Heimweh

Мэтт заболевает. Это пробуждает в Стефане тревогу, — такую яркую, грызущую — очередную волну беспомощности и злость на самого себя (не уследил). Болезнь проявляется после того, как Мэтт, по привычке, сбегает однажды ночью танцевать по крышам и ловит пальцами прохладные капли дождя. Вечером у него поднимается температура, парня начинает бросать то в жар, то в холод, он чихает раз по пятьдесят подряд и вздыхает после каждого чиха. Стефан носится туда-сюда с носовыми платками, кружками чая — больше похожими на бездонные бочки — травами и примочками от шамана, и у него трясутся руки. Мы в ответе за тех, кого приручили, а он боится этой ответственности. Того, что Мэтт не перенёсет болезнь. Его волк, худой как щепка на фоне облачно-огромных пуховых одеял, морщит нос, отворачиваясь от плошки с супом, и с жалобным ворчанием температурящего переворачивается на бок. Но простуда проходит, а у Мэтта до сих пор не появляется аппетит. Весёлый раньше, таскающий еду со всех возможных поверхностей, он сидит только возле окна и вздыхает тихонечко. Джованни в ещё большей растерянности, чем прежде. У него буквально трясутся руки, и всё валится из них. Остаётся только один выход. Он снова идёт к шаману, и тот стучит ему по глупой голове: я тебе кулон давал? Давал. Ты его на своего волка надел? Нет. Мучайся теперь как хочешь. Стефан смотрит жалобным взглядом прямо в душу, как провинившийся щенок, только прижатых ушей не хватает для полной картины. Он и сам знает, что сглупил, понадеявшись на богов и удачу, когда нужно было — всего-то! — надеть на Мэтта кулон, чтобы деревня его не мучила так. Какая-то быстрая мысль проскальзывает лёгкой тенью в голове, наталкивая на что-то, понять бы на что. — Твой волк тоскует по дому, — шаман, в отличие от него, умеет превращать не только свой ненавязчивый туман в голове в чёткий образ, но и чужой. — Я уже пытался обратить твоё внимание на этот факт, а ты из моего рассказа вычленил лишь, что он тебя не принимает. Нехорошо. Старик говорит с лёгким оканьем и смягчает букву «т» в конце слов, но от этого его речь не становится несерьёзной, но наоборот — заставляет вдумчивее слушать слова. — Сейчас кулон ещё может сработать, — старый волк встаёт на носочки с кряхтением, потягиваясь, и опускается на пятки, пронзительно глядя на Джованни. Тот сидит смирно, навострив уши. — Но с одним условием. Ты должен будешь отправиться вместе со своим волком на его родную территорию, к его племени. — С Мэттом хоть на край света, — вырывается у Стефана невольно, а шаман смотрит на него и ухмыляется ласково, мол, ну и дурачок ты, конечно. Влюблённый к тому же по самые острые уши. Поняв, что больше шаман ничего не скажет, Джованни перекидывается и бежит к дому, а вслед доносится: — Кулон не забудь надеть, дурачьё! Стефан находит своего волка на крыше их дома, поджавшего под себя ноги и смотрящего вверх, словно разговаривающего мысленно с богами, и лунный свет красиво ложится на его ключицы. Он такой неземной и родной одновременно, что разрывает на две половины: подойти ли и обнять или же любоваться украдкой, исподтишка, благоговея. Джованни выбирает первое. — Простудишься опять, чудо, снова хандрить будешь, — шепчет он и с осторожной нежностью обнимает шатена за плечи, согревая. Мэтт улыбается печально и вздыхает прерывисто: — Небо такое красивое… Глядя на него, я вспоминаю, как ходил со своими друзьями в походы. Его лицо мрачнеет от воспоминаний, приносящих тоску, он высвобождается из объятий Стефана и спускается вниз, к себе в комнату, ловко запрыгнув на балкон. Брюнет поднимает голову и удивляется: и вправду красиво, звёзды сверкают как серебряные капельки в тёмном море-небе, притягивая к себе взгляд и превращая мысли в восхищение. Если долго смотреть, не отрываясь, кажется, будто напрямую с богами общаешься, а они тебя слушают, внимательно так и снисходительно — говори, говори, волк, делись сомнениями, всего никогда на свете не познаешь. Джованни прикрывает глаза и шепчет еле слышно, отправляя слова от души: — Спасибо за то, что он моя пара… Помогите мне найти верное решение, пожалуйста, расскажите, как вылечить его? Боги молчат, а вот ветер шелестит в ушах, обдувая своим прохладным дыханием, донося далёкие звуки и запахи других племён. Стефан вспоминает о кулоне и морщится, думая: а согласится ли его волк отправиться с ним домой? Вернуться хоть ещё раз Мэтт хочет точно, но будет ли рад его компании? Много жалуешься, отвечает голос в голове, действовать надо. Возьми да и спроси, чей, голову тебе за вопрос не отгрызут. Отгрызть не отгрызут, конечно, но всё равно страшно немножко. Джованни тихо спускается на балкон, стучит в открытую створку окна и зовёт Мэтта вполголоса. Прозрачные занавески колышутся на ветру, задевая мягкой тканью лицо парня, но, кроме них, ничего больше не движется в комнате. Стефан зовёт снова, пробует даже племенной свист, который слышен волкам через километры расстояния, но ответа по-прежнему нет, и сомнения проползают в голову надоедливыми змеями: а там ли Мэтт? Может, он сбежал уже, пока Джованни сидел на крыше, задрав голову к небу? Брюнет озирается обеспокоенно, водит носом по воздуху, стараясь учуять плетёный орехово-сладкий запах. — Научись, пожалуйста, думать потише, — слышатся шаги босых ног, сонный голос раздаётся совсем рядом. Шатен стоит в проёме распахнутого настежь огромного окна, вяло потирая правый глаз. — У тебя очень громкие мысли. Я же чую всё, любое изменение твоего настроения. Хотя по твоему лицу и так любую эмоцию прочитать можно. Он усмехается мягко и зевает, прикрыв рот ладонью. — Прости, что разбудил, — извиняется Стефан и чуть ли не мурлычет от нежности: его волк слишком милый, когда такой заспанный, недовольный тем, что подняли с кровати, ёжится в лёгкой пижаме от прохладного ночного ветра, прячет нос в рукава. Он его таким второй раз видит, и опять сердце охает от прелести, ну как можно быть настолько прекрасным, а? Джованни дёргается, когда перед носом щёлкают несколько раз, и моргает с растерянным удивлением, чем вызывает у Мэтта смех. — Ты на меня залип! — веселится шатен, улыбается от уха до уха, и у него глаза светятся озорными вишнёвыми огоньками. — Залип! Залип! Залип! — Я, вообще-то, пришёл спросить тебя кое о чём, — говорит Стефан серьёзно, собираясь с духом. — Ты… ммм… Не хочешь ненадолго вернуться домой? Мэтт затихает и смотрит недоумевающе, мол, к чему такие вопросы? — Ты здесь страдаешь, не чувствуешь себя на своём месте, потому что атмосфера враждебная, да и скучаешь по дому, — продолжает Джованни. Он по-прежнему сомневается и неуверен в ответе парня, поэтому голос прерывается иногда, обнаруживая волнение, — шаман сказал, что тебе нужно уйти в свою деревню ненадолго, тогда ты поправишься и, когда настанет время, придёшь обратно сюда… Старый волк дал мне вот этот кулон, он будет собирать энергию твоего племени и излучать её потом, если тебе вдруг снова станет тоскливо. Брюнет берёт Мэтта за руку, кладёт ракушку ему на ладонь, а тот следит за ним нечитаемым взглядом, посылающим мурашки по спине, сжимает аккуратно кулон в кулаке и неожиданно кладёт свободную ладонь Джованни на щёку, заглядывая в глаза: — А ты как же? И видно, спрашивает искренне, действительно интересуясь и беспокоясь, переживает за него. Ой, говорит волчья сущность внутри Стефана, сейчас откинусь, если он продолжит так делать, помогите. Джованни согласен с ней, но кто ж тогда за Мэттом следить будет, заботиться? Никто, кроме него. Так что умирать ещё рано (хлопотно к тому же). — Если хочешь, пойду с тобой, — брюнет осторожно кладёт руки на талию парня, поглаживая его бока. Волк набрал немного веса за эти три месяца, что не может не радовать Стефана — Мэтт был ужасающе худым, как будто его не кормили вовсе, сплошные кости, так что Джованни не может отказать себе в удовольствии помять своего парня. От приятных мыслей его отвлекает сдавленное хихиканье шатена и весёлое: — Если только не будешь тискать мой жирок. Утром они заходят к вождю. Джованни трясёт от переполняющей обиды и злости, дом