Lord Huron — To the night we met (slowed)
— Ричи? — в нос резко ударяет свежий, влажный воздух. Стоя под недавно начавшимся дождём и слишком радостно при этом улыбаясь, Тозиер держит в руках чёрный пакет, в котором, я более чем уверен, лежат наши любимые роллы. Замираю на пороге от столь неожиданного визита, однако уже через пару секунд я расплываюсь в произвольной улыбке, расцветающей на глазах точно так же, как почки на деревьях в первой половине мая. Слабо посмеиваясь, мгновенно отскакиваю от двери и пропускаю друга в дом. Поспешно освобождаю его руки от несильно тяжёлого пакета, давая Ричи возможность стащить с себя насквозь промокшую ветровку. Подобно щеночку, темноволосый трясёт кудряшками и оттряхивается. Тёплые капли ненароком попадают на меня, отчего чувствую себя только лучше. Ричи всё-таки не пропал. Он до сих пор тут. Глупо улыбаюсь, понимая, что он наконец-таки подпускает, даёт протянуть руку помощи, а не убегает зализывать раны, несмотря на наличие рядом того, кто готов помочь ему встать на ноги. — Ох, Спагетти, только не говори, что ты обдолбался без меня!.. Я убью Стэна за то, что он отдал тебе мою травку! Стэнли, милый наш еврейчик… А я ему, между прочим, верил, когда он сказал, что косяков больше нет, — кудрявый вешает куртку на шаткую напольную вешалку, плавно перекатывающуюся с ножки на ножку. — Ты не пропал… — А я больше и не собирался, — Ричи пожимает плечами, аккуратно забирает пакет и слабо треплет меня по макушке. Медленно направляясь вверх по лестнице, он резко замирает посреди ступенек, явно вспомнив о чём-то для него важном, и глядит на стоящего снизу меня. — Возьми, пожалуйста, стаканы, — резво киваю, скрываясь в комнате слева. Удручённость и слабость сменились тягучей лёгкостью. Достаю стеклянные стаканы и замираю, глядя в окно: равномерно, успокаивающе стучат тяжёлые капли; вдоль бордюров спешно бегут ручейки, утаскивая в канализацию отломавшиеся ветки и опавшие листья. Летние дожди — наше спасение от утомительных знойных дней, когда солнце палит слишком сильно. Растения получают так нужную им влагу, люди — необходимую им разгрузку. Иногда, когда наступает долгая жара, а встречи в обжигающие дни становятся ежедневными, душа изматывается. Снашивается, стирается, как ластик. Успокаивающий шёпот дождя. Светло-серые, дымчатые, подгоняемые слабым, ленивым ветром тучи медленно плывут над головой. В такие дни приходит очищение. Горы падают с плеч. Всё, что так долго тащилось за человеком, наконец, оставляет его, легко целуя в висок на прощание, и дарует свободу и истинное счастье. Жадно вдыхаю прохладный воздух и, к своему же сожалению, закрываю окно, медленно направляясь к Ричи. Аккуратно толкаю дверь ногой, закрываю её и ставлю стаканы на стол. Тозиер практически разложил все контейнеры с роллами, его кудряшки уложены, и выглядит он так, будто готов идти на какое-нибудь официальное мероприятие. — Закроешь окно? — Только если… — Ричи! — Ох… А такая хорошая шутка была… Спагетти! Ты всё испортил. Может быть, всё-таки оставим открытым? — Ты заболеешь, придурок. — Ох, спасибо, что так заботишься, детка, — швыряю в Ричи первую попавшуюся в руки тряпку. Полотенце прилетает ему прямо в руки: он смеётся, естественно приступая вытирать свои кудряшки. — Ты лох. Представляешь, Эми уже начинает планировать выпускной… Не думал, что её это и вправду так взволнует. Ещё год, а она уже всё планирует. Хотела меня нарядить в смокинг того же цвета, что и её платье. Оттенок… Какая-то супер-голубая хуйня. — Ты пойдёшь на выпускной? — Ричи опускает руки, складывая сырое серое полотенце на коленях. — Что в этом удивительного? — Ты всё детство твердил, что ни за что туда не пойдёшь…. — Ох, да ладно, Эдди, я был ребёнком!.. Все мы имеем право меняться, — я было открыл рот, но резко подавился воздухом. Сам себя остановил, поймал мысль и спрятал её в шкаф. «Но ты же никогда не меняешься…» Шли годы. Ричи всё так же курил черничные сигареты, носил гавайки, шутил пошлые, экстравагантные шуточки, ходил со спутанной чёрной копной волос, и в нём оставалась та детская