«It’s so cowardly of you to be happy alone.» — nafla, 슬픈 노래만 들어
Первые часы Нового года они проводят в Таймс Сквер. Нет, не на культовых улицах Манхэттена, а в железобетонном слитке торгового центра в Ёндынпхо. У них вот-вот выступление. Концерт в честь Нового года — это хорошая идея, уверенный старт. Отлично вписывается в планы на грядущий год. Было бы круто, если бы они выступали в самый канун праздника, но, на самом деле, даже лучше, что их очередь позже. Лучшее напоследок. Они почти пропускают куранты в толкучке импровизированных коридоров позади сцены, но Чжинён вспоминает буквально в последнюю секунду и включает прямую трансляцию с видом на реку Хан. — С Новым годом, Чхве Николас, — тянет он, когда пробивает последний бой и небо взрывается фейерверками. Он улыбается во все тридцать два и сжимает пальцы Николаса в пожатии. Их особом пожатии. — Этот год будет нашим. Его цепляет на пару мгновений. Ник, Ник, Николас, после долгих месяцев под биркой «Фла, Нафла, победитель седьмого сезона шоу ми зе мани Нафла». Ведущий на сцене объявляет их имена и он просто кивает. — Обязательно. Ладони Чжинёна немного влажные, и они выскакивают на сцену: крики, камеры, софиты, на раз-два, пять песен по три минуты, он опять Нафла, а Чжинён — Лупи, и всё именно так, как и должно быть. Когда они едут в минивэне домой, уже начинает светать. Чжинён приклеился к своему смартфону, безостановочно что-то печатая. Кто-то из менеджеров напоминает, что они должны снять что-то типа короткого видеосообщения для их нового влога. Чжинён улыбается, набирая кому-то ответ: — Я делал в прошлый раз, теперь ты. — Ну бля, хён, — это Чжинён у них всегда с крутыми идеями и интересными мыслями. — Что мне сказать-то? — Хм… я сегодня прочитал, что какой-то старый американский чел сказал… он сказал, что мы не меняемся просто с течением времени, мы меняемся, потому что сами решили, понимаешь? Как насчёт чего-то такого? — Кто это сказал? — Хз, какой-то писатель или что-то типа, — Чжинён замолкает на пару секунд, — или это был доктор Фил*? — Реально? Блять, ладно, эм… типа… не обязательно принимать какие-то решения просто потому что сейчас Новый год? — Вэн подскакивает, лавируя по неровным улицам Ёндынпхо, и поймать взглядом камеру в руках менеджера — задачка не из простых. — Лучше меняться по-настоящему, когда ты действительно чувствуешь, что готов к этому. Ему нравится, как это получилось. Глубже, чем он думал. Он добавляет пару фраз об их планах на будущий год, альбом, грядущий тур в Америке, и откидывается на спинку сидения. Он растирает глаза ладонями — они красные и пылают под веками. — А ты, Фла? — спрашивает Чжинён уже не на камеру, не отрываясь от смартфона. — Хочешь что-то поменять? Держать глаза закрытыми слишком больно. Он поворачивает голову, чтобы видеть пролетающий мимо просыпающийся Сеул. Он выглядит так же, как и в прошлом году. На каждый ряд сверкающих пластиковых панелей приходится обшарпанное темное здание с вывесками, рекламирующими шиномонтаж или овощи. Он думает о грудах мусора на переработку в коридоре своей квартиры. Пропущенных звонках от матери. Влажных от пота ладонях. Перегоревшую лампочку в туалете студии. — Не. Единственное, что я меняю в этом году — это то, сколько бабок мы делаем. — Что ж, звучит как охуенный тост, — Чжинён чокается прохладной бутылкой шампанского с его плечом и Николас смеётся, подложив под себя руки так, что перестаёт их чувствовать.***
— Итак, Лупи-щщи, как вы думаете, какая у Нафлы лучшая черта? А худшая? Чон Сомин посылает им выжидательную улыбку, и Чжинён отвечает своим фирменным долгим взглядом из-под панамки и облизывает губы. — Ну, Фла, он всегда такой собранный, у него всегда есть готовый план для всего. — Николас широко ухмыляется. Он знает, что будет дальше. — Но эта… э… собранность иногда бывает не очень хорошей вещью. — А, благословение и проклятье в одном? — понимающе улыбается Ноксаль-хён. Он рад, что Ноксаль согласился присутствовать здесь. Дело даже не в его пиздецки огромном опыте всех этих корейских передач. Просто он веселый, легкий на подъем и не лезет за словом в карман, с легкостью поддерживая разговор. Они не такие. Они привыкли только к вопросам про хип-хоп. И Николас вполне способен с этим справиться. Он может на одном дыхании выложить лекцию о влиянии Гэко на корейскую рэп-индустрию, часами фристайлить под темы Бигги или построчно разобрать каждый трек с альбома Straight Outta Compton. Но он совершенно не знает, что делать с вопросами о себе. Вопросами о Николасе, когда они должны быть о Нафле. — Именно. Типа, работать с Фла бывает иногда немного напряжно? Он такой серьёзный, что начинаешь чувствовать давление. Николас пихает его, Чжинён смеётся. Без обид. Это тот же самый ответ, который он даёт на подобные вопросы в последнее время. И Николас знает, что на самом деле Чжинёну нормально с этим. Тот даже как-то раз сказал, что то, что у него всегда есть план, если речь о музыке, первым зацепило его в Нике. Даже когда он был агрессивным панковатым малым с идиотской прической, красными джорданами и рифмами, которые заходят только подросткам. Они уже поняли, что подкалывать друг друга на камеру — это хорошая схема. И у него появляется шанс вернуть шпильку, когда Чон Сомин спрашивает у него, не хотел бы он что-то поменять в Чжинёне. — Может быть, его спонтанность? — Лупи-щщи спонтанный, а ты всё планируешь? Получается, что вместе вы равняетесь одному нормальному человеку? — смеётся Ноксаль. — В таком случае хорошо, что вы всё делаете вместе. — Да не. Если бы это было так, мы бы уже друг друга возненавидели. — Чжинён посылает многозначительную ухмылку в камеру. — Но в этом причина того, что мы так сработались. Мы уравновешиваем друг друга. Чжинён говорит это ещё раз, подкуривая сигарету