отца крепко действует ему на нервы, напоминая каждым своим углом о бездушной серости детства. Воздух с витающей в нём ненавистью отдаётся в лёгких смятением. — Я не ждал вас, — произносит вождь, бесстрастно разглядывая гостей. Он слегка кривит губы, когда его взгляд цепляется за Мэтта, но эту мимолётную усмешку презрения видит только Стефан, умеющий разгадывать своего вечно спокойного отца. — Уважаемый вождь, мы пришли, чтобы оповестить вас о том, что выходим за пределы деревни, — брюнет кланяется, согнувшись пополам, и его волк повторяет за ним. Умница моя, мелькает гордая мысль в голове Джованни, мой сообразительный мальчик. Вождь складывает пальцы в замок, кладёт локти на стол и скептически изгибает бровь, пронзая холодом голоса: — И что же вам там понадобилось, позвольте узнать? Если вы хотите сбежать, то ничего не выйдет, моя стража найдёт вас везде. А ты, Стефан, вдобавок лишишься права на наследование звания вождя. — Боюсь, это из-за меня, — Мэтт не даёт вождю продолжить, перебивая вежливой улыбкой. Он двигается поближе к Стефану, ненавязчиво загораживая мужчину от его собственного отца. — Я… в последнее время нехорошо себя чувствую и упросил Стефана отвести меня домой, в моё племя. Насколько я помню, там было лекарство, которое может мне помочь… — Хм, — вождь обдаёт Мэтта ледяным взглядом, и Джованни ему бы врезал, если бы мог — какого хрена он смотрит на его волка, как на дохлую вонючую мышь? — В таком случае, можете идти, но не задерживай моего сына надолго, ему ещё нужно учиться быть настоящим волком. Стефана раздирает жгучая ярость, но, когда они оказываются на улице, и Мэтт гладит его по голове, — так нежно, так невесомо — брюнет успокаивается, выдыхая всю поднявшуюся обиду. — Почему твой отец тебя так не любит? — спрашивает волк осторожно, держа Джованни под локоть. Тепло его ладоней, проникающее сквозь ткань холщовой рубашки, приятно греет душу, и Стефан, сосредоточившись на нём, отвечает не сразу. При упоминании вождя внутри возникает колющая боль, и он улыбается своей паре: — Не знаю. Мэтт видит, что Джованни уклоняется от правды, и трётся щекой о его плечо, очаровывая своим потрясающим орехово-воздушным запахом. Он колдун, не иначе, потому что Стефану хочется ему рассказать о детстве, которое он провёл в вакууме презрения, о вечно недовольных серых глазах, унаследованных им от самого ненавистного человека в племени, каждый день сверлящих его брезгливым взглядом. Раньше он это никому не рассказывал — кто ж поверит, что их вождь, надежда и опора деревни, такая мразь и сволочь дома. Брюнет вздыхает, наполняя лёгкие сладким, заоблачным запахом, и выдыхает тяжело: — Главное, чтобы он тебя не обижал, я-то уже привык. Мэтт только цыкает тихонько да сжимает ладонь покрепче, когда они выходят на главную улицу деревни. У Джованни при себе рюкзак, и они не останавливаются, чтобы зайти домой, стараясь побыстрее попасть к племени Мэтта. Когда они, наконец, достигают Парного Круга (от которого можно найти путь до любого племени), Мэтт складывает вишнёвые губы в трубочку и свистит, но для Стефана это выглядит так, будто его волк просто корчит рожицы — у каждого племени свой свист на особой высоте, потому что у каждой деревни разный уровень восприятия таких звуков. Вот если бы Мэтт издал общий свист, то его бы услышал любой волк в округе, но сейчас им это не нужно, и Джованни терпеливо стоит и ждёт, пока парень не призовёт кого-нибудь из своего племени. Возле Парного Круга шуршат и трещат кусты шиповника, и из тёмно-зелёной листвы вываливаются две девушки, весело смеясь. — Ну, кто нас звал? — улыбаясь, говорит одна из них, с короткими рыжими волосами. Она обводит пытливым взглядом Круг и оглушает их, стоящих в самой его середине, радостным визгом: — Электра! Ты только глянь! Это ж Мэтткинс! Она быстро бежит вперёд, наперегонки со своей беловолосой подругой, и Мэтт кидается им навстречу, попадая в крепкие объятия. Девушки что-то ахают про то, как Мэтт вытянулся, поправился, бесстыдно тискают парня за бока, за