turn around

Слэш
NC-17
Завершён
50
автор
Rivermorium бета
Пэйринг и персонажи:
Размер:
18 страниц, 1 часть
Описание:
Посвящение:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
50 Нравится 16 Отзывы 12 В сборник Скачать

Часть 1

Настройки текста
О том, что забыл в бытовке зарядник, Лухан вспоминает только после пробитого куском арматуры колеса, неудачного кювета и полусотни звонков в аварийку. Бессовестную аварийку с бессовестным Чонином в диспетчерской, больше похожей на игровую станцию. Лухан там был и до сих пор не верит в рассказы водителей о чудесном спасении подыхающих «ласточек» святым эвакуатором. В эвакуатор он тоже, кстати, не верит. Особенно сейчас. Телефон в очередной раз издевательски крякает: - Линия занята, попробуйте перезвонить позжжж… - и, икнув напоследок, уходит в отрицание. Лухан согласен – это «жжж», самая настоящая. Её во всем и винит – больше некого. Чонина, разве что, и себя немного. Потому что пара литров тёмного на одно крошечное блюдце арахиса, решительный отказ от трезвого водителя и ночное путешествие на полудохлом мустанге вполне в его стиле. Для полноты картины не хватает только сесть задницей на кактус, что в нынешнем положении не такая уж и плохая идея – и профилактика идиотизма, и бодрит, и никакой алкозельцер не нужен. Но иголки он заставит вынимать Чонина, честно. Сразу после того, как выберется отсюда, подальше от звенящей тишины и холодного пустынного ветра. - Какого х… - остаток фразы растворяется в глухих пинках тяжёлых кожаных ботинок о пострадавшее колесо. У Лухана смена с семи и пустая канистра из-под воды на заднем сиденье, он весь липкий от пота, с провонявшими бензином волосами и густым туманом в голове. Из вариантов только – спать в машине, рядом с ней или прямо посреди шоссе. Где-то совсем недалеко граница индейской резервации, и можно пойти туда, но фонарь в бардачке включает сволочь и тоже бастует, поэтому из света у Лухана один лишь жалкий огрызок луны и звёзды горстями в тёмно-синих дырках на тонких облаках тут и там. Этого совершенно не хватает на определение своего местоположения относительно каких-то там границ, зато вполне достаточно для того, чтобы заметить пару чёрных теней за спутанным клубком верблюжьей колючки метрах в десяти. Койоты. Мелкие любопытные засранцы, надеющиеся на остатки мяса после барбекю или ещё какой околосъедобный мусор вроде подсохших мексиканских лепёшек или ароматных крошек в пакетах из-под начос. - Кыш, валите отсюда! – страшным голосом кричит Лухан, пинает песок и только усмехается в ответ на возмущённый визг. У него и сраной конфетки в кармане нет, какие там начос. Желудок грустными китами воет на мысли о еде, и Лухан, устав метаться по пустыне, пристёгивает крышу и запирается в авто. Таком же холодном, как и ночи в этих краях. На заднем сиденье непривычно – последний раз он там появлялся с пару лет назад после крайне неудачного вестерна в уличном кинотеатре и с чужими бёдрами на своих. Было темно, жарко, громко и слишком хорошо, чтобы вспоминать это именно сейчас, но у мозга свои правила. И это, наверное, к лучшему. Засыпать, занимаясь самоедством, у Лухана получается гораздо лучше, чем на голодное пузо. "Делай, как знаешь", – эхом звучит в голове, и алкоголь плюс усталость дробят реальность натрое, мешая настоящее с прошлым и вымышленным. Два ярко-жёлтых глаза на шоссе вдали, ласковые руки и утробное рычание мощного двигателя – всё ещё сон? Определённо. Болезненные тычки по бокам и в плечо, малоцензурные выражения и резкий, до скрипа на зубах сладкий запах мускусной дыни. Это не сон уже, а рай, самый настоящий. - Пять минут… - жалобно просит Лухан в никуда и получает по шее. С раем он погорячился, это точно, но какая к чёрту разница, если первое, что он понимает, просыпаясь утром – ему снился Минсок. Поправочка. Ему снится Минсок. - Чего вылупился? Лухан хочет ответить, честно, но, кажется, забыл, как это вообще – говорить. - У тебя двадцать минут на душ. Минсок торопливо набрасывает на плечи вкусно-травяного цвета рубашку, цепляет с комода ключи от машины и, крутанув их на пальце, отправляет в задний карман джинсов. - Дверь сам найдёшь. И исчезает за шторкой так же внезапно, как и появился. Лухан приходит в себя спустя пять секунд вечности, валится с кровати на пол мешком картошки и, путаясь ногами в простынях, выбегает следом. Босиком и в одних трусах. - Минсок! – и орёт так, что сразу понятно – боится проснуться вот прямо сейчас, не успев сказать хоть слово. Совсем, как тогда. - Мм? К вящему удивлению Лухана, Минсок в воздухе не тает и вообще находится сразу же, любовно протирающим зеркало обожаемого кадиллака на стоянке прямо перед входом. - Это ты? - Ты бензин вчера пил, что ли? – искренне удивляется Минсок. И шутит вроде, а на лице ни тени улыбки, и Лухан, кажется, начинает понимать: - Это не сон. - В душ сходи, вода осталась, - советует Минсок, а в глазах читается явное «вода осталась, а мозгов у тебя – нет». - Почему ты здесь? - По делам. - Каким? - Это допрос? - Каким делам, Минсок? - Привёз Сехуну пару коробок нежно любимого им барахла. Ещё вопросы? - Да, - Лухан шумно сглатывает скопившуюся во рту слюну, едва не давясь жгучим разочарованием, но всё же решается. – Ночью… между нами что-то было? - Нет. - Жаль. Увлечённо вычищающий пыль из салона Минсок, вдруг, резко вскидывает на Лухана глаза и долго смотрит странным взглядом. Он что, сказал это вслух? - Пятнадцать минут. - Что? - Осталось у тебя на душ, в половину я запру номер и уеду, будешь до завтрашнего вечера сидеть. - Где ты сегодня ночевать собрался? - У Сехуна. - Почему не у меня? - Ты опоздаешь на работу. - Минсок. - Что? Иногда он просто ненавидит его за это. - Почему не у меня? Лухан сдабривает этот вопрос тонной стали, не меньше, но Минсок только жмёт плечами: - Потому что. Десять минут. И, хлопнув пальцами по циферблату на часах, уходит к управляющему мотеля заказать уборку. Лухан вздыхает и плетётся в душ. Минсок ни разу не назвал его по имени.