около студии Ёуидо. Солнце отражается от стеклянных стен небоскребов прямо Николасу в глаза, и ему приходится щуриться, чтобы смотреть на Чжинёна. — Типа, я серьёзно. Ты помогаешь мне держать баланс. Ник фокусируется на сигарете, зажатой между чжинёновых пальцев. Проходится языком по зубам. — Ты чего такой шёлковый, хён? Всё ещё из-за машины? — Не-а, не из-за машины, — ухмыляется Чжинён. Он очень долго затягивается и так же долго выпускает дым. — С тобой просто приятно иметь дело, вот и всё. — Н-да? Ну, с тобой тоже приятно работать. Правда, от тебя иногда немного крыша едет, но это ничего*. Чжинён хохочет так, что чуть не роняет свою сигарету. — Немного едет крыша? Это смешно. Николасу хочется смеяться, пока у него не треснут губы. Он стреляет у Чжинёна, чтобы занять чем-то рот. Вдвоём они пускают дым где-то между телерадиовещательными башнями Ёуидо.***
Сиэтл холодный. Мокрый. Завязший в тумане настолько плотно, что Николасу кажется, что он всё ещё не сошел с самолета и продолжает спать, застряв в каком-то идиотском кошмаре. Это добавляет ещё пару баллов к и так натянутым перед туром нервам, а джетлаг гулко отбивается в стенках его черепа. Спать, спать, спать. Единственное, что сейчас способно порадовать — это американская еда и чжинёново настроение. — Знаешь, как всегда говорят, что Америка, типа, страна возможностей? Походу не пиздят. — Чжинён трясет контейнером перед лицом Николаса. — Да? Они говорили про сэндвичи с тунцом? — Ну, в том числе. Я уверен, что они имели в виду именно эти охуенные сэндвичи! — Чжинён откусывает разом чуть ли не половину, одновременно жуя и ухмыляясь. — Не, серьёзно. Я, блять, в Сиэтле. Ем охуенную еду. С тобой. — Хён. Николас корчит гримасу, внутренне радуясь, что отказался сегодня от спрея для волос, позволив отросшим волосам прикрыть покрасневшие кончики ушей. Но Чжинён продолжает говорить, балансируя бутербродом между пальцев. — Помнишь, как мы шарились в поисках мелочи, просто, чтобы купить какой-то блядский чизбургер? Николас вспоминает, как в старом добром Санфайере* бродил между скамейками, расплачиваясь потом в Тако Бэлл десятицентовыми монетами. Как Чжинён говорил, что их ждёт в их охуенном будущем, пока из старого магнитофона играл Me Against the World. — Помню, — с набитым ртом отвечает он. — Было ебано. — Но больше не ебано. Мы на коне, Ник. На. Коне. — Силу каждого сказанного слова Чжинён подтверждает, тыкая в сторону Николаса жареной картошкой. — Да, чувак. На коне. Сидят в Штатах, только они двое, делятся едой. Дождь барабанит по окну кафешки, поверхность стола немножко липкая, и кажется, что если срочно не уснуть, то глаза просто выкатятся из глазниц. Он вспоминает такос по доллару, съеденный на скамейке, Тупак, из колонок вещающий, что ему нечего терять, пока Чжинён говорит, что это только начало. Что теперь, когда он с Николасом, они будут сворачивать горы. Ник доедает своей сэндвич и отдаёт Чжинёну остатки своей картошки.***
— О, вот! Думаю, многим девушкам будет это интересно! — злобно ухмыляясь, Николас сжимает карточку. — Какой у хёна идеальный тип? Такие интервью ещё хуже, чем обычные. Это те, в которых зрители отправляют в студию вопросы, которые они должны задавать друг другу на камеру. Всё начинается мило и невинно, но потом всегда одно и тоже. Всегда. — Эм-м… — Чжинён беззвучно смеётся и крутится на стуле. Николас смотрит ему в лицо, обращаясь в слух. — Думаю, кто-то, кто живёт здоровой жизнью? Типа, здоровый образ жизни — это секси. У Николаса в голове таблетка обезбола, залитая сверху банкой колы прямо перед началом интервью. Завтрак из наггетсов в машине. Половина пачки, которую они уже успели выкурить у заднего входа в эту студию. — И кто-то мудрый. Не просто умный, но мудрый? Мне кажется, это тоже очень сексуально. Николас вспоминает, как случайно запер сам себя в студии пару недель назад. День, когда он просто бухал без остановки. Пассивно-агрессивные посты в соцсетях. — Твоя очередь. — Чжинён выхватывает у него карточку. — Окей, первая любовь Нафлы? — Да что с этими вопросами? — фыркает Николас. Он старается не смотреть в сторону камеры. — Хён всё продолжает задавать эти странные вопросы о любви и всё такое… Чжинён пожимает плечами с легкой улыбкой. — Я обычно не спрашиваю о таком. Поэтому я решил, что лучше спрошу это всё сегодня. Он усилием воли отрывает взгляд от пола к Чжинёну. Фокусируется на жилетке от Фэнди поверх белой толстовки. Найки, настолько новые, что от них даже пахнет, как в обувном магазине. То, как Чжинён прикусывает нижнюю губу, кода задумывается. — Не думаю, что у меня была первая любовь. — Серьёзно? — Чжинён приподнимает бровь. — Даже односторонняя? Односторонняя тоже считается. Нога Николаса дёргается непроизвольно. Вверх-вниз, вверх-вниз. Вниз, вниз, вниз. Отстойный ритм. Он надеется, что камера снимает его только по пояс. — Нет, думаю, если бы такое было, я бы расстроился, что ничего не получится? Но я никогда не расстраивался из-за этого? — Он лажает с выражением лица. — Так что, видимо, у меня всё ещё не было первой любви. Темы меняются: еда, мода, таланты, интересы. Но Чжинён опять поднимает эту тему в машине, протягивая бумажный пакет с сырными палочками Николасу. — У тебя серьёзно не было первой любви, Ник? Даже, типа, какой-нибудь девчонки в колледже? Такая популярная цыпа, с которой ты мечтал встречаться, но у которой был двухметровый парень из футбольной команды? Чжинёновы познания о типичных американских подростках исходят исключительно из фильмов и пьяных историй. Николас берёт колу и делает долгий глоток, прежде чем ответить. — Не-а, никогда. Ну или не так. — Он мысленно пинает себя по почкам за вырвавшееся в конце, но Чжинён, кажется, не замечает, занятый передачей еды. — Знаешь, вроде Снуп Дог говорил, что все должны испытать чувство любви… типа, что-то, что нужно почувствовать, чтобы понять? Николас берет сырную палочку и смотрит, как масло стекает по пальцам. — Ему по-любому не приходилось так ебаться из-за денег, как нам, когда он сказал эту хуйню. Чжинён смеётся, закидывая палочку в рот. — По-любому. Остаток поездки Николас тратит на то, чтобы слизать с пальцев всё масло и не смотреть на то, как Чжинён делает то же самое.***
