Сердцу не прикажешь

Снова этот сон. С тех пор, как умерла мама, который это уже раз? Сотый, тысячный? Я потерял счёт. Завтра мне исполнится четырнадцать лет, но я этому совсем не рад. Да и какой идиот будет плясать от счастья из-за какого-то дня рождения, когда всего лишь месяц назад не стало его матери? Лежу на кровати и гипнотизирую потолок. Завтра уже август, а значит, скоро надо будет идти в школу и натягивать на лицо радостное выражение лица. Не хочется, чтобы кто-то расспрашивал или лез внутрь, а значит нельзя давать для этого повод. Надо поесть. Иду на кухню и щурюсь от лучей солнца, которые готовы выжечь глаза, привыкшие к темноте, только открой. На ощупь закрываю жалюзи и наконец открываю глаза, ещё раз с тоской проведя рукой по жалюзи. После смерти мамы мы почти сразу переехали в другую часть города, потому что иначе папа бы не справился. Он работает на износ, это его способ отвлечься от мыслей о маме. Дома почти не бывает, я почти что живу один. Прекрасная перспектива в такой ситуации, будто бы я и не переживаю вовсе. Хоть я и сильно скучаю по маме, но также отлично понимаю, что если папа не будет работать, то у него попросту поедет крыша. Хотя я бы не отказался поужинать вместе хоть раз. Ставлю на разогрев вчерашнюю картошку с курицей, принесённую нашей доброй соседкой. Прекрасная женщина, тётя Люда хорошо знала маму и старается помочь нам всем, чем может, хоть её об этом никто не просил. После еды делать особо нечего, я сажусь за компьютер и захожу в Твиттер. Листаю ленту, пишу комментарии к смешным постам, стараюсь делать что угодно, лишь бы не грустить, не думать о маме. Голова гудит, в последнее время я совсем сбил режим, но я упорно листаю посты. Если я устану, то вскоре усну, что будет идеальным вариантом. Вскоре эта затея мне надоедает, и я беру с соседней тумбочки блокнот со своими зарисовками. Медленно листаю, разглядывая каждую картинку, вспоминая моменты, настроение, с которым я их рисовал. Для меня сейчас это что-то вроде терапии. Я насыщаюсь информацией и ненадолго забываю о грусти и сосущей пустоте, зарождающейся внутри, стоит только заскучать. Я делаю пару штрихов, на глаза падает чёлка, отросшая за месяц импровизированной самоизоляции. Лишь только я вхожу в художественный анабиоз, мой телефон невежливо квакает, привлекая внимание раздражающе мигающим огоньком уведомления. Я вздыхаю, будто на меня сразу свалились все проблемы мироздания, и откладываю блокнот. Зайдя в Ватсапп, обнаруживаю новое сообщение от него. Ну конечно, кому ещё может взбрести в голову писать мне летом — только ему. Вопрос: «Я позвоню?» и тупой смайлик. Я уже даже не реагирую, просто жду несколько секунд и мобильник начинает вибрировать. Принимаю запрос на видеозвонок и через мгновение передо мной уже лыбится во все 32 вихрастая мальчишеская голова. Мишка сильно изменился с садика, что неудивительно. Каштановые кудри разрослись в целый непокорный кустарник, который парень отказывался стричь, гордо отворачиваясь даже на мамины просьбы подравнять кончики. Впрочем, детская нежная красота превратилась в юношеский соблазн. Если бы мне загадали загадку: «Зимой и летом одним цветом», я бы без раздумий ответил, что это Мишка. Парень был вечно загорелым белозубым красавцем с подтянутым спортивным телом. Уж на его тело я насмотрелся вдоволь за последние 4 года 5 раз в неделю на тренировках по волейболу. Мы играем в одной команде, и я научился не реагировать так бурно на этого большого ребёнка. Что угодно говорите, но характер у Мишки таким и остался, да в глазах постоянно будто два костра полыхают.  — Как там наша принцесса-несмеяна? — Мишка довольно ржёт, явно довольный собственной шуткой. «Сам себя не похвалишь — никто не похвалит» — это точно про него.  — Нормально, — невольно улыбаюсь, сопротивление придуркам явно не входит в список моих талантов. — Я зайду? — улыбка не слазит с его лица ни на секунду. Пейзаж за спиной друга подозрительно смахивает на палисадник под моим окном. Я вздыхаю. Вот неспокойная душа, знает же, что не смогу отказать. Лениво плетусь по квартире к входной двери, а радостный Мишка подрывается с лавочки и отключается. Опережая противный писк, снимаю трубку домофона, стоит только зажечься лампочке: годы тренировок, в том доме был такой же. Вскоре в квартиру вваливается Мишка с тренировочной сумкой и радостно стискивает меня в объятиях. — Чего это ты такой опухший? Я думал, что мне показалось, — парень недоверчиво потыкал меня в щёку. — Комплименты с самого утра, — я хмыкнул и зевнул. — Я тут забочусь о нём, а он ещё и возмущается, — пробурчал Мишка. — Утро у него, день уже, сыч ты комнатный. — Сам сыч, — обиделся я, но на часы всё же глянул. Мишка был прав, 2 часа дня никак не сходились с обычным понятием утра. По-хозяйски заглянув в холодильник, друг извлёк оттуда бутылку минералки и уселся на стул. Я сел напротив и, построив из кулаков на столе башенку, положил на неё голову, ожидая, пока он напьётся и наконец скажет, зачем пришёл. Хотя этому могло в голову стукнуть так, что он и просто так придёт, но спортивная сумка не давала повода для таких мыслей. — Сегодня ты идёшь со мной на тренировку и это не обсуждается, — Мишка грохнул по столу кулаком и нахмурился. Я вскинул брови в вопросительном жесте. В секцию я не ходил уже месяц после того самого случая и пока что не собирался. Да, мне явно не хватало активности, и без команды я скучал, но до сих пор эти чувства не могли победить явное ощущение того, что я попросту не смогу поддерживать атмосферу и буду тащить парней вниз. — Посмотри на себя, — Мишка ткнул меня в плечо. — Ты уже на привидение похож, похудел килограмм на пять минимум. Я в ответ лишь пожал плечами и забрался на стул с ногами. Мишка прав, я стух дома и было бы неплохо протрястись. Ещё с минуту позалипав на посуду в раковине, я помотал головой и пошёл искать тренировочную одежду и сумку. Друг, издав победный клич индейца, бодро поскакал за мной в комнату. Пошарив руками в шкафу, я нащупал свои шорты и пару свежих носков и поплёлся к другой полке за майкой. Наблюдая за моими вялыми телодвижения, мой вечно подвижный как уж на сковородке друг не выдержал и сам полез на антресоли за спортивным рюкзаком. — Тренировка в четыре, но зал открыт с трёх. Услышав эти слова, я понял, что с этого момента моя спокойная и однообразная жизнь закончилась, и горестно вздохнул.