▵▿▵

Лухан рыбкой прыгает в рабочий комбинезон, с первого раза закрывает шкафчик, умудряется попасться на глаза менеджеру едва ли не на последних секундах пяти резервных минут, и это победа. Телефон жадно кормится чужим пауэрбэнком где-то под не первой свежести джинсами, а значит во время обеда можно будет победить ещё раз и, вызвонив Чонина, отправить его за старичком мустангом, пока койоты не свили себе внутри гнездо. Утро пятницы обычно довольно тихое. Лухан давно привык и знает, все выползут заправляться вечером, чтобы к ночи или с рассветом разъехаться по паркам и кэмпингам. И не то, чтоб он прям тащился от своей работы, просто за бульканьем восемьдесят девятого в пистолете и ленивыми разговорами с клиентами время бежит гораздо быстрее, да и чаевые никто не отменял. С утром никаких метаморфоз – оно привычно ленивое и медленно нагревает сонные улицы недавно проснувшимся солнцем, а вот Лухана за сегодня уже трижды одёргивали за неспособность сидеть на попе ровно и предлагали вытащить шило на свет божий любыми подручными. Будто они поймут, даже если он попытается объяснить. У него же Минсок. Тот хмурый и солнечно-рыжий хомяк, что вытащил его из объятий подбитого фордика минувшей ночью. Тот, что привёз его в мотель отсыпаться и выпнул из душа, угрожающе позвякивая ключами от номера. Тот самый, который: "Делай, как знаешь." Какая к чёрту работа, какое сидеть ровно, если Минсок так близко, и, возможно, кормит вечно скучающего по хёну Сехуна говяжьими бургерами где-то в радиусе десяти километров. И сделает всё, наверное: в соседнюю деревню, штат, к звёздам уедет – лишь бы не заправлять своё обожаемое четырёхколёсное там, где рискует встретить Лухана. Боится он его, что ли? Обед наступает позже обычного из-за колонны канадских туристов, оккупировавших заправку и бистро на долгие сорок минут. Заменить его некому, и Лухан отпускает последнего уже после двух, пожелав счастливого пути. Он прячет в складках джинсов толстую трубочку чаевых, выпивает разом литр воды и, отыскав в телефоне нужный номер, вынимает из Чонина всю душу и ещё маленько. Напрасно, потому что Чонин то ли обижается, то ли правда на вызове, но: - Сам своё корыто доставай, я занят. "Корыто"? Никакого уважения к антиквариату. Лухан в крайней степени возмущения открывает и закрывает рот, но так и не находит, что сказать. У него в планах было вернуть тачку на родную парковку и отправиться на поиски Минсока по ближайшим кафе, барам или вообще квартирам. Возможно, даже потратить на это всю жизнь, но это оказывается лишним. - Девяносто третий, до полного. Лухан не сразу вспоминает, кто он и где находится, потому что увидеть Минсока здесь – последнее, чего он ждал. - Девяносто третий.. ты начинку поменял, что ли? Минсок усмехается – конечно, поменял, а Лухан вздыхает. И его мустанг, и минсоковский эльдорадо покупали вместе, с разницей в пару недель, но у Минсока почему-то не машина, а конфетка – хоть сейчас на выставку, – в то время как у Лухана – пыльное ведро. И в этом он весь. - Тачку-то забрали? - Нет, Чонин слился. Минсок кивает и долго молчит, а у Лухана язык чешется. Хочется, как раньше, чтобы каждую новую мысль на стол и надвое, под пиво, газировку или сырные палочки из кафе на углу. У Минсока на них краш, не меньше. - Запаска есть? - Угу. - Я заеду вечером, - тихо сообщает Минсок и, воспользовавшись шоковым состоянием Лухана, быстро суёт аккуратно свёрнутую купюру в кармашек комбинезона. И заезжает же, прямо к концу смены, без слов кивает на переднее сиденье и включает зажигание. Будто так и должно быть. Лухан правила игры принимает, всю дорогу кусает губы, чтобы не дать себе заговорить, и на каждом светофоре до выезда на шоссе украдкой принюхивается к лёгкому аромату дыни. Так пахло у Минсока дома, так пахнет его машина, так пахнет сам Минсок, его волосы и постель, и у Лухана не так много времени на то, чтобы запомнить давно забытый запах, прежде чем всё снова исчезнет. - Живой вроде. Лухан оглядывается и облегчённо выдыхает – перекошенный фордик грустит ровно на том же месте, где его и оставили. Грязный и очень жалкий, но целый и, совершенно точно, не оккупированный наглыми койотами. У Минсока в багажнике обнаруживается самое настоящее сокровище – целый арсенал всяких инструментов, заклёпок и девайсов (некоторые из них Лухан видит впервые в жизни), и на смену колеса уходит минуты две от силы. - Заводится? – спрашивает Минсок. Он заглядывает под всё ещё пристёгнутую крышу, удовлетворённо кивает, услышав хриплое рычание из-под капота, и уже разворачивается к кадиллаку, когда Лухан вдруг глушит двигатель. - Мы можем поговорить? - Сейчас? Минсок не выглядит удивлённым. Он наклоняет голову, ловит рыжей макушкой лучи закатного солнца и, не отводя глаз, смотрит в упор. - Сейчас. Это их «сейчас» с первых же секунд грозится