Они проносятся по Лос Анджелесу так быстро, что ему приходится позвонить матери и пообещать, что, даже несмотря на то, что сейчас он не успевает заехать, он обязательно сделает это в конце тура. Потом день здесь, день там, бешеные скачки между городами, которые все выглядят похожими и не очень, пока они не обнаруживают себя в середине самого большого города в Штатах с пиццей в руках, впитывая в себя тот самый дух Нью-Йорка, о котором читал Jay-Z. — Блять, я обожаю это место, — говорит Чжинён в чёрное нью-йоркское небо, откусывая от пиццы. Николас тоже влюблён в этот город. Кажется, что всё, что он видел в жизни, смешано и вылито всей палитрой по улицам. Он практически видит, как пацан из фильмов про Рождество дурит грабителей, пока гуляет по достопримечательностям; как Спайдермен скачет между небоскребами на своей паутине; как Билл Мюррей гоняется за призраками, пока RZA и GZA передают друг другу косяк около изрисованных граффити прилавков. — Да. Я тоже. Он смотрит наверх, на вывески и огни, позволяя теплу от пиццы согревать пальцы. Чжинён разглядывает прохожих, задирая воротник настолько высоко, насколько это возможно, чтобы при этом получалось есть. — Ник, знаешь, о чем я всегда думаю, когда мы приезжаем сюда? — Он переступает ногами, пытаясь согреться, выдерживает паузу. — По-моему, я не говорил тебе раньше. Николас запихивает весь кусок в рот и ему приходится протереть запотевшие очки. — Знаешь, типа, в Корее, все делают суть одно и то же? Вроде, столько людей, и им нравится одно и то же, и, блять, тебе это не нравится, и ты думаешь, а как тебе найти своих людей? А здесь… — Чжинён кивает на разномастную толпу прохожих. Бизнесмены в пальто, молодые ребята в беспроводных наушниках, высокие женщины, болтающие на всех языках, которые Николас знает, и на тех, которые он не знает. — …здесь, когда я в первый раз приехал в Штаты, это было типа… тут что, есть вообще все люди в мире? И как я найду своих ребят, когда тут собрано вообще всё? Он замолкает и коротко смеется, встряхивая головой. Николас прижимает языком к нёбу кусочек пепперони. — Да? — Не знаю, мне кажется, мне пиздец повезло, что я нашёл тебя. Типа, каковы шансы встретить тут таких как ты?.. Пепперони адски острое. Николас морщится, когда ему обжигает язык. — Кажется, кто-то слушает дохрена ванильного музла, хён. Чжинён медленно жует корочку от пиццы, провожая взглядом чувака в толстовке суприм и эирподсах. — Может быть. Как там в песне поётся… реально ощущаешь, что можешь делать здесь что угодно. — Хм, типа спустить немного денег? Тут на районе есть магазин гуччи… — Блять, ну и чего мы ждём? — ухмыляется Чжинён, подталкивая Николаса плечом. Они лавируют между прохожими со стаканчиками из старбакса, останавливаются на перекур около театра и разглядывают афиши; проходят мимо копов, которые разбираются с аварией на дороге. Николас ловит краем взгляда их отражение в тёмном стекле магазина. Капюшоны поверх шапок. Бомберы и пирсинг. Джинсы и фланельки. Чжинён достает руку из кармана, чтобы схватить Николаса за рукав и показать на симпатичные сникеры на витрине. Николас чувствует себя таким счастливым, что это ощущение сворачивается у него животе вместе с пиццей.***
Он в своем Санфайере. На задворках своего Санфайера. Красный и запыхавшийся, и тесно в джинсах, но вместо девчонки из салона красоты по соседству с шашлычной, к которой он ходил в кей-тауне, ему видится кто-то другой. Кто-то с худыми руками и пропахшими табаком пальцами, и на вкус как никотин, спрайт и мясо, и кто перестает целовать его только чтобы поставить новый диск в проигрыватель, потому что им одинаково сильно нравится A Tribe Called Quest, и дрожащие пальцы на его ширинке, и медленно спускающаяся к боксерам рука, и… Телефон вибрирует прямо около его головы, и Николаса подбрасывает на кровати с такой силой, что у него темнеет в глазах. Его знобит и он весь взмокший, и руки у него дрожат, когда он берёт телефон и щурится, вглядываясь в экран. Только два слова: «не спишь?». Николас отправляет «не» в ответ, стягивает футболку и надевает свежую. Его волосы выцвели в сахарно-ватный розовый, полная жесть. Он отбрасывает их назад и стирает пот со лба полотенцем, когда раздается стук в дверь. Он впускает Чжинёна. На Чжинёне пижамные штаны, тапки с эмблемой отеля и огромная толстовка. Он держит упаковку колы в одной руке и телефон в другой. Мешки под глазами глубокого фиолетового цвета. — Не можешь уснуть? — спрашивает Николас, рыская по шкафам в поисках чайника. — Не-а, — мотает головой Чжинён, усаживаясь по-турецки на уголке кровати. — А ты? — Не особо, — найдя чайник, отзывается он из ванной комнаты. Он обменивает дымящийся стаканчик с рамёном на банку колы, и улыбка Чжинёна выглядит такой же тёплой, как и лапша. Николас садится на другой стороне кровати, стараясь не расплескать бульон по белому постельному белью. Горячая еда заходит на ура. Всё, что можно сказать о Торонто — тут холодно что пиздец. Поначалу они думали, что в другой стране будет интереснее, но пока что Канада удивила их только более дешевым кофе и пончиками и хуевой погодой, а ингредиенты на пачке шоколада, как и в Штатах, напечатаны на французском. — Я тут просто смотрел видос с Мухаммедом Али, — говорит Чжинён, цепляя лапшу деревянными палочками, притащенными аж из супермаркета в кей-тауне. Он скачет между корейским