доброта. Закрываю рот и слабо усмехаюсь. Тозиер бы пошутил, отговорился, мол, он не добрый, сказал бы, что ебал мою маму. Это же Ричи. Он всегда был нашей константой. До сих пор помню его старую комнату. Маленькую, душную, уютную. Мансардные окна были обращены на восток, потому с восходом солнца ковёр в комнате начинал хорошенько прогреваться. Мы резво бежали к Тозиеру на второй этаж, слабо толкая друг друга в бок, тихо посмеивались. Ричи небрежно кидал старенький, потрёпанный рюкзак к стене и с разбегу прыгал на большую низенькую кровать. Пыль поднималась в воздух и кружила по комнате. Сколько бы я на него ни ругался, Ричи не хотел протирать пыль. И не заставишь, хоть убей! Он включал виниловый проигрыватель с пластинками «The Rolling Stones» или «Oasis». И хоть убей, он не хотел ставить Элвиса, говорил, что это девчачья херь. Правда, как-то раз я застал его лежащим в постели, когда он, уткнувшись взглядом в стену, слушал «Lonesome Town» Рики Нельсона и разглядывал огромную кучу плакатов. Серьёзно, мне кажется, у него было плакатов сто. Я ложился на тёплый ковёр, прогретый палящим солнцем, и читал комиксы Ричи. Моя мама запрещала мне даже кидать на них взгляд в магазине, не говоря уже об их прочтении. «Эддичка, хорошие мальчики не читают комиксы. В них столько насилия, жестокости… Это сплошная аморальщина! Как такое вообще пропустили на прилавки?! Те, кто их читают, становятся убийцами и ворами!..» — она много причитала насчёт комиксов, но их читал Ричи. На тот момент это был самый добрый человек, которого я знал. Несмотря на все его шуточки, это он заступился за меня перед страшным старшеклассником — Генри Бауэрсом. Это он плёл милые венки своей матери, собирал для неё каждую неделю цветы и всегда носил с собой ингалятор на случай, если мой потеряется или закончится. Помню, я как-то тоже принёс маме букет полевых цветов. Стоял такой гордый, перед идеально белой дверью, практически новой. Коротко нажал на звонок. Послышалось несколько щелчков засова двери, и на пороге тучной фигурой всплыла мама. Улыбаясь, я протянул ей «веник», но в следующее мгновение на глазах проступили слёзы. Она гулко ударила меня по ладоням, выбив букет на землю. Сильно схватила за кисть, резко затаскивая в дом, и страшно хлопнула входной дверью. До сих пор помню, как всё тело сжалось в неконтролируемом страхе. «Эдди, чем ты думал?! У тебя аллергия! А-л-л-е-р-г-и-я!..» — она это выговаривала мне по буквам, как маленькому, со злостью открывая дверцу кухонного шкафа и вытаскивая огромную коробку с лекарствами. «А если тебя укусил клещ?!» — она всё орала и орала, и мне впервые было так страшно. Больше я ей никогда не пытался делать подобные подарки. Так вот. Всё детство Ричи твердил о том, как сопливы эти балы. Что он в жизни на них не появится, пока я читал очередную историю Джокера и мотал ногами туда-сюда в воздухе, как какая-то первоклассница с белыми бантами больше головы. — Эдди, ты что, реально обдолбался? — голос кудрявого резко выдёргивает меня из тёплого, пыльного, такого родного места. Резво моргаю от столь неожиданного перемещения и резкой смены контрастов. Передо мной сидит уже взрослый, складный парень с чёрной копной волос, в новой одежде: нет тех очков с огромными стеклянными линзами, увеличивавшими его глаза до абсурдных размеров. Когда он носил те глупые очки, то походил на перепуганного оленёнка. Да что уж там, он весь и полностью напоминал оленёнка: огромные карие глаза, непропорционально длинные руки и ноги, неуклюжесть. Ричи вечно отказывался от новой одежды, которую покупала его мама. Он любил свои старые затасканные вещи. Когда тот заглядывал в потёртый массивный шкаф (который, вроде, раньше был у его мамы), видел стопку новой чистой одежды, сразу же фыркал и доставал старые вещи, упорно игнорируя недавно купленные с бирками на них. Ричи обожал старые вещи — для него они были живыми, со своей историей, со своей индивидуальностью. Поэтому в двадцать первом веке он и пользуется раритетным виниловым проигрывателем. Но при всём при том Ричи внутренним миром практически не изменился. Он наша константа. — Ага, конечно, — произношу будто бы сквозь транс и медленно залезаю на кровать, усаживаясь напротив него. — Ну и чего ты так завис? Алло, Спагетти, тебя вызывает Земля. Ну раз ты завис, я пойду встречу твою мамку. — Что?! — Ричи слабо смеётся. — Ничего. Просто пытался тебя пробудить, не беспокойся. Женщина моей мечты пока что не вернулась. — Ой, пошёл ты.***