щёки и даже один раз за попу, что вызывает у Джованни ярость. Он рычит глухо, предупреждающе, скаля зубы, и соплеменницы Мэтта наконец замечают и его: — Ох, посмотрите, какие мы собственники, — дразнит Стефана первая, огненно-рыжая, и показывает ему язык, обнимая Мэтта за плечи. — Уж и собственного братана теперь пожмякать по-дружески нельзя! Сам-то, небось, всего его мнёшь, вон у тебя какие лапищи-то! Может, ненарочно, но рыженькая давит на больное, и в груди Стефана поднимается чувство острой неприязни. — Просто отойди от него! — в голосе Джованни появляется металл, знакомые по детству нотки, и это раздражает его ещё больше, чем прежде, злит до сжатых кулаков. Беленькая и впрямь благоразумно отходит, пытаясь оторвать свою подругу от шатена, но та упрямо цепляется за е г о волка, и Стефан чувствует, как растут клыки, удлиняясь, как глаза застилает пеленой гнева, он бросается на неё, но Мэтт, умудрившись как-то вывернуться из хватки подруги, молча встаёт у него на пути и смотрит пристально. На свою родную половинку Стефан никогда в жизни не сумел бы напасть, брюнет тормозит на полпути, и сознание проясняется неожиданно, зато накатывает вина. Прав был отец, не настоящий он волк, даже вести себя на чужой территории не умеет, чуть было не разорвал волчицу другого племени. Позорище. — Стефан, — зовёт нараспев Мэтт, раскрыв руки для объятий. — Стефан, иди сюда, иди ко мне. Парень идёт послушно и попадает в плен мягких, ласковых рук, обнимающих за шею, почёсывающих за ухом. Джованни виновато утыкается лбом в плечо своего волка и шепчет тихо: — Прости. — Не надо, — возражает тёплый голос шатена, — твоя реакция вполне понятна, ты просто хотел меня защитить от чужих посягательств. Это нормально, Стеф, ты у меня очень благородный и хороший волк, поэтому не стоит переживать так сильно. Это нормально, слышишь? Парень стоит столбом, не осмеливаясь обнять Мэтта, своё сладко-ореховое чудо (потому что не заслужил, говорит внутренний голос). Волк вздыхает тяжело и, взяв его руки в свои, кладёт себе на талию, ободряюще поглаживая ладонями. — У-у-у, как всё запущено, — тянет кто-то из волчиц, кажется, рыженькая. — Электра, ты когда-нибудь видела, чтобы вот так относились к своей паре? — Никогда, — откликается та задумчиво, слышится шуршание шагов по траве, и голос беленькой раздаётся теперь куда ближе. — Почему ты пришёл, Мэтткинс? — Мне сложно привыкнуть к тому племени, оно очень негостеприимное, — честно признаётся Мэтт, продолжая обнимать Джованни. — Мне нужно побыть немного дома, чтобы кулон, который я получил от тамошнего шамана, набрал энергии нашего племени. Он аккуратно достаёт из-за ворота надетую на верёвку ракушку и показывает волчицам. — А-а, привыкание затруднено, и поэтому тебе дали собиратель, — понимающе тянет рыжая и кивает головой. — Умно, и причём весьма. От шамана другого и ожидать нельзя. — А волка своего он зачем с собой притащил? — недоумённо спрашивает вторая, кажется, её зовут как-то на «Эл», Стефан не запомнил, очарованный близостью любимого запаха. — Электра, солнце моё, не тупи, — цокает языком рыженькая, и в голосе у неё слышатся недовольные нотки. — Кулон имеет определённый срок активации, потому что он настроен на другое племя и изначально должен был брать энергию на расстоянии. А они этот срок, видимо, прошляпили, поэтому нужен катализатор, кто-то близкий носителю этой ракушенции и из той деревни, в которую волка отправили. То есть, в данном случае это, э-э-э, прости, забыла, как тебя зовут. — Стефан, — отвечает машинально на вопрос Джованни, полностью сосредоточенный на том, чтобы не сорваться и не поцеловать Мэтта в шею, такую беззащитно оголённую, не спрятанную воротником и близкую, очень близкую. Опасно близкую. — Пойдёмте, наконец, домой! — весело восклицает рыженькая, засияв улыбкой, как в первые минуты их встречи. Она машет рукой, показывая, что им нужно следовать за ней, и они, снова наперегонки с Электрой, бегут в кусты, с шумом ломая ветки. Мэтт усмехается, когда слышит слово «домой», повторяет