и английским, безбожно сокращая слова и добавляя сленга. Кажется, что у них свой собственный язык. Говорить так удобно и кайфово, когда не приходится следить за речью, чтобы посторонние могли влиться в разговор. — Он сказал, что, по сути, ты должен в первую очередь быть счастливым. Типа всё остальное приложится. Паришься из-за музыки, работы, музыки, стиля? Потом. Сначала надо быть счастливым. Николас кивает, набирая в рот лапши. — Чувствуешь себя счастливым, Никки? Никки. Он давится и с силой сглатывает. — Прямо сейчас? — Он смотрит, как Чжинён обхватывает руками свой стаканчик с рамёном. — Да. Думаю, да. А ты? — Да… да. Да. Просто иногда я… — Чжинён замолкает, обсасывая кончики палочек. Николас ждёт. У Чжинёна бывает такое. Слишком много мыслей в голове. — Это пиздец как круто, Ник. В смысле, этот тур. Типа, мне не нравится, как нас носит туда-сюда каждый день, и это расписание ебучее и всё такое, но… не знаю, это просто классно, что мы опять только вдвоём. Николас смеётся в свою лапшу: — То есть тебе нравится тусоваться со мной больше, чем с Оуэном и Хёнуном и всеми ребятами? — Ну, да, — ухмыляется Чжинён и тыкает его в ногу ступней. — Типа, они… я люблю их, как братьев, понимаешь?.. не знаю, просто они иногда такие ебаные придурки. — А я нет? Чжинён мотает головой. Он прикусывает нижнюю губу и из-за этого улыбка выходит кривой. — Нет, не так. Николас допивает остатки бульона и утирает рот тыльной стороной ладони. — Не устал, хён? — Не особо. Тогда Ник откидывается на кровати и тянется за ноутбуком, лежащим на полу. — Хочешь заценить пару битов, над которыми я работал? Чжинён придвигается ближе, так что они сидят плечом к плечу. Наклоняет экран так, чтобы видеть, что там происходит. Николас открывает первый файл, и Чжинён качает головой, слушает внимательно, хлопает его по бедру, когда ему очень нравится. Николас думает, как сильно это похоже на те дни, когда они делали свои первые демки — теснились на узкой чжинёновой кровати в его заваленной квартире в Лос Анджелесе, в окружении ноутбуков, колонок и дешевых консолек. Николас думает, что был тогда ужасно счастлив.***
— Просто охуенно, Ник. По большому счёту, они задержались в Лос Анджелесе из-за работы. Альбом наконец-то дописан и вылизан. Они думали о совместном релизе уже долгое время, и лучшего момента, чем сейчас, быть не может, пока они пожинают плоды славы после шоу ми зе мани. Николас знал, чего он хочет от альбома, как только зашёл в студию, а Чжинён подкидывал отличные идеи по ходу, чтобы избавиться от перегруженности, и они справляются со всем за неделю. Ещё они приехали отметить окончание тура. Николас увиделся с мамой, Чжинён затусил со старыми друзьями. И сейчас они, блять, на Матче всех звёзд NBA, потому что они могут себе это позволить. Потому что они это заслужили. — Я не могу в это поверить. — Чжинён практически подскакивает на своём месте, перекладывая спрайт из одной руки в другую, качаясь в такт музыке, разглядывая бесконечное множество зрителей в толпе внизу. — О да, — кивает Николас. Наслаждение от того, что он в состоянии купить билеты на игру NBA на свои деньги кружит ему голову не меньше самого факта, что он вообще здесь. — Помнишь, как мы в последний раз смотрели игру вместе? — спрашивает Чжинён, доставая телефон и улыбается для их общей фотки. — У твоей мамы? Рот Николаса дергается вместе с щелчком камеры. Это селфи он завалил. — Был Чусок и твоя мама пригласила меня, чтобы мне не было одиноко, — смеётся Чжинён, разглядывая фотку. — И она сделала нам просто охуевшую гору еды и заставляла меня есть, потому что ей казалось, что я слишком худой. Николас внезапно жалеет о своей привычке одеваться как капуста. Его толстовка неожиданно начинает казаться слишком тяжелой. — Я остался на ночь и спал на диване, и мы смотрели игру Лейкерс и подчищали оставшийся сонпхён, помнишь? Конечно, Николас помнит. Как они сидели на полу, набивая животы до тех пор, пока им не поплохело. Батарея опустошенных бутылок, когда мама ушла спать, по глотку за каждый удачный бросок. Чжинён, одетый в нормальные штаны и рубашку, чтобы мама Николаса думала, что тот тусуется с хорошими ребятами. Ключицы Чжинёна, ярко выделяющиеся в свете от телевизора. Его рубашка, расстегнутая до самой груди после трех бутылок пива. То, как он хватал его за руку и тряс её каждый раз, когда кто-то из игроков красиво закидывал мяч. — Да. Кажется, что это было пиздец давно. Чжинён смеётся, покачиваясь на краю сидения, снимает доску с предварительными результатами игроков на видео. — Ты включил Enter the Wu-Tang, помнишь? Ты прочитал каждое ёбанное слово, не пропустил ни одного. Самая крутая хрень в моей жизни. — Не так уж и круто это было. То, как он прыгал по своей древней гостиной в Пасадене между старых черно-белых фотографий в рамках и портретов дедушек и бабушек. То, как Чжинён подпевал на каждом припеве и качался в ритм с басами и размахивал своей бутылкой. — Нет, это правда было классно. Всё ещё помню, как ты затащил куплет Inspectah Deck в C.R.E.A.M. У меня, блять, мурашки пошли. Николас с силой оттягивает ворот толстовки. Они распевали припев хором, забыв к черту третью четверть. Cash rules everything around me, get the money. Чокаясь банками, расплескивая пиво. Чжинён, который говорит: «блять, ебаный свет, Ник, это охуенно, просто суперклево», Чжинён, который выглядит так по-другому без своих шапок и пирсинга, длинная челка спадает на лоб и сбритые виски, и он улыбается так широко, что Николас может увидеть все его зубы, и он опускает руку на его плечо, и его лицо так близко, и Николас хочет, он хочет, он хочет придвинуться и… — Это был, наверное, самый счастливый момент в моей жизни. Николас замирает. Он должен спросить. Должен спросить почему. Вопрос застревает у него в глотке, как будто у него полный рот маминого саннакчи, который нужно прожевать три тысячи раз прежде чем проглотить. — Я… я, хён… Внезапно освещение меняется и стадион сотрясается от криков. — Блять, Ник, начинается! — кричит Чжинён в его ухо, и тычет пальцем в сторону площадки, и Николас, возможно, никогда ещё не видел его настолько радостным. Поэтому он просто отпускает это. Он ничего не спрашивает. Он опять выбирает лёгкий путь.***