стать бесконечностью. Разговора не получается, зато отлично получается молчать, пока тени от гор на пыли не убегают вдаль от горизонта навстречу ночи и собственной смерти. И умирают там, за ржавыми долинами, чтобы вновь воскреснуть ранним утром. И только когда на голубом, светлом ещё, полотне неба начинают мерцать звёзды, Лухан, наконец, подаёт голос: - Два года. Он выбирается из машины и, пнув зацепившуюся за штанину колючку, встаёт напротив. - Два года, Минсок. - … - Люди, - с нажимом говорит Лухан, - так не делают, знаешь? - Как? - Не исчезают. Минсок молчит, Лухан вздыхает, но сдаваться не готов. - Я скучал. - Зачем ты мне это говоришь? Лухан не хочет отвечать. Минсок же такой умный, почему не понимает? Почему кривится так, словно ему больно, и смотрит, куда угодно, лишь бы мимо. Слова не клеятся, улетают прочь с остывшим ветром, и Лухан просто делает два широких шага навстречу. Небо стремительно темнеет, и он готов кричать, просить его остановиться, если это поможет. Потому что Лухан не хочет отвечать, он хочет видеть. Глаза Минсока, губы Минсока, его руки и шею, от которой так сладко пахнет неизменным парфюмом. Всё это медленно растворяется в беспокойном вечере, сереет, теряя краски, но всё же не исчезает. Лухан не хочет отвечать, а Минсок больше не спрашивает. Он позволяет прижать себя к прикрытой дверце мустанга, позволяет выдернуть из-за пояса рубашку, забраться холодными пальцами под майку и погладить тёплый живот. Минсок потрясающий. Был, есть и будет. Он дышит часто и жарко, смыкает губы на чужом языке, а потом, запрокинув голову, подставляет шею – целуй, чёрт бы тебя побрал! И цепляется за ткань футболки на спине Лухана так, словно позади – пропасть, и до дна лететь те же два года, которые по разным углам и друг без друга. Минсок – это только для него. Это почти год безответного "хочу", внутренних пожаров и истерик, год чудовищных сцен ревности и совершенно невинных: "Хань, ты чего?" "Влюбился, что ли?" "Познакомишь?" Хрена с два он познакомит. Потому что, простите, с кем? С тем, кого ты каждый день в зеркале видишь, Минсок? Лухану тогда вообще всё казалось безжизненно серым и бессмысленным, пока он не психанул и, перешагнув через страшное "а вдруг", не вывалил всё на Минсока прямо во время матча по баскетболу. Ребята их команды сражались за честь колледжа, а Минсок жался к стене за трибуной, тиская в руках стакан из-под колы, и испуганно хлопал ресницами. Он совсем не смотрел на Лухана и, кажется, даже боялся дышать, а потом и вовсе сбежал. И это стало бы катастрофой невиданных масштабов, если бы Лухан не оказался таким упёртым бараном. Минсок сменил расписание, избегал ходить в столовую и зашуганным котом прятался по углам, но наглости Лухана хватило бы на целый десяток стеснительных школьниц. Даже в этих условиях он умудрился заполнить собой все пробелы в жизни Минсока, каждое белое пятнышко. Сейчас он понимает, что просто выворачивал его наизнанку, мариновал в собственном бессилии и раз за разом ломал всё медленнее растущую вокруг крепость. Лухан делал это тихо, нежно, мягко… совершенно подло, он знает. И Минсок сдался. Не скоро, но сдался. Перестал пугаться и бегать, начал улыбаться, научился смотреть в глаза и не бояться своих чувств и желаний. Минсок – всё, что ему нужно. Так почему? Почему же ты снова боишься, так хочет спросить Лухан. В каждом движении Минсока, в каждом взгляде и вздохе, он одним только нюхом чует готовность дать ему по лицу – или куда больнее будет – и сбежать. Поэтому Лухан быстро цепляет носком болтающуюся дверцу и не без усилий затаскивает Минсока на заднее сиденье. Их обоих накрывает пылью и прошлым, так настойчиво лезущим изо всех щелей поскрипывающего мустанга. Минсок мнёт рукава луханевской футболки, едва слышно стонет на его попытки вылизать чужой рот сразу и целиком и явно не думает, какие процессы рождают его нетерпеливые ёрзания задницей прямо по члену Лухана под толстым слоем джинсовой ткани. Сам же Лухан виртуозно и одной ногой балансирует на грани желаемого и разумного, он трогает Минсока везде, где может дотянуться, оттягивает назад за волосы на затылке и кусается. Шея, ключицы и эта очаровательная ямочка между – честное слово, он готов захлебнуться слюной, лишь бы её хватило на облизать всё тело перед ним вдоль и поперёк два раза. А потом ещё один. Минсок на нём, весь. Он отвечает, но сквозь всё ту же, мать её, нерушимую стену бесконечных сомнений. Лухан не согласен капитулировать – не перед ней, не сейчас, –и прижимается ближе, царапает кожу вдоль пояса брюк и решительно сжимает рукой выпирающую ширинку, нащупывая член. Твёрдый. Минсок стонет уже всерьёз, почти хнычет и едва не рвёт многострадальную футболку у воротничка. Он даже отодвигается, но Лухан тут же ловит, прижимается губами к порозовевшей щеке и, тяжело дыша, в