— Мне кажется, я объелся. — Мне кажется, я объелся, — глупо передразниваю кудрявого. Ричи и вправду съел слишком много. Он оскорблённо ахает и подхватывает подушку, кидая мне в лицо. Я падаю на спину, театрально прикрывая рукой глаза. — Передай ей, что я любил её…— издаю звуки кашля и окончательно прикрываю глаза. — Твоей мамаше?— смеётся Ричи, отходя к окну. На полпути он замирает и тихо выругивается себе под нос. — Что случилось?— приоткрываю один глаз, косясь на него. — Сигареты внизу… Слушай, может, прогуляемся? У меня нет сил досматривать этот тупой мюзикл. Боже, кто-то думает, что это смешно?! Плакса говорит Топорику, что она очень красивая, обхохочешься. Наняли бы меня, и то смешнее было, — нерасторопно, сонно поднимаюсь с кровати и, потягиваясь, зеваю. — Да, конечно, пойдём, — достаю большое чёрное худи из шкафа, накидывая его на предплечье, и подхватываю с тумбочки ключи, на которых позвякивает железный брелок с тарелкой спагетти. Какой же умник мог это подарить? Тихо смеюсь себе под нос, гляжу на часы и слышу шумный топот, с которым спускается Ричи по неосвещённым ступенькам. Пытаюсь его догнать. Он уже открыл входную дверь и замер в проёме, дожидаясь меня и поправляя на себе не до конца высохшую ветровку. На улице ярко пахнет озоном, нас обдаёт лёгкий прохладный ветерок. Солнце медленно заходит за горизонт, окрашивая небо в фиолетовые оттенки. И я чувствую себя слишком хорошо, слишком легко, слишком счастливо…***
Arctic Monkeys — Balaclava
Горячее спёртое дыхание. Мы слишком быстро бежим в прохладной тьме по чужому саду, я вижу лишь спину Ричи. Он резко хватается за забор, подтягивается и ловко спрыгивает на другую сторону, пока я испуганно замираю, понимая, что этого мне уже не провернуть. Чёрт, чёрт, чёрт, Ричи?! Грудь начинает болезненно сдавливать, мне становится слишком страшно. Чувствую себя неимоверно маленьким, чересчур одиноким среди сотен тысяч звёзд над нами. Слышу хлопок входной двери Мисс Гринсберг. Стараюсь дышать как можно глубже, но из горла всё равно раздаётся хриплый свист. Панически озираюсь и вдруг улавливаю короткий тихий щелчок калитки. Замираю. — Спагетти! — Ричи кричит мне шёпотом, активно размахивая рукой. Бегу к нему, на повороте кеды проскальзывают по мокрой траве, что я аж чуть-ли не падаю. Кудрявый молниеносно захлопывает калитку и небрежно хватает меня за руку, несясь куда-то прочь в сторону тёмного леса. Мы стараемся удрать куда подальше. Неожиданно понимаю, что мою руку отпустили. Мы остановились. Ричи вдруг сгибается в две половины, начиная громко судорожно хохотать. Руки дико трясутся, и я, будто подкошенный, падаю на колени. Чувствую, что трава ужасно мокрая, брюки уже будет невозможно отстирать. От слова совсем. Пытаюсь вытащить баллончик, но он предательски выскакивает из рук в тёмную траву. Слепо рыскаю в высоких зарослях дрожащими руками, пока они покрываются неприятной влагой. Выуживаю ингалятор, открываю и делаю пару спасательных вдохов, задерживая дыхание. Я и сам не до конца осознаю, что по раскрасневшимся от бега щекам текут солёные дорожки слёз. Удушливо кашляю, в ушах слишком громко звенит. Чёрт бы тебя побрал, Ричи. Из-за этих тупых яблок, я чуть не сдох! Делаю пару пробных вдохов и прячу ингалятор в карман худи. — Хэй, Эдди, ты как? — проходит пара секунд, перед тем как я понимаю, что Ричи сидит напротив на мокрой траве и обеспокоенно наблюдает за мной, приподнимая голову за подбородок. — Ебать, ебать, ебать, прости, пожалуйста. Тебе вызвать скорую? — Ричи, что за хуйня?! Чёрт возьми, что блять за хуйня? — голос начинает срываться на тон всё выше и выше. — Тебе, блять, настолько сдались эти яблоки? А если бы нас