Интервьюер говорит: «соулмэйты». В Сеуле лето, разгар сезона дождей. Всё вокруг мокрое и мутное, как будто весь город превратился в миску рисовой лапши с говядиной. Они изгаляются с промоушэном альбома изо всех сил, не пропуская ни один фотосет или интервью. Николасу нравится этот вайб — нравится обмениваться сигаретами и байками с другими рэперами за сценой, афтерпати на крышах, носить меньше шмоток, обливать толпу водой. Проводить наедине с Чжинёном меньше времени. Но сейчас жарко, и он в джинсах, и они с Чжинёном только вдвоем, а интервью на английском, и обычно Чжинён берет это бремя на себя, но сейчас он молчит и сваливает всё на Николаса, а интервьюер, блять, говорит, что они похожи на соулмэйтов. Идеальная химия. Предназначенные. Возможно, Николас сейчас ебанётся с концами. — Ну, типа, практика? — вырывается у него. Звучит отстойно и он пытается смягчить фразу: — Ну, в смысле, мы отрабатываем это. Чтобы выглядело как хорошее выступление. Мы реально много практикуемся, чтобы понимать, что сработает, а что нет перед выступлением… Чжинён ворочает зубами сережку в нижней губе. — И… и мы не всё делаем вместе, — говорит Чжинён, медленно подбирая слова. — Я думаю… я думаю, что, типа, для наших отношений… Отношения. Соулмэйты. Чжинён замолкает и Николас начинает паниковать, брякая первое, что пришло ему в голову: — Да он даже в студию не приходит! Он почти всё время работает из дома! — Это да, — кивает Чжинён. — Мы, типа, делаем своё дело. Как правило. Ведущий смеётся и тема наконец-то сменяется. Николас обстоятельно отвечает на скучные вопросы про фанмитинги и города, в которые он бы хотел поехать с туром. Интервью проводилось в Итэвоне в будний вечер. Чжинён говорит, что хочет взять выпить, поэтому они остаются на районе и берут по газировке в местном магазинчике. Они стоят, опершись на перила на пригорке и глазеют на неповторимый вид вечернего Итэвона. Скучные здания с плоскими крышами тонут в улочках с ресторанами, иностранные семьи выгуливают детишек, модные магазинчики одежды налезают на киоски с шашлыками и крафтовыми барами. — Спасибо, что прикрыл сегодня, — говорит Чжинён, пихая его локтем. В одной руке у него банка сидра, в другой сигарета. Он особо не пьёт, уж точно не так, как раньше. Быстро пьянеет и долго отходит, списывает на возраст. — Я сегодня не особо в состоянии говорить. Николас взял колы, но лучше бы, наверное, взял пива. — Да без проблем. — Блин, хз, почему так происходит… — Солнце уже заходит, но всё ещё отвратительно жарко. Чжинён выглядит очень комфортно в шортах и широкой футболке, закатные лучи контрастно выделяют его лицо. — Иногда, типа, так много хочется сказать, что я тупо не знаю, с чего начать. Не знаю. Вроде Боб Марли говорил, что мы не можем хоронить свои мысли, что мы должны говорить, что чувствуем, но… не знаю. Просто… спасибо. Итэвон выглядит очень хорошо в закатном свете — обшарпанные стены и треснутый асфальт окрашиваются в розовый и золотой. Каждый раз, когда утопающее солнце цепляет лучом оконное стекло, свет отражается на чжинёновом пирсинге. Николасу адски жарко в своих джинсах и панамке. Он прижимает банку ко лбу. — Это фигня, хён. Ты всегда меня поддерживаешь. — Да? Ну… — Чжинён долго смотрит на него, сигарета медленно тлеет, зажатая между пальцев. — Это потому что ты самый крутой. Я поддерживаю только лучшее из лучшего. Он даже не пытается сосчитать все разы, когда Чжинён называл его своим любимым рэпером. Самым лучшим. Самым крутым. Идеальная химия. Чертовы ебаные соулмэйты. — Ник, ты в порядке? — Он всем телом облокачивается о перила и тяжело дышит. Может, у него тепловой удар? Кажется, ни на кого из прохожих жара не влияет, как на него. Чжинён обеспокоенно хмурится, кладет руку ему на плечо, и Николас думает, что если тот не прекратит его касаться, то он серьёзно свалится в обморок. — Хочешь, я тебе пива куплю, если это поможет? Соулмэйты. Соулмэйты соулмэйты соулмэйты соулмэйты блять. — Я в норме. — Он снимает панаму, позволяя горячему ветру растрепать волосы. — Но от пива не откажусь.***
Трус. Он начал читать рэп, потому что злился. Злился на учебу, на учителей, на то, что родители решают, как ему нужно жить, на свой низкий рост и маленькие глаза и тупое лицо и то, что он не нравился девчонкам из принципа. Потом он стал хорош в этом и стало проще читать о том, что не было правдой. Про машины и побрякушки и телочек и тусовки и всё то, по чему должен бы был угорать Нафла. Но он злится опять. Злится с тех пор, как они опять начали делать всё вдвоем. Он злой и он трус. У него злости на целый альбом, который он пишет с начала года. Биты ему очень нравятся — они кайфовые, в отличие от слов. Чилловые, полуночные, ностальгичные и мягкие. Идеальные, чтобы наблюдать за сменой дня и ночи в кафешке в Хапчжоне и мечтать о вечных выходных. И ему надо их выпустить. Но только не с этими текстами. Поменять строки не так уж и сложно. Он оставляет тот же флоу и некоторые неплохие части, но всё искреннее безжалостно вырезает. Все те отрывки тёмного, наболевшего, которые он когда-то слил из себя на бумагу, а сейчас собрал обратно и спрятал где-то под рёбрами. К тому моменту, когда он отправляет готовые треки Чжинёну, они уже по сути ничего не значат. Чжинён всё ещё остаётся их гендиром и должен проверять всё, что они собираются выпускать. Он отправляет