его беззвучно — Джованни чувствует мимолётные колебания воздуха от движения губ — и говорит вслух: — Пойдём, Стеф, пойдём, я познакомлю тебя со своим племенем. Они пробираются сквозь кусты, догоняя убежавших вперёд волчиц, Мэтт, кажется, летит, едва отрывая ноги от земли, его шаг так лёгок и быстр, что Джованни еле-еле поспевает за мчащимся парнем. Во всех его движениях чувствуется ощущение того, что вот он, родной дом, близко, не чужая, пропахшая недоверием деревня, но своё племя, вырастившее и навсегда привязавшее к себе душу и сердце. Брюнет невольно думает о том, как Мэтт настрадался на отвергавшей его земле, рядом с недружественными волками, если так рвётся на встречу со своей родиной. С таким темпом они без труда настигают направляющих их волчиц и доходят до границы племени уже уставшие, но словно обновлённые от хорошего бега. Одна из девушек отодвигает завесь из лиан, ведущих в проём между деревьями и… От деревни Мэтта веет совсем другими запахами, здесь крутятся-вертятся совсем другие звуки, настроения, эмоции и мысли. Сама природа вокруг словно будто гораздо светлее, радостнее, чем в племени Джованни, и эта разница сразу бросается в глаза: крыши и стены, и без того яркие, залиты золотым солнечным светом, перед белыми кирпичными домами не мрачные тонкие и чёрные деревья и непонятные травы, а красивые композиции из полевых и садовых цветов (кому какие больше нравятся), а в центре огромной площади, где они сейчас находятся, стоит высокий, разукрашенный различными узорами столб, с ленточками, бусами и ещё какими-то побрякушками. Совсем другая атмосфера. Рыжая волчица вопит во всё горло, не жалея связок, обращая на себя внимание сразу половины племени, находившегося на площади: — Мэтт вернулся! Мы привели Мэтта! Начинается всеобщее оживление, слышатся удивлённые и обрадованные возгласы, кто-то хочет подойти ближе, обнять парня, но не осмеливается под грозным (честно, он не специально) взглядом Стефана. Джованни чувствует себя неуютно и оттого хмурится и напрягается, когда по нему проходятся любопытные взгляды мужчин и женщин, детей и стариков, он с трудом сдерживается от желания зарычать. Но ему приходится держать лицо, чтобы не опозорить своё племя, всё-таки он сын вождя. — Мэтти, сыночек мой! Из толпы, подобрав пёстрые юбки, бежит женщина с заплаканным от радости лицом, оглядывавшийся до этого шатен тут же бросается навстречу ей, и они сталкиваются посреди площади, переплетаясь в объятиях. Она стискивает парня, шепча что-то своё, материнское, а Стефан неожиданно понимает, как Мэтт на неё похож: та же линия подбородка, тот же цвет волос, даже чуть заострённые уши — как будто взял ровно половину. — Мама, мамочка, — Мэтт на мгновение позволяет себе всхлипнуть, но тут же светится белозубой улыбкой, потираясь щекой о плечо гладящей его по голове матери. Стефану завидно до покалывания в кончиках пальцев. Ему тоже хочется, чтобы было хоть раз так. Но у него так не будет, как ни крути, если только с Мэттом, но ещё будет ли? — Сын! — над площадью разносится густой бас, громкий и гулкий, и к причитающей от счастья женщине присоединяется, без малейшей заминки, высокий широкоплечий волк, необычайно крепкого телосложения, настоящий богатырь. Родители обнимают хихикающего парня, тискают, засыпают его вопросами, отец хлопает Мэтта по плечу, очевидно, довольный ответами молодого волка, а мать всё гладит своё чадо (моё чудо, ворчит про себя Стефан) без конца по голове, лохматит волосы и хвалит за что-то. Племя с умилением наблюдает за идиллической картиной, а Джованни хочется плюнуть на этикет и сбежать. Не чтобы ему не нравилась родная деревня его пары, но он чувствует себя очень неуютно, в отличие от Мэтта. Ему хочется оставить своего волка здесь, в счастье и тепле, а не тащить обратно к угрюмому и неприветливому, чужому до кончиков ногтей, вязкому, противному, как болото, племени с самым бесчеловечным — да простит его Мелираен за каламбур — волком на тысячи миль вокруг. Он и сам себя не ощущает там в