поймали? Мы бы сели, Рич, придурок ты ёбнутый! Из-за твоей нужды в веселье мы могли сесть! — Эдди, всё хорошо, ты меня слышишь? Всё хорошо, мы убежали, камер у старушки нет. — Нихуя не хорошо!!! — срываюсь на истеричный тон и сам замираю от своего писклявого, мерзкого голоса. Расстроенно мотаю головой. — Прости, я как истеричка, — медленно пытаюсь подняться на дрожащих ногах. — Хэй, всё хорошо, давай полежим? Ты посмотри, какое небо, — Ричи падает на спину, глядя в бесконечно тёмный небосвод и слишком яркие белые пятна. Медленно задираю голову вслед за ним, глубоко дышу, пытаясь полностью успокоиться. — Это, скорее, вопрос ощущений, чем вопрос желания повеселиться. — Что? — изумлённо выдаю я, до конца не понимая сказанного Тозиером. — Я так давно не чувствовал себя живым, — поражённо замолкаю, стараясь всё осмыслить. Чёрт, Ричи… Всё же успокаиваюсь и тихо посмеиваюсь, глядя на кудрявого. Он широко и ярко улыбается мне в ответ, а глаза его горят прямо как в детстве.***
Melanie Martinez — Drama Club
Он нависает надо мной, склоняя голову, и прижимается своим лбом к моему. Тяжкое, рваное дыхание опаляет лицо: от него пахнет вишнёвыми сигаретами Беверли. Кожа горит и мне чертовски жарко. Он замер, словно хищник на охоте, выжидая. Нервно мну его футболку, отчаянно хватаясь за неё; он слышит мой дрожащий вдох и слабо толкает в грудь. Не удержавшись на ватных ногах, растерянно падаю на кровать, автоматически приподнимаясь на локтях. Он усаживается на моих бёдрах и ухватывается за подбородок своими длинными паучьими пальцами, медленно приближаясь. Но всё-таки я поддаюсь первым, пробуя на вкус: получается слишком быстро, скомкано, и я чуть замедляюсь, оттягивая зубами его губу. Ричи это не нравится, и он резко, с рыком углубляет поцелуй и мучительно медленно, томительно, слишком лично ведёт за собой, и, видимо, ведёт он нас всё-таки в пропасть, придерживая меня за подбородок этими блядскими тонкими пальцами. Он медленно отодвигается, облизывает свои распухшие алые губы, одним плавным движением стягивает с себя футболку и отбрасывает её в сторону, открывая вид на свой пресс. С моих уст непроизвольно срывается восхищённый звук. Ричи усмехается. — Нравится, детка? Радужку Ричи не видно, она практически полностью ретировалась, отдав свои права зрачку. И я стопроцентно уверен — мои глаза такие же. Зависаю на пару секунд, а после слабо толкаю кудрявого в бок, призывая заткнуться. Похоть на его лице сменяется непредвиденным испугом. Он резко вскакивает, хватая с пола футболку. Нереально быстро натягивает её на себя, одной рукой хватает со стула синюю ветровку и выбегает из комнаты. Слышится только громкий топот ног по лестнице, дверь, захлопывающаяся с раскатистым грохотом; жирным, как точка. Завывающий этим вечером ветер намного холоднее, чем в остальные летние ночи. Вижу, как Ричи сильнее кутается в свою расстёгнутую куртку, заворачивая за угол. Он идёт очень быстро, нервно, а после срывается на бег. Его смоляные кудри разлетаются из-за ветра, а плечи подрагивают от холода и сбитого дыхания. Чёрт, Рич, что творится в твоей кудрявой голове? А я смотрю и смотрю на тёмно-синий горизонт, высококучевые облака и убегающую вдаль тёмную фигуру, чувствуя нарастающий ужас. Что-то приближается. Дыхание не желает восстанавливаться. Тяжко вдыхаю в последний раз холодный вечерний воздух и закрываю окно, щёлкая железным замком. Я спокоен, как покойник, но моё сердце бешено бьётся после произошедшего. И я чувствую себя чертовски сильно выбитым из колеи. Ощущение того, что это всё нереально, становится слишком острым. Тяжко падаю в уличной одежде на кровать, зарываясь носом в мягкой тёплой подушке. Голова слабо кружится, и я теряюсь в пространстве и времени, слушая мелодию старой шкатулки откуда-то с первого этажа. Звук замедляется, скрипит, плавно искажаясь. Глаза слипаются. Слышу приглушённый скрип лесенок, всё ближе и ближе, ближе, ближе, ближе-ближе-ближе… Слышу такой же тихий, противный скрип двери. Глаза окончательно слипаются, а я полностью расслабляюсь, доверяясь окутавшей меня тьме.