их в то же утро, когда они должны выступать на фестивале. Фестиваль большой, список приглашенных артистов впечатляет, все билеты распроданы, а толпа должна быть просто огромная. Ник очень надеется, что у Чжинёна не будет времени прослушать треки до того, как они выступят. Чжинён не поднимает эту тему ни в машине, ни во время проверки звука и прогона. Даже не спрашивает, почему волосы Николаса из красных превратились в серо-сине-чёрные. Они в гримёрке, переодеваются в костюмы для выступления. Они выступают ближе к концу, оставляя весь молодняк в начале, поэтому сейчас потягивают холодный кофе, пока менеджеры и стафф как угорелые носятся по коридорам, а басы со сцены сотрясают мебель. — Так… те новые треки, которые ты скинул, — Чжинён примеряет побрякушки у зеркала, а у Николаса кофе идёт не в то горло. — Они очень ничего. — Д-да? — кашляя, заикается Николас. Он делает ещё один глоток, на этот раз аккуратнее. — На самом деле срань какая-то. Типа, звучание норм, но… они про какую-то херню… — Они хорошие. Просто немного непривычно от тебя, но реально клёво. Только они грустные, что пиздец. — Да не, они ни о чём, на самом деле. Фанатам по-любому понравится эта ванильная поебота. Сейчас он называет это ванильной поеботой. Почему ты меня не любишь, я пытался тебя забыть, почему я один слушаю грустную музыку, что поменялось между нами, я без тебя ничто, как ты можешь меня оставить. Полная хуйня, как ни старайся что-то поменять. — Не знаю… — Чжинён укладывает волосы, глядя в зеркало. Николас не совсем понимает, нахрена он это делает, если зрители всё равно видят только сбритый затылок. — Там есть строчки, типа, про то, что нужно меняться, что вещи не могут продолжаться так, как они есть, и… как там было? Ты трус, потому что готов оставаться один, или что-то типа. Чувак, реально. Пиздец. — Это ни о чем, хён. Просто дерьмо, которое людям нравится стримить, вот и всё. Чжинён подтаскивает к себе стул и садится напротив него. Николас жуёт кончик своей трубочки, поправляет кардиган. — Ты не показывал ни один из этих треков раньше. Ты всегда показываешь, над чем работаешь. Чжинён просто говорит это, его лицо не выражает никаких эмоций. Он взбалтывает кофе в стаканчике и ждёт ответа. — Да, просто. — Кардиган плотный и жаркий, Николас дергает за нитки на каёмке. — Мне было, типа, неловко? Просто они слезливые и всё такое. Чжинён медленно отпивает. Цепи на шее покачиваются из стороны в сторону. Капля пота стекает вниз между лопаток Николаса. — Окей. Девочка из стаффа забегает в гримёрку и диалог повисает, неоконченный. Чжинён стоит неподалеку у выхода на сцену и болтает о чем-то со стилисткой из команды Сик-кея. Окей, думает Николас. Окей. Окей. Окей, пока они не выходят на сцену, а толпа не взрывается криками, и в лицо им лезут телефоны со включенной вспышкой, и он просто Нафла и не думает больше ни о чём.***
Ветер, который перехватывает власть над улицами Сеула, холодный и влажный, и неважно, под сколькими слоями адидаса или кархарта Николас прячется, он всё равно чувствует себя промёрзшим и жалким. Последние жёлтые листья трепещут на ветвях гинкго, а опавшая листва покрывает тротуары тяжелым мокрым ковром. На улицах стоят тележки с буноппан, а ачжумма с хоттоком в паре кварталов от дома Николаса каждый вечер собирает вокруг себя целую толпу народа. Все знают, что Николас ненавидит мёрзнуть. Это хорошо. Достаточно обоснованная причина выходить из дома только тогда, когда ему это действительно нужно. Однако, Оуэна, Хёнуна и Ёну это не останавливает. Они втирают ему, что ему просто необходимо выйти из дома. Что он превратился в лоха и уёбка и всё, что он делает, когда нет расписания — это запирается в студии или бродит по квартире и пишет грустное дерьмо без адекватных причин. Что сегодня вечер субботы и он обязан нажраться в говно и забить на что бы то ни было. Так он и делает. Они в клубе на Каннаме с американским рэпчиком и бутылками импортного крепкого алкоголя и випками для таких же инертных уёбков как он. Чжинён не приходит, потому что он вообще больше не тусуется. Он очень серьёзно отнёсся ко всей этой мазе с трезвым образом жизни. Николас думает, что это хорошо, что тот сегодня не пришёл, а потом понимает, что опять думает о Чжинёне. Он заставляет себя прислушаться к тому, что говорит Оуэн. Его сложно расслышать из-за басов, от которых звенят бутылки на столе, но он говорит про какую-то девчонку и что-то, что Оуэн увидел или сделал или хочет сделать и это мерзко. Это мерзко, и Николас внезапно представляет себя на месте кого-то другого. Себя на коленях. Себя на коленях с открытым ртом и чьим-то большим пальцем, мягко надавливающим на его влажную нижнюю губу, и… и. И Николас опрокидывает шот за шотом, и просит обновить столик, и пьёт-пьёт-пьёт, и когда он просыпается на следующее утро, он не до конца уверен, где именно находится. Он на диване. Монотонно гудит холодильник. Пахнет чем-то типа краски и старым ковром и едой из доставки. Стоит мёртвая тишина. Ник пытается сесть, голова раскалывается на части. Он обнаруживает, что закутан в большую и тяжелую куртку. Камуфляжная парка с капюшоном из искусственного меха. Почему-то ему кажется, что он должен знать, что это за куртка. — Эй, Ник? — дверь приоткрывается и чья-то голова выглядывает из-за проёма и Николас наконец-то понимает, где он. — Класс, ты проснулся. — Хён, — кивает он Чжинёну. — Чет я переволновался, ты был вообще не в себе, когда я пришел… — Чжинён хмурится и идёт к холодильнику, копаясь в полках. — С каких пор ты отсыпаешься в студии? — Видимо, не тот адрес назвал таксисту. — Николас облизывает потрескавшиеся сухие губы. — А ты с каких пор тусуешься тут по выходным? Чжинён находит бутылку воды за намертво примороженным к холодильнику свиным