Сквозь время

Встречаются они совершенно случайно. Очередной званый вечер, у очередной дамы, которую «ну нельзя игнорировать, Ника, пожалуйста, выручай», очередная скукотища. Как самый свободный в этот день Николай вынужден словно почтовый голубь передавать от своего старшего брата весточки и пожелания. Вот вечно так – Константин уже слишком занят, Михаил еще не дорос, несмотря на то, что разница у них была всего два года. Николай вздохнул, одернул ворот и решил, что пора бы и честь знать – лицом посветил и хватит, вряд ли кто-то заметит его отсутствие. Пробираясь сквозь кажущуюся бесконечной толпу, Романов думал лишь о том, как бы поскорее оказаться дома, упасть лицом в подушку и не вставать до самого обеда. Но падает в итоге не он и не на подушку. Только Николай тянется к ручке массивной двери, как она сама распахивается, чуть не впечатываясь ему в нос, а из нее прямо в руки Николаю вываливается смеющееся нечто, с вихрами кудрей на голове. - Ой, - парень поднимает глаза и смущенно улыбается. За его спиной испуганно замирают еще двое: высокий широкоплечий блондин и голубоглазый краснощекий юноша пониже, - простите, пожалуйста! Кудрявый отодвигается, все еще солнечно улыбаясь и, обернувшись на друзей, которые всеми силами старались сдержать смех, протягивает руку: - Николай Панов, поручик лейб-гвардии Гренадёрского полка. - Да мы с Вами тезки, - усмехается в ответ, пожимая холодную после улицы ладонь. Вечер понемногу перестает быть унылым. – Николай Романов. Панов на пару секунд зависает, осознавая, что перед ним Великий князь, но потом отмирает и радостно кивает: - Будем знакомы! А Вы уже уходите? - Могу задержаться, если Вам угодно, - наглость, граничащая с добродушием, этого мальчишки очаровывала, уезжать не хотелось. - Тогда позвольте познакомить Вас еще и с моими друзьями – Михаил Бестужев, - блондин сухо кланяется, - и Антон Арбузов, - юноша медленно моргает голубыми глазами и дергает уголками губ. Оба явно смущены обществом князя, но перечить, конечно, не будут. Интерес к ним теряется быстро, не то что к Коле. На «ты» они переходят спустя час и пару бокалов шампанского. Романов просит звать себя Ника, на что Панов умиляется и говорит, что ему подходит это сокращение. Коля рассказывает, что его затащили сюда ребята – точнее затащил Арбузов, а Миша поехал с ними, потому что боялся, как бы вдвоем они не натворили дел. Бестужев добавляет, что однажды, когда он не остался с ними, их умудрились арестовать, за что получает в бок тычок от Антона. Весь вечер с лица Коли не сходит улыбка, от него словно веет теплом и удивительной простотой. Будь воля Романова, он бы просидел рядом с ним ещё неделю, лишь бы ощущать это чувство свободы, лишь бы не возвращаться в дом, который кажется сейчас душным и унылым. На прощание Бестужев улыбается (Николай отмечает про себя, что так он ещё красивее) и крепко жмёт ему руку, Арбузов, все это время неловко прячущийся за широкой спиной друга, роняет «приятно было познакомиться» и утаскивает Мишу в экипаж. Оставшись наедине, Панов, немного захмелевший и разнеженный жаром огромного зала, смущенно улыбается, сверкает глазами в полумраке улицы и, склонившись близко-близко к уху Ники, шепчет свой адрес. Быстрее, чем Романов успевает опомниться, Коля подмигивает, заливисто хохочет и тоже скрывается в экипаже. Николай замирает в ступоре на пару минут, а потом глупо расплывается в улыбке и повторяет про себя заветные слова, лишь бы не забыть. Время летит совсем незаметно, все вокруг неизбежно меняется и далеко не в лучшую сторону. Единственным неизменным событием остаются их письма и еженедельные встречи тайком. Коля солнечный и ласковый, смешливый, своенравный и бесконечно искренний. Письма его наполнены романтичными признаниями, шутливыми угрозами и беспокойными размышлениями, но никогда клятвами. Он не хочет давать обещаний, которые не сможет сдержать. В предпоследнюю их встречу Панов лежит на коленях Ники в его покоях, нервно рисуя круги на правой ноге. - Ты действительно это сделаешь? - в мертвой тишине оглушающе звучит вопрос, который мучает их обоих уже почти месяц. Т ы э т о с д е л а е ш ь ? - Мне нельзя подвести их, подвести себя, ты знаешь это. Панов жмурится до боли и сжимает чужое колено. Он знает, конечно знает. Но не хочет верить, что ты сможешь его предать. - Пока живой все можно, Коль, - спустя невыносимо долгие минуты молчания отвечает Романов. Они больше не говорят. Только на прощание, когда Ника в последний раз целует мокрые от слез щеки - его милый Коленька никогда не был скуп на эмоции - Панов одними губами шепчет «я люблю тебя». Романов кивает и мягко подталкивает к двери, украдкой утирая глаза плечом. Он видит его издалека и гонит лошадь на всех парах навстречу, невзирая на обеспокоенное «это не безопасно, Николай Павлович!