине, врачей, ждущих самолёты до Ирака, чтобы помочь нуждающимся, артистов, выступающих на благотворительных вечерах. Сотни людей помогают миру, не вырывая себе сердце. Ты не Данко, Анжольрас. Ты никогда им не был.        Анжольрас устало прикрыл глаза, массируя виски пальцами. Где-то в душе он понимал, что Грантер прав, но он не хотел этого признавать. С каких пор он решил учить его жизни? Неужели отыскал смысл жизни где-то на автозаправках?        Они остановились прямо напротив крыльца дома. Анжольрас с тоской вспомнил, как же было приятно в редкие солнечные дни выползать на их балкон и пить кофе — они в такие дни были очень ленивыми и нежными. Смогут ли они когда-то повторить это?        — У меня для тебя небольшой подарок.        Грантер нырнул на заднее сидение. Он стал суматошно перебирать свои вещи, пытаясь найти нечто важное. Наконец, Грантер вынырнул обратно, сжимая в руках завёрнутый в газету прямоугольник.        — Я не продал эту картину ещё из-за того, что я нарисовал на ней тебя. Не мог позволить этому старому хрыщу смотреть на тебя.        Анжольрас разорвал газету. Картина была небольшой. Она демонстрировала красивые лазурные озёра с темными кругами. Вода напоминала что-то внеземное, словно наполненные до краев космические кратеры. И среди них он нашёл себя. Это была его бледная спина с веснушками и перекинутый на спину крестик. Нарисованный Анжольрас безмятежно стоял по колено в воде, рассматривая даль, где вода медленно перетекала в густые леса.        Это картина ему понравилась намного больше, чем дурацкое полотно мертвого нидерландца. Она давала ему ощущение безмятежности и спокойствия. Студент прижал её к груди, ощущая странный пожар в груди.        — Если бы ты увидел, как несправедливо кто-то поступает с другими, как ты поступаешь с собой, то ты тут же начал драку, — ласково произнёс Грантер. Он обнял чужое лицо руками и легко поцеловал его в лоб.        — А вдруг, если я позволю себе быть счастливым, то разочарую кого-то? — по-детски наивно спросил Анжольрас. Он всё ещё не спускал взгляд с картины, думая куда бы её повесить.        — Всем нам необходимо время от времени разочаровываться в людях. Это цена, которую мы платим, чтобы оставаться верными себе.        Они стояли на крыльце совершенно одни. На первом этаже было открыто окно и оттуда выливались звуки разговоров соседей, шипение кухни и перезвон посуды. Анжольрас не знал, что ему делать. Он хотел попытаться, но в это же время его раздирало эгоистичное «люби меня таким, какой я есть». Грантер почувствовал эту бурю эмоций в нём, но никаких шагов не сделал. Анжольрасу самому нужно было решить, хочет ли он перемен в своей жизни. Молчание длилось мучительно долго и Грантер уже был готов принять своё поражение, как вдруг Анжольрас вцепился в него мертвой хваткой.        — Если я соглашусь, то ты найдешь мне этот «новый» способ, чтобы делать мир лучше без самопожертвований? — в глазах у него стояли слёзы обиды и потерянности.        Грантер прижал его к себе, беспорядочно целуя лицо, волосы, шею. Он был так счастлив в этот момент, как не бывают счастливы люди. Эту радость он делил один на двоих с собой и одинокой кошкой, лениво наблюдавшей за ними с окна.        Дедалу всё же удалось уговорить Икара летать чуть ниже.