тансуюком. — Держи, пить, наверное, хочешь. — Он даёт ему бутылку и усаживается напротив в притащенном от родителей старом кресле. — Мне нравится приходить по выходным… тут более тихо. — А. Чжинён наклоняется к нему, опираясь локтями о колени. Он дёргает за сережку в губе и долго смотрит на Николаса. Тот покрепче заматывается в куртку. — Ник… ты как себя чувствуешь? Николас вертит бутылку в руках и подцепляет ногтем этикетку. Гул крови набатом отдается в голове. — Типа, кроме похмелья, или…? — Да, просто в последнее время ты немного… — Чжинён замолкает, Николас натягивает куртку по самый нос. — Знаешь, Брюс Ли как-то сказал, что мы сами создаем свои проблемы, так что, если мы поговорим о них, то… Куртка пахнет застарелым табаком, спрайтом и пиццей. — Бля, это твоё? — Николас сдирает с себя куртку и протягивает Чжинёну. — Да, когда я пришёл, ты тут заледенел весь, поэтому я… Николас пихает ему куртку, Чжинён пялится непонимающе. — Забери. Мне не надо. — Эм, что? — Ты услышал, забери! Чжинён моргает. Он берётся за ткань. — Никки… — И не называй меня так! — взрывается Николас. Его голос срывается в какой-то скрип. — Пиздец, Ник. — Чжинён встает с нечитаемым лицом. У него белеют костяшки, когда он вцепляется в свою куртку. — Думаю… думаю, пойду домой. Увидимся.***
В Банбаэдонге абсолютно темно ночью. Улицы около остановки освещаются вывесками магазинов бытовой техники и киосками с кимбапом, но когда магазинчики и стойки ачжуммы заканчиваются, остаются только жилые многоэтажки, коттеджи за заборами и чёрные горы вдалеке. Николас перехватывает сумку покрепче и суёт свободную руку в карман парки. Холодно настолько, что у него идёт пар изо рта, поднимаясь облачком в черное ночное небо. Иногда он немного жалеет, что живёт так далеко от вечно бурлящих жизнью Итэвона или Хондэ, выёбистого Каннама или кишащего людьми Гуро. Но сегодня Банбаэдонг просто идеален. Не считая странной обнимающейся парочки и проезжающей мимо блестящей тачки, есть только Николас, его мысли и большой пакет с едой. Это хорошо. Он не знает, смог бы он это сделать, если бы был не один. Это даже не похоже на план. Можно сказать, что это самое спонтанное решение в его жизни. На самом деле, он бы лучше каждый год до конца жизни ходил на шоу ми зе мани, чем делал то, что делает. Его руки дрожат, когда он жмёт на кнопку звонка у бетонно-стеклянной виллы и смотрит в камеру. — Ник? — голос Чжинёна механически скрипит через динамик. — Ну давай, поднимайся. Его руки продолжают жить своей жизнью, когда он стоит на пороге в квартиру Чжинёна. — Ну, я, эм, курицу принёс, — говорит он, поднимая сумку, как будто это должно объяснить, какого хрена он припёрся к Чжинёну в середине ночи, даже не написав. Чжинён улыбается. — Ну, тогда чего стоишь? Они сидят по-турецки на полу, обложенные упаковками с жареной курочкой и греются от подпольного обогревателя. У Чжинёна играет американский хопчик, и его рисоварка щелкает каждые пару минут, и иногда вибрирует телефон, но он игнорирует это. — О-очень вкусно, — говорит он, зажимая крылышко двумя пальцами. — Да ладно, это просто кфц. — Всё равно. — Он отрывает кусок кляра от мяса, пока Николас пытается вскрыть контейнер с маринованной редькой палочкой для еды. Он немного переусердствует и рассол проливается на пол. — Бля, прости. — Ничего, — смеётся Чжинён, вытирая всё салфеткой. — Нет, правда. Прости. — Николас выпрямляется, перестав возиться с редькой. — Прости, что я такой мудак. Чжинён мотает головой с набитым курицей ртом. — Не, не извиняйся. Я всё понимаю. Типа, говно случается. Даже ты иногда срываешься и это нормально. — Дело не только в этом, просто… — Николасу хочется зарыться головой в свою толстовку. Он долго ковыряется в своей курице. — Я пиздец расклеился в этом году. Чжинён опускает курицу. — Почему ты так думаешь? Николас замолкает и бездумно зарывается рукой в волосы, заляпав маслом свою серую чёлку. Ему приходит в голову, что, возможно, следовало получше всё обдумать, прежде чем идти сюда. Чжинён странно на него смотрит. Внезапно он встаёт и начинает копаться в стопке с дисками, после чего вставляет один в свой старый проигрыватель, который по непонятным причинам продолжает хранить дома. Николас узнает Bring Da Ruckus за первые два бита. — Вот это! — вырывается у него, пока Чжинён устраивается поудобнее на своем месте. — Блять, вот это оно! У Чжинёна абсолютно пустое лицо. Николас зачесывает пятерней волосы, половина укладывается, а половина продолжает стоять торчком. Кусок курицы, с которой он возился, обглодан до косточек. — Блять, ладно, хён. Я просто скажу, потому что мне кажется, что… что я ебанулся окончательно! Помнишь, как ты говорил, как мы слушали этот альбом у моей мамы на Чусок тысячу лет назад? — Ну… да? У Чжинёна широко распахнуты глаза и на нём нет шапки и половины его сережек. Он в носках и трениках и волосы выглядят мягкими и тёмными и он постукивает пальцем в бит. Он выглядит почти так же, как тогда. — И мы зачитали весь трек вместе и ты сказал, что это самое охуенное из того что ты слышал? Блять, хён… — Николас срывается на свистящий шёпот. Он обливается холодным потом под толстовкой. — Очень хотел поцеловать тебя тогда. — Да. То же самое. Рэквон читает про старые добрые деньки из динамиков. Куриная косточка ломается пополам в руках Николаса. — Что? Чжинён делает долгий глоток спрайта. — То же самое. Тоже пиздец хотел тебя поцеловать. Ol’ Dirty Bastard читает про свой пиздатый флоу. Николас замирает ледяной статуей. Его тело его не слушается, пот блестит на лбу, а губы двигаются сами по себе: — Почему… почему ты не сказал? Чжинён пожимает плечами и берет в руки палочку. — Без понятия. Наверное, по той же причине, по которой не сказал ты. — Николас чувствует, как у него взмокли подмышки. Он забывает, как дышать. — Я