безопасности, что уж говорить о случайно попавшем к ним полукровке, выросшему в заботе и любви? Мэтт осторожно освобождается от объятий родителей, подходит к Стефану и, взяв его за руку, окидывая взглядом всё племя, чётко и гордо произносит: — Это мой волк, Стефан Джованни. Его отца прекрасно знают из-за жестокого характера, бессердечности и презрения ко всем, но Стефан полная его противоположность. Он ни разу, за всё то время, что я был в их племени, не причинил мне ни боли, ни вреда. Пожалуйста, примите его, как принимаете меня, и не переносите отцовские черты на сына, не относитесь предвзято. Убивать предрасположенность в корне это, конечно, хорошо, думает брюнет, но твоя ладонь, чудо моё ненаглядное, такая тёплая и прекрасная, что я сейчас прямо тут окочурюсь от нежности. Или поцелую тебя. Вот прямо здесь, на глазах у всех твоих соплеменников. Мэтт, кажется, улавливает настроение Джованни, потому что его щёки покрываются очаровательным лёгким румянцем, и он становится совершенно восхитительным. В толпе раздаётся умилённое «о-о-о» некоторых волков — влюблённые взгляды Стефана можно прочесть на раз-два, как и реакцию на них Мэтта. — Ну, что ж, добро пожаловать к нам в племя! — гудит одобрительно вождь и протягивает руку для рукопожатия. Стефан прекрасно знает этот обычай: жми, пока кости не хрустнут, докажи, что достаточно силён. Он и жмёт, стараясь — если не выдержит это испытание, не получит одобрения родителей, и о Мэтте придётся забыть навсегда. А ему не хотелось бы покидать своё уже прикипевшее к сердцу чудо. Отец Мэтта кивает, соглашаясь с силой Джованни, и отнимает руку, обращаясь к сыну: — А я тебе говорил, что это лучший волк в округе! У Стефана глаза с мельничное колесо от таких слов, а его парень смеётся от ошарашенного выражения лица и говорит нараспев, лукаво, смотря только на Джованни: — Я знал, что это так. — Ты, небось, замучал его сначала своей замкнутостью, — в голосе женщины, матери Мэтта, звучит отчётливый ласковый упрёк. — Вон от него как радостью пахнет от каждого твоего знака внимания. Ты маленький засранец, недоверчивый ты мой. Шатен жмёт плечами, как бы извиняясь — какой есть, а вождь тем временем приглашает сына, гостя и ещё половину племени на пир в честь возвращения своего ребёнка, так и говорит открытым текстом, и в этом Стефану слышится намёк. Хотя, может, показалось? Пир — это мягко сказано. Это целое празднование, с песнями, танцами, цветными лентами, улюлюканьем, дружным весёлым воем, переплетением шуток, криков и пародий на звуки природы. Это — огромная часть Вселенной, которая внезапно открылась Джованни, которую он никогда не видел, и теперь она пляшет у него на языке привкусом медовухи, запахом костра и переливами смеха, нарочными и случайными тёплыми касаниями Мэтта и его яркой-яркой нежно-кружевной улыбкой, которую хочется попробовать, но страшно и неловко, потому что все смотрят и хихикают («ах, какие голубки!»). Его волк обращает на окружающие шепотки — не такие, как в деревне Джованни, не злые и колючие, а добрые, как лёгкое одеяло — ровным счётом ноль внимания, наслаждаясь праздником и родным домом так, будто в последний раз бывал здесь много-много лет назад. Всё так хорошо, красочно и атмосферно, что Стефану кажется, будто это только сон, невзаправдашний, что такого не бывает в его жизни и быть не может, и в эту сногсшибательную гамму всё равно вкрадывается вкраплениями грусть. Если Мэтт уйдёт с ним, это будет уже навсегда, и он не сможет так часто бывать со своим племенем, родителями и друзьями, которые дарят ему втрое больше поддержки и любви, чем способен сам Стефан. Джованни чувствует себя вором, нагло укравшим бесценную драгоценность — он как никто другой понимает, что это такое, жизнь без ощущения безопасности, заботы, он не хочет такого своему любимому чуду. Да, у него сердце замирает от боли, когда, глядя на танцующего Мэтта, он представляет себе, что никто в его доме не будет ворчать по утрам, искать красоту в малейшей детали, жить. Что его дом будет пустым и