неё же шепчет: - Не бойся… И есть всё-таки, наверное, за их спинами пропасть, потому что падают оба. У Минсока стекленеют глаза, всё равно что в кукольные превращаются. Он замирает на десять долгих секунд, дышит как-то слишком болезненно и прерывисто, и Лухан не смеет пошевелиться. Ему страшно. И эту, одним моментом появившуюся между ними черту, можно потрогать кончиками пальцев. - Минсок. - Нет, Хань, - Минсок мотает головой, в недалёком от паники состоянии скатывается с колен Лухана (насколько это вообще возможно в условиях тесного салона), и буквально вываливается в объятия пыльных ветров равнины. Он что, назвал его по имени? - Минсок! - Не надо. У него нотками сдерживаемой истерики дрожит голос, и Лухану страшно трижды. Он задевает сиденья, шипит от боли, спотыкаясь о порог, и не успевает догнать уже вовсю жмущего на педаль газа Минсока. Лухан не отпустит, не в этот раз. Он и в прошлый не отпустил бы, но тогда его мнением поинтересоваться не соизволили. На запрыгнуть в машину, завестись и рвануть следом уходят считанные секунды, и всю оставшуюся дорогу Лухан просто едет сзади, разглядывая чёрный силуэт сквозь крохотное окошко под светом фар встречных авто. Звёзды над шоссе исчезают за плотными низкими облаками, и лобовое стекло быстро покрывается крупными как горох бусинами дождевых капель. Кадиллак уверенно игнорирует поворот к кварталу, где живёт Сехун, отправляясь сразу в сторону мотеля. Он ускоряется у перекрёстка Северной и Пайн Авеню – пытается оторваться, наверное, – но Лухан стабильно висит на хвосте, не забывая на всякой кочке мысленно благодарить дряхленький фордик. Старичок вообще имеет нехорошую привычку глохнуть в максимально критический момент, но на этот раз будто проникается отчаянием хозяина и не думает возникать. Только чихает и пофыркивает иногда, но Лухан в этих звуках слышит что-то вроде "не ссы, чувак, прорвёмся" и даёт газу. Минсок торопится, это видно, но паркуется всё равно плавно и с присущей ему аккуратностью. Лухан же визжит шинами по парковке как махровый каскадёр, и не зря. Он ловит Минсока за запястья у самой двери, разворачивает к себе и твёрдо, нарочито чётко говорит: - Не в этот раз. Они смотрят друг на друга, оба мокрые как мыши, с прилипшими к лицу волосами и огнём в глазах. Минсок выворачивается как может, но по итогу оказывается прижат грудью к двери, а у Лухана внутри вулкан и реки лавы кипят, разогревая кровь. Он совсем не знает, что делать дальше, и просто тычется носом в затылок Минсока, попугаем повторяя: - Не отпущу тебя, слышишь? Не отпущу, не отпущу… И то ли Минсок снова сдаётся, то ли за своими демонами следует, но ухитряется всё же повернуть ключ в замке и, распахнув дверь, затягивает Лухана внутрь. Одежда неприятно липнет к телу, собирается складками на сгибе локтей и под коленями и совсем не желает сниматься. Лухан с трудом стаскивает с Минсока тяжёлую от воды рубашку, скатывает колбаской майку и, с ворохом брызг сорвав с головы, выкидывает прочь. - Ты, - тут же шепчет Минсок. – Ты тоже. Он прислоняется щекой к щеке Лухана, ласкается как кот и теребит пальцами вышитый дурацким узором воротничок. - Поможешь? Футболка приземляется где-то между кроватью и креслом, а Минсок увлечённо размазывает влагу по бокам Лухана от кромки джинсов до подмышек и обратно. За окном бесится природа, одна за другой сверкают яркие молнии, пугая голубей гулким эхом, а Лухан будто пьёт Минсока и не может остановиться. Он долго дышит ему в шею и лижет дёргающийся кадык, целует плечи, руки и кончиком языка обводит тонкие венки на левом запястье. Минсок иногда такой тихий, такой нежный и невыносимо милый, что Лухан себя чувствует озабоченным чудовищем. Особенно, когда подхватывает ойкнувшего Минсока и усаживает на комод, коленом раскрывая сдвинутые бёдра. Деревянные сочленения страдающей мебели трутся друг о друга, жалобно скрипят и шатаются, грозя сложиться карточным домиком прямо под ними. - Пусти, я слезу, - просит Минсок, двигаясь к краю. Комод страдает ещё громче. Лухан не пускает. - Сиди. - Сломаем же. - И? Лухану смешно и немного нервно. Он давит дурацкую улыбку, представляя, как эпично они полетят на пол, а Минсок заводит руки за спину и откидывается назад, открываясь. Бери, чего застыл? И это финиш. Как так? Как можно вообще таким быть? Это преступление против мира, человечества и самого Лухана. Минсок просто соткан из его многочисленных кинков и невысказанных желаний. Ему и делать-то ничего не надо – достаточно просто быть, чтобы у Лухана всё поплыло и встало. Как по щелчку, да. Тогда и сейчас. Лабораторная с опытами в тесном боксе? Щёлк. Тренировка по футболу, короткие шорты (под кромкой которых так хотелось "случайно" провести пальцем)? Щёлк. Раздевалка, пропотевшая форма и соседние душевые кабинки? Щёлк. Безобидный пикник, Минсок, сидящий на