думал, это такая себе идея? Даже я бы мог сказать, что это навряд ли вписывалось в твои планы. Я подумал, может сейчас, когда дела наконец-то реально пошли в гору, может сейчас подходящий момент? Пробовал сказать тебе, ну, может, мы бы разобрались с этим как-нибудь, но… хрен его знает, как правильно о таком сказать. Видимо, время всё-таки было не то. Бум. Бэп. Бум-бум. Бэп. Гитара вступает на третьем такте. Это та песня. Та самая песня. Cash rules everything around me, get the money. — Сомневаюсь, что у меня получилось разобраться со своим дерьмом, но… — Николас неосознанно проговаривает строчки в голове. I grew up on the crime side, the New York Times side. Он вытирает потные ладони о штаны. Чжинён перестает жевать. — …кажется, время подходящее. Чжинён сглатывает. Его губы складываются в ту самую ухмылку, которую обожают фанаты. Он подается вперед, сантиметр за другим, и его пальцы проходятся по ладони Николаса, и он хватает, сжимает, сцепляет их руки вместе. Кажется, что их ладони идеально подходят друг для друга, они теплые и шершавые и немного влажные. Николас вцепляется в чжинёнову руку так, словно тот может передумать и куда-то убежать, и он уверен, что уши его горят красным. Они сидят так весь куплет Рэквона и припев. Николас пялится на их сцепленные руки. Кольца Чжинёна контрастируют с его кожей. Dollar dollar bill, y’all. — Ник. Чхве Николас Сокбэ. — Глаза Чжинёна выглядят классно с такого расстояния. Они сверкают, прям как гвоздик пирсинга на его скуле. — Если ты не поцелуешь меня до конца этой песни, то это придется сделать мне. Начинается куплет Inspectah Deck. Пошло оно всё к черту. Начинается куплет Николаса. Он перегибается над коробками и осторожно прикасается к губам Чжинёна. Мягко, одними губами, просто распробовать. Никотин, спрайт, курица. То, чего он и хотел. Чжинён отвечает на поцелуй. Сначала легко, потом ещё раз. И ещё, и ещё. Целует его горячо. Целует его мокро. Целует его и ласкает его челюсть, наклоняет голову, раскрывает его рот языком, медленно, мокро, охуительно. Целует его под последние строки куплета и припев и бридж. Затихают последние ноты, когда они отстраняются, соприкасаясь лбами и носами. Николас тяжело дышит ртом. — Ебаный свет, Ник, — шепчет Чжинён прямо в его губы, горячее дыхание и блестящие зубы. Николасу кажется, что у него порвётся рот от того, как широко он ухмыляется. — Вообще-то мне нравится Никки. — Да? — смеётся Чжинён, вцепляясь пальцами в его толстовку, чтобы тот не отстранялся. Николас тоже смеётся. Возможно, он не смеялся так уже несколько месяцев. — Что ж, Никки, эта худи выглядит пиздец тяжёлой. Разрешишь мне её снять? Язык Николаса медленно слизывает слюну с нижней чжинёновой губы. — Разрешу тебе даже гораздо больше. — Блять, — Чжинён вздрагивает. — Прикольно. Николас снимает толстовку. Его волосы всё ещё наполовину встопорщены. Чжинён отодвигает все коробки с едой и они продолжают целоваться прямо на полу. Он мягко толкает Николаса на спину, а Николас усаживает его на свои колени. Пол такой тёплый, и Чжинён тоже весь тёплый, и его руки оставляют горящие следы, когда он гладит его живот под футболкой. Чжинён целует его в пирсинг на бровях, а Николас — прямо в чернила на его шее. Чжинён запускает пальцы в волосы Николаса и хрипит его имя, и впервые он думает, что быть Николасом просто охуенно. Method Man из старого дискового проигрывателя распинается о своих крутых рифмах, но Николас не слышит. То, что Чжинён делает своими губами, кажется ему куда круче.***
Год заканчивается в Банбаэдонге. Солнце только встаёт, холодный зимний свет пробивается сквозь белые облака, лежащие шапкой на горах, и отсвечивает от очков Николаса. Он стоит в ванной. Треники, влажные после душа волосы, щурится, глядя в зеркало, пока пытается поменять сережки от пирсинга. — Ник. Хорошо спал? Николас кивает отражению Чжинёна. Боксеры, опухшие со сна глаза, огромная футболка. — Ты же был тут, так что знаешь. — Это правда, — Чжинён встает за его спиной, обвивает его голый живот руками и прижимается лбом к его затылку. — Я охуенно выспался. — Хён, — жалобно взывает Николас, сражаясь со своей сережкой. — Я себе глаз выколю случайно. — М-м-м. Чжинён притирается к нему ещё ближе, зарывается носом в его волосы. — Кстати. Я тебе не говорил, что мне нравится твой новый цвет. Эта серо-голубая штука… прикольно. — Подумал, что надо что-то поменять. Чжинён опускает подбородок на его плечо, прижимаясь губами к его уху. Его голос мягкий и уютный и кожа Николаса отзывается мурашками на это. — Я рад, что ты так решил. Один важный человек как-то сказал, что мы меняемся по-настоящему тогда, когда чувствуем, что готовы к этому. Он вставляет второй гвоздик и разворачивается в руках Чжинёна, так, что они стоят лицом лицу, лбом ко лбу, очки сползают на кончик носа. — Да? И кто это сказал? — Ты, год назад. Помнишь? Автобус в Ёндынпхо. Раннее утро где-то между старыми домиками и сверкающими торговыми центрами. — Ого. Серьёзно? Чжинён смеётся. Николас поднимает руку и гладит большим пальцем его покрытую щетиной щеку. — Кажется, я помню, что ты сказал, что этот год будет нашим, хён. Чжинён отпускает его талию на пару секунд, снимает с него очки и кладет их на раковину. Он сцепляет руки на его спине и прижимает его ближе и целует его. Очень медленно и горячо, взасос, улыбаясь, отчего кажется, что они занимаются этим уже добрую вечность. Николас ухмыляется в ответ и обхватывает его лицо ладонями и целует его в ответ, в губы, пирсинг и татуировки, мокро, жарко, легко и счастливо. Николас это Николас, а Чжинён это Чжинён, а квартира в Банбаэдонге круче, чем в Лос Анджелесе или на Каннаме или в Нью Йорке или вообще где угодно. Чжинён хмыкает в губы Николаса. — Думаю, так оно и есть, Никки. Николас улыбается в ответ.