тихим, как до этого. До Парного Круга. Стефан потихоньку утекает с праздника, перенёсшегося на главную площадь, в лес, надеясь, что его никто не заметил, все поглощены возвращением одного из членов стаи, отданного против воли в мерзкое адилище. Кругом шумят утопленные в ночной темноте деревья, наверху едва-едва видны белые звёзды, далёкие, как боги, к которым Джованни уже устал обращаться за советом. Ему противно от самого себя. — Почему ты ушёл? Брюнет аж подпрыгивает от неожиданности и резко разворачивается, натыкаясь на обеспокоенного Мэтта. — О, — говорит он. Волк качает головой, улыбаясь, и подходит ближе. — Так почему? И что ему ответишь, такому искреннему? Внутри Стефана всё мурлыкает от нежности совсем не по-волчьи, толкает на действия, — ну же, обними, поцелуй, не стой, как пень! — но он борется с собой: потому что тебе лучше остаться здесь, моё чудо, я не хочу видеть, как ты чахнешь среди моих соплеменников, не хочу, чтобы ты страдал из-за их узколобости и пошлости, серости и злости, не хочу, чтобы твоим волком был такой слабый, неправильный… — Не хочу, — выдавливает только из себя, и, казалось бы, что из этого поймёшь, но Мэтт смышлёный и чувствует свою пару, он спокойно подходит к Джованни ещё ближе и берёт за руку. — Смотри, насколько моя ладонь меньше твоей, — волк поднимает их сцепленные в замок руки и показывает недоумевающему Стефану, разглядывающему с вопросом в глазах. — Но тем не менее, она очень красиво смотрится, когда ты держишь её. Отдельно она будет уже не такой, особенно после того, как приходит знание, что она создана для сочетания с кем-то. С тобой. Если ты уйдёшь, я потеряю всё, что приобрёл, пока жил там, в той деревне, в твоём доме. Это ведь ты сделал меня таким красивым, твоя любовь, а вовсе не природа и не боги. Мэтт говорит тихо и серьёзно, с успокаивающими нотками в голосе, с чувствующимся страхом быть брошенным. — Я просто боюсь, — произносит Стефан, видя, что от него ждут ответа. Вокруг глухо шумят тёмные деревья. — Я трусливый волк. Я, — усмехается, — охотно бегу за своими страхами. Я неподходящая тебе пара, Мэтт. Ты умный, красивый, добрый, весёлый, ты потрясающий, а мне нечего предложить тебе, только жалкие отражения той любви, которую ты получаешь здесь. — Если бы нам не суждено было стать парой, то Круг не позволил бы тебе принять меня, — Мэтт становится совсем-совсем близко, Джованни всем нутром ощущает исходящее от него тепло. Шатен смотрит снизу вверх, и его взгляд от этого становится чуть жалобным. — Так работает наша жизнь, и ты это знаешь. Не выдумывай себе ничего, твою любовь нельзя сравнивать с любовью моих родителей ко мне, она другая. Я люблю тебя, Стеф, не решай за меня, кто кого недостоин, для меня ты — самый, вместе с твоими тараканами. Неужели ты этого ещё не понял? Не удержавшись, Джованни целует первым, Мэтт тянется к нему, осторожно обнимает за шею, отвечает — не робко, но мимолётно и прерывисто, Стефану даже сначала не удаётся распробовать эти ощущения, он воспринимает их скорее интуитивно, чем физически. Они сталкиваются носами, губами, Джованни покрывает поцелуями-обещаниями любви каждый сантиметр кожи Мэтта, до которого только может дотянуться, пальцы его волка порхают по широким плечам, по напряжённой спине, по вздыбившимся на затылке волосам, гладят и притягивают к себе ближе, ещё чуть-чуть поближе… — Уверен? — Стефан заставляет себя оторваться, чтобы убедиться, что понял правильно. У Мэтта глаза горят тихой жаждой, а шея — жаром только что отполыхавших поцелуев, он кивает, шепчет: — А разве я могу быть неуверен в тебе? *** Волк чувствует на своей морде тёплые лучи солнечного света, пробивающиеся сквозь когда-то мрачные кроны деревьев, и удивляется: неужели уже утро? Они провели здесь всю ночь? — Хотел бы я сказать, что утро доброе, но я не выспался, — уже перекинувшийся Мэтт очаровательно куксит губы от недовольства и морщит нос. Стефан снова становится человеком и только сонно кладёт ему подбородок на плечо, молчаливо поддерживая: после активной, длинной