траве в своих преступных голубых джинсах? Щёлк. О, эти джинсы. Они собирались в паху такими аппетитными складками, что беснующимся гормонам Лухана хотелось просто нырнуть туда лицом, вдоволь надышаться и умереть. Щёлк. Щёлк. Щёлк. Теперь его ничто не останавливает, Лухан думает недолго (или не думает вообще), встаёт на колени и трётся носом о ширинку чужих брюк. Минсок дрожит, оттягивает его за волосы, снова сдвигает бёдра и просит: - Перестань. Стесняется. Лухану такой Минсок нравится, но он послушно прекращает. С тем лишь, чтобы вернуться к уже освобождённым от одежды сантиметрам не зацелованной ещё кожи. - Ты так сладко пахнешь. Всё та же дыня. Этот аромат преследует Минсока ровно столько, сколько они знакомы. Может, не всю жизнь, но самый важный её кусок – точно. Лухан словно охотится за этим запахом, лижет поджимающийся живот и утыкается носом в пупок, шумно выдыхая, а после поднимается выше. Целует сосок одними губами, мягко и почти невесомо. Прислушивается к судорожным вздохам и, удовлетворённо кивнув самому себе, уже всерьёз облизывает его, дует и растирает между пальцами, оттягивая твёрдеющую горошинку. Про второй он забывает, но извивающийся под его прикосновениями Минсок не согласен. Он недовольно мычит, зовёт протяжно: - Ха-ань. Снова тянет за волосы и давит на затылок, прижимая к груди. Лухана такой Минсок приводит в восторг, поэтому он просто трёт сразу оба сосочка и вокруг шершавыми пальцами, кусает влажные губы со своим на них именем и языком ловит очаровательные вздохи и полувсхлипы. Минсоку так нравится, всегда нравилось, а Лухану, в принципе, большего и не надо, но остановиться сейчас – решительно невозможно. Им бы, по-хорошему, в душ, но оторваться друг от друга невозможно тоже. А как, когда все нервы у обоих оголёнными проводами наружу, скручиваются в тугие пружины, сплетаются и безбожно искрят? - Хань. Минсок обхватывает Лухана ногами, кладёт руки на плечи и замирает, прежде чем стукнуться своим лбом о его и заглянуть в глаза. - Раздень меня. - Ты первый. Одежда остаётся на полу. У Лухана никогда не было проблем со зрением, но сейчас у него зудит и чешется включить свет. Минсок совсем голый и, он уверен, с красными щеками и шеей, сидит на кровати, прижимая ладонью к животу твёрдый член, и нетерпеливо елозит бёдрами по простыне. Лухан хочет быть осторожным, хочет не торопиться и касаться так, чтобы не было страха, тревог и сомнений, но как объяснить и Минсоку, и, главное, самому себе, что два года это просто слишком долго. Слишком рвётся наружу всё, вся та любовь, что долгими месяцами варилась внутри в коктейле из обиды и непонимания. Болит у каждого, но Минсок своих демонов держит на коротком поводке, выпуская только по собственному желанию. Лухан же так не может. Все его чувства к Минсоку с самого их начала – это нечто. Оно такое дикое, спутанное в гигантский клубок и даже ему не до конца ясное, что Лухан думает – в этом легко потерять себя. Но напротив него Минсок. Молчаливый, с блеском в глазах и мягкими волнами исходящей от него уверенности. Спокойный и открытый только ему. Он так просто гладит Лухана по бедру, так невозмутимо по очереди прижимается губами к торчащим соскам и ведёт языком между рёбер к пупку, что в какой-то момент свернувшиеся клубком тугие жгуты неконтролируемых чувств Лухана перестают казаться опасными. Минсок левой рукой сжимает свой член, правую – тянет к Лухану и, царапнув пальцами пах, кладёт ладонь на влажную головку. Лухан дёргается, врезается коленями в жесткую рамку матраса, убирает со лба Минсока сырые волосы и закрывает глаза. Он чувствует тёплый язык у основания и под шершавой складочкой тонкой кожицы наверху и сбивается, считая громкие, мокрые поцелуи по венкам вдоль ствола, а потом Минсок просто смыкает пальцы в кольцо, ведёт вверх-вниз, лижет где-то у яичек и сам же стонет так, что у Лухана внутри звёзды взрываются, оставляя за собой тонны пыли, сотни чёрных дыр и яркие вспышки света. Лухан дрожит. Он совсем не умеет реагировать правильно, когда вот так, когда всё наизнанку и не спрячешь. Не знает, куда деть ноги, руки и вообще всего себя, поэтому перехватывает протестующего Минсока за запястья и наваливается сверху, прижимая к постели. Они оба без одежды, кожа к коже – ближе некуда. Лухан приподнимается, целует Минсока у колена и, придвинувшись ближе, трётся о него совсем по-животному. Он тоже твёрдый и хочет не меньше, Лухану так нравится ощущать это собственным телом. Во рту скапливается вязкая слюна, и вот сейчас ему совершенно точно необходимо потрогать Минсока там, где жарче всего. Он просовывает руку под поясницу, поднимает его, и пальцы сами крадутся по спине к ягодицам. Попка у Минсока что надо. Мягкая, круглая и всё ещё холодная после насквозь промокших брюк и трусов. Она идеально мнётся в ладонях и краснеет – Лухан