и щедрой на эмоциональные всплески ночи они провались в сон буквально на полчаса, и теперь ужасно хочется спать. Джованни гладит кончиком носа оголённое нежное плечо и прикладывается губами к пахнущей орехами и хвоей коже. Хвоя — это от него, от Стефана, лучшие нотки из его запаха, и он не может подавить в себе обрадовавшегося волка, который твердит: получилось, он принял, у нас было! Брюнет случайно задевает кулон Мэтта рукой и ощущает его волшебное тепло. Активировался. Теперь они должны возвращаться домой, но Джованни всё ещё сомневается — может, Мэтту лучше остаться здесь? — Даже не думай, — отрезает его волк, поворачивая голову. В глазах пляшут льдинки, которые сможет растопить только правильный ответ. — Не смей. Стефан елозит щекой по земле, бубня в щекочущие нос травинки: — Хорошо, не смею. Но всё-таки… — Нет, — Мэтт ведёт пальцем по спине Джованни, по линии позвоночника, надавливает на выступающий между лопаток позвонок, — я здесь родился, вырос, но жить дальше хочу с тобой. Услышь это уже и пойми. Где-то вдалеке раздаются повторяемые многочисленными голосами их имена, громко разносящиеся по недавно проснувшемуся лесу. Стефан оглядывает себя, затем, чуть задерживаясь глазами на плавных изгибах, Мэтта и усмехается, мол, будет несколько неловко, если нас так найдут. Шатен закатывает глаза с лукавой улыбкой, совсем не стесняясь, но перекидывается в волка сразу вслед за своей парой. И вовремя: на поляну, где они ночевали, выходят вприпрыжку те две девушки, подруги Мэтта, окружённые целой стаей маленьких детей. Рыжая останавливается неподалёку от волков, осматривает их цепким взглядом изумрудных глаз и хмыкает понимающе, но в её смешке нет ни злобы, ни пошлости. И такое отношение снова в новинку для Стефана. — Доброе утро, мальчики, — на лице белобрысой появляется ослепительная улыбка, — как спалось? Мэтт издаёт гортанный звук, трусит по направлению к ним, не забыв хлопнуть Джованни по спине хвостом, чтобы следовал за ним. Стефан недоумённо фыркает, но идёт вслед за своей парой, уворачиваясь от ладоней пожелавшей погладить его Электре и расслабленно рыкнув, чтобы не приставала. — Как ты его хорошо обработал, — рыжая внаглую хихикает, — вон какой довольный ходит, совсем другое дело, а то, когда к нам пришёл, у него было такое лицо, будто в жопе стальной стержень! Мэтт дёргает кончиками ушей (видимо, вместо того, чтобы закатывать глаза) и трётся головой о бок Стефана, подталкивая его вперёд, на шее волка болтается светящийся амулет, и Джованни ворчит радостно, не обращая внимания на обступивших его детей. — Всё, бегите, твои родители предупреждены, что ты уже ушёл, — в ответ Мэтт урчит протестующе, но рыжая делает движение пальцами, словно собирая его губы в щепотку (или, скорее, закрывая морду), — не протестуй. Помни про собиратель, прийти к нам ты ещё всегда успеешь, а вот какой-нибудь бяки нам не надо, ещё заболеешь. Не надо нам такого. Всё, давайте, кыш-кыш-кыш, нам малышню обучать пора! Девушка даёт им обоим смачного пинка, со смехом уворачивается от клацнувших зубов и бежит на поляну, туда, где её подруга уже строит детей в рядок. Мэтт фыркает и направляется к выходу из деревни, петляя по знакомым с детства улицам, Стефан не отстаёт от него, любуясь грациозными движениями своей пары. В деревне Джованни никто даже не выходит из встречать, и они, забежав к шаману за дальнейшими инструкциями, возвращаются домой, уставшие, но счастливые, что всё закончилось хорошо. Стефан, перекинувшись, мысленно возносит молитву богам, чтобы больше такого не повторилось, и идёт к себе, предвкушая сладкий сон на мягкой постели. На развилке, где коридор раздваивается, уходя в разные спальни, Мэтт придерживает Джованни за локоть, облизывая пересохшие от волнения губы: — Может, сегодня ляжешь со мной? Стефан замирает мраморной статуей от внезапного предложения, не веря, что Мэтт сказал это первым, соглашаясь про себя на это и тут же опрокидывая собственное решение. Да? Нет? — Давай. Улыбка Мэтта говорит громче любых слов.