не видит, но уверен, это так. Он раздвигает и щупает половинки снова и снова, пока Минсок не привыкнет, а потом просто ребром ладони залезает между и старательно растирает по нежной ложбинке скопившееся там тепло, чувствуя, как сжимается и расслабляется Минсок. От мыслей о том, как там внутри, Лухан едва не рычит, массирует указательным пальцем напрягшуюся мышцу и на секунду теряет связь с реальностью, а Минсок обмякает в его руках и сладко стонет. - Подожди, я сейчас. Лухан оставляет его совсем ненадолго, но чувствует себя виноватым сразу, как ступает босыми ногами на деревянный пол. Придётся потерпеть, так нехорошо с Минсоком даже его демоны без башки не смогли бы обойтись. Он точно видел в плошке на подоконнике цветастый квадратик презерватива, за который скорее всего нужно будет доплатить управляющему пару долларов, и на сто процентов уверен – у Минсока есть масло, иначе от каждой складочки на его теле не пахло бы свежевскрытой муксусной дыней. Его фруктово-ягодный мальчик. Резинку Лухан находит сам, масло вкладывает в его ладонь Минсок. Он целует Лухана глубоко и долго, кусая губы и не давая отстраниться, после чего находит подушку, подминает под себя и, вжавшись ягодицами в бедра позади, падает лбом на кровать. - Минсок… - Не обсуждается. Лухан тут же теряется и хмурит брови. Минсок всегда любил, когда его трогают, желательно везде и сразу. Хныкал, не пускал внутрь и не давал двигаться, пока Лухан не опускался сверху и не обнимал его всего, а теперь..? - Почему так? - Хань. Минсок ставит ноги шире, раскрывается, как может, и отказывается отвечать. - Сделай что-нибудь. Пожалуйста. Лухан вздыхает и сдаётся, его очередь. Он всегда думал над тем, как нужно смотреть на Минсока, когда он под ним, такой раскрасневшийся и беззащитный. Как вести себя, когда он стонет в голос протяжно и просит чуть медленнее, но сильнее и глубже, что говорить, и нужно ли что-то в принципе. Но за него уже всё решили, и хорошо это или плохо – Лухан не знает. Он чмокает Минсока в ямочку над левой ягодицей, льёт масло на пальцы и мимо, втирает прямо в ложбинку позвоночника от самой шеи и вниз, прежде чем, сделав пару пробных неглубоких движений, скользнуть внутрь окончательно разомлевшего Минсока одним указательным. - Расслабься. Лухан растягивает неторопливо. Он добавляет пальцы, разводит их в стороны и ускоряется, а на Минсока совершенно невозможно смотреть. У него на ногах поджимаются пальчики, он ведёт бёдрами, комкает в кулаках одеяло и неразборчиво мычит. Лухан фантазирует себе, что не его одного эти бесконечные два года ломало и безбожно колбасило, а теперь сносит крышу, потому что снова рядом, на расстоянии в минус. Трогать Минсока, не видеть его глаз – легко, но Лухан хочет, чтобы сложно. Минсок – ни в какую. Не даёт перевернуть себя, словно прирастает к постели, и только за запястье возвращает скользкие пальцы Лухана туда, где уже всё влажно и ноет. Минсоку мало, он хочет ещё, а у Лухана свои условия. Он отодвигается, лишая Минсока тепла. - Хань? Минсок вертит головой, не понимая, почему вдруг стало холодно. Он садится на колени на углу кровати и только смотрит, как Лухан опускается у изголовья, опираясь спиной, и протягивает Минсоку руку. - Иди сюда. Тусклого света рыжих фонарей с парковки достаточно, чтобы разглядеть, как Минсок облизывает губы, явно нервничая, и борется с кем-то внутри. Лухан не знает, чего он боится, но не спрашивает и руку не опускает. - Ну. Минсок подчиняется не сразу. Продолжает сомневаться, даже когда вкладывает маленькую ладонь в чужую и, всё же позволив Лухану затащить себя на него, лезет целоваться. Они единым организмом сползают с изголовья на подушки и жмутся друг к другу словно в последний раз. Член у Лухана влажный и твёрдый. Толстый. Он касается Минсока между покрасневших ягодиц, заставляя его сжимать их и елозить на его животе. Минсок вцепляется пальцами в плечи под ним, плавно приподнимает и опускает бёдра и тихо стонет, без стеснения показывая, как ему хорошо. Сладко, горячо, но мало. Минсоку хочется его внутрь, хочется ближе – это видно по рваным движениям, нетерпеливым всхлипам и полумесяцам царапин на коже Лухана. За окном дождь и холодные лужи, а в комнате совсем жарко, пахнет дыней, потом и стиральным порошком. Лухан укладывает Минсока на спину, нависая сверху, и тянется за потерявшимся в складках сбитого одеяла пузырьком. Они уже оба в масле, но он льёт на ладонь ещё. Массирует и трёт яички, спускается ниже, обводит сжимающуюся дырочку и входит сразу тремя пальцами. Резко, сильно. Минсока от неожиданности подбрасывает на кровати. Он не успевает прийти в себя, как Лухан, растерев масло по презервативу, толкается внутрь. Медленно, но сразу целиком, до самого основания. Минсок издаёт какой-то совершенно сумасшедший утробный звук, выгибается в пояснице, подаётся назад и едва не соскальзывает с его члена, но Лухан ловит, гладит по бедру, целует у колена и подтягивает к себе, успокаивая. - Не говори , что тебе не нравится. Лухан не знает, что делал Минсок эти два года, где был и с кем, но разве это имеет значение? Сейчас Минсок перед ним, под ним . Он весь напряжён как натянутая струна и тяжело дышит, привыкая к ощущению наполненности. Минсок почти не шевелится, только смотрит на Лухана из-под опущенных ресниц и ковыряет ногтями простынь. А потом кивает. Лухан возвращает взгляд и ждёт ещё долгих пять секунд, прежде чем выйти из нежной, так сладко обволакивающей его горячей тесноты до самой головки и с силой толкнуться обратно. Он двигается сначала плавно, неторопливо, потом наклоняется к Минсоку, лижет солёную шею и подбородок, кусает под нижней губой, шепчет прямо в рот: - Не смей исчезать, - и больше не останавливается. Держит крепко, двигается быстрее, но так, чтобы не слишком. Лучше медленнее, но сильнее и глубже. Так, чтобы голос Минсока чаще срывался на крик, а пальцы хватались за его руки, колени и стягивали смятую простынь. Их обоих не хватит надолго, Лухан понимает это и, не давая Минсоку касаться собственного члена, дрочит ему сам, размазывая скользкое по стволу. Кончают они почти одновременно. Первым – Минсок, и сжимает Лухана внутри так, что он рычит, кончает следом и стонет сам, потому что иначе не получается. Остаток ночи растворяется в ласковом шёпоте, бесконечных поцелуях и шуме дождя за стеной. Они катаются по постели, не в силах оторваться друг от друга, лижутся как щенки, кусаются и смеются. И Лухану в какой-то момент кажется, что два года до их вчерашней встречи были не больше, чем сном.

▵▿▵

Первый раз Лухан просыпается около шести, когда сонное ещё солнце задевает неуверенными лучами занавеску на окне и ползёт вдоль подоконника, а Минсок шумно сопит в его подмышку. Второй раз он продирает глаза к полудню. Рядом с ним ворох одеял, холодная простыня и стойкий ненавязчивый запах дыни, а одежда аккуратно висит на двери душевой и спинках стульев. Одежда Лухана. Ни рубашки, ни джинсов Минсока он не находит. Впрочем, как и его самого. Зато, на пострадавшем прошлым вечером комоде обнаруживается ключ и записка. "Будешь уходить, оставь ключ управляющему М." Лухана такой расклад не устраивает. Он тратит полчаса на душ и сборы, хватает ключи и пулей вылетает за порог. Минсок находится этим же вечером. Лухан цапает его у местного магазинчика и без особых усилий затаскивает в ближайший дайнер. Берёт себе рагу, сырный омлет Минсоку и кофе с булочками на двоих. - Не смей убегать. - От тебя убежишь, - вздыхает Минсок. Он нервничает и тянется за салфеткой, чтобы, скорее всего, расковырять её в пыль под столом, но Лухан ловит его руку и сжимает своей. Разговаривать с Минсоком сложно, совсем, как в первые недели их дурацкого знакомства в средней школе. И хочется кричать, потому что, где всё то, что он годами вытаскивал из стеснительного, страшащегося чувств и эмоций Минсока. Где хитрый прищур, звонкий смех и улыбки эти сумасшедшие? Где его Минсок? - Я не пущу больше. - Я тебя не спрашивал. - Минсок! - Лу Хань. - Ты просто исчез, понимаешь это? – взрывается Лухан. Он вообще в это неделю поверить не мог, а потом ещё с полгода в себя приходил, прежде чем осознать – Минсок уехал. Совсем. - Я никуда не исчезал, - Минсок раздражается, закрывает глаза и выдыхает сквозь зубы. Лухан видит в этом столько боли, что тут же теряется, и просто ждёт продолжения. - Всё было слишком… ты, экзамены, работа, твои родители… - Они давно не лезут в мою жизнь, - тушуется Лухан, с трудом вспоминая, что предшествовало их расставанию. - Рад слышать, - горько усмехается Минсок. - Отец живёт в Ог… - Мне всё равно. - Они не помешают. - Ты не понимаешь, - сокрушённо качает головой Минсок. – Совсем, совсем не понимаешь. - Так объясни мне. Лухан открыто смотрит на Минсока. Минсок молчит, не отрывая взгляд от окна так, будто там кино показывают, а Лухан тихо бесится. - Объясни мне, чего ты так боишься? И вроде ничего страшного не говорит, а Минсок тут же вскидывается. Он явно хочет что-то ответить, но только поджимает губы, выдёргивает свою руку и, торопливо поднявшись, устремляется к выходу. - Минсок! Лухан кидается следом, игнорируя любопытные взгляды ужинающих полицейских и флиртующих с официантками дальнобойщиков с местной станции. В прошлый раз он не догнал Минсока, в этот – обязательно. - Какого хрена ты творишь?! - почти кричит Лухан, хватая его за локоть и резко разворачивая к себе лицом. - Пусти! - Можешь хоть что-нибудь объяснить нормально? Я не понимаю, слышишь?! Лухан в отчаянии, это видно. У него дрожат руки, срывается на фальцет низкий голос и сбивается дыхание. Он же нашёл Минсока, почти там же, где оставил, и совершенно точно не готов терять его снова. Так, почему же Минсок… - Ты и тогда не понял, даже не пытался! Попробуй вспомнить, что сказал мне после весенней ярмарки. - Минсок, мои родители… - Они тут не при чём! Боже, Хань… - Минсок закрывает лицо и, продышавшись, зарывается пальцами в волосы. – Ты признался мне, преследовал везде, а я… я же влюбился. - Минсок… - Ты без конца спрашиваешь, чего я боюсь? Того, что ты снова вывернешь меня мясом кверху, а потом опять скажешь "давай потом, я не готов". - Я… - Мне так больно было, Хань. Я просто… просто на куски себя рвал, пытаясь почувствовать тебя, понять, увидеть, а ты… тебе было нужно побыть одному. - Почему ты не сказал? – Лухан почти шепчет. У него дрожат губы и совсем не получается сдвинуться с места. - Как я должен был это сказать? Твои родители слали в ректорат письма с требованием развести нас, а когда я предложил уехать, ты просто… Минсок замолкает, а Лухан впервые ищет ответ на все вопросы в самом себе. Он против воли просочился, залез в отдельного от него человека, сотворил внутри невероятных масштабов срач, вытащил наружу самое сокровенное и… испугался. Это он испугался. Лухан, не Минсок. Родители висели над ними чёрной тучей, давили, шантажировали, и Лухан, с его вечным стремлением к свободе, довольно успешно сопротивлялся. Ругался, кричал, даже дрался с отцом, но продолжал ночами запираться в спальне Минсока в общежитии, пока они не решили сбежать. Минсок сделал всё: привёл в порядок их авто, подготовил документы для перевода, завёл отдельный от стипендии счёт в банке, нашёл варианты онлайн подработки – всё, что мог. И никак не ждал того, что Лухан предложит подождать. Ему нужно было время, нужно разобраться в себе и вообще, пока, наверное, не следует встречаться. Минсок знает, он тогда психанул, но иначе поступить не мог. - А чего боишься ты? Лухан всё ещё в прострации и не знает, что сказать. Как объяснить Минсоку, что именно в тот момент, когда их фактически насиловали обстоятельствами, именно тогда, когда всё это дерьмо с родителями, письмами и бесконечными ссорами обрушилось на них, именно в те дни он осознал глубину своей одержимости Минсоком. Он был готов идти с ним на край света, смотреть в яркие глаза, не отрываясь, и никогда не думать ни о чём, лишь бы рядом. Как контролировать это – Лухан не знал. Ни когда они просто сидели в столовой за обедом, ни когда играли в футбол, катаясь по мокрой траве, ни когда трахались в пустыне прямо на капоте старого мустанга. Лухан боялся своей любви. Её всегда было слишком много, и, казалось, она вот-вот сожрёт его, проглотит, не оставив и следа от самого Лухана, только бесформенное нечто, полное страсти и обожания без капли мозгов и здравого смысла. Он боялся смотреть на Минсока, на то, как он кусает губы и шепчет его имя ночами на койке в общежитии. Боялся сказать или сделать что-то не так или переборщить, или… - Чего ты боишься, Лу Хань? - повторяет Минсок. Лухан поднимает глаза. Сейчас он не боится смотреть прямо, и не испугается больше, он уверен. - Это ведь не для Сехуна, - доходит до него. – Ты приехал за мной. Минсок не отвечает. Просто смотрит на него с пару секунд и отворачивается, а у Лухана в голове одно: «не спугнуть!». - Минсок? - Тебе нужно было время, оно вышло. И всё вдруг становится кристально ясно, и Минсок перед ним едва не плачет, а Лухану хочется смеяться. Он так сильно боялся, что случайно сделал шаг назад, но теперь готов сделать два вперёд. За двоих, если потребуется. - У меня есть кот, - сообщает он ошарашенному Минсоку. – Три. - У меня тоже. Один. - Будет четыре? – спрашивает Лухан, подходя вплотную и прислоняясь ко лбу Минсока своим. - Хань… Минсок шмыгает носом падает и на его плечо, зарываясь носом в мятый воротник. И все чувства Лухана, которые когда-то казались слишком… слишком, сразу становятся просто нужными, жизненно важными и необходимыми, как вода и воздух. Они обнимаются на углу дайнера, повторяют имена друга и оба хлюпают соплями, как пересмотревшие "Хатико" девчонки. - Эй, ребят, - кричит им из-за двери голова местного официанта. – Есть-то будете? Заказ на столе… и счёт не оплачен. Лухан смеётся, кивает голове и тянет Минсока за руку. - Сколько у нас времени? - Что? - Неделя есть? Мне нужно рассчитаться с долгами, собраться и, наверное, продать тачку. - Мустанг? Ты больной. - Может быть, но твоя круче. - Помой свою, тоже крутая будет. - А ещё… я просто хочу ехать рядом с тобой и целоваться на светофорах. Минсок не отвечает, он утыкается взглядом в тарелку с остывшим уже омлетом и смущённо улыбается, а Лухан не может перестать на него смотреть. У Минсока красные ещё глаза, но совершенно счастливое выражение лица. Он слишком милый и точно стоит того, чтобы любить его и не бояться. Это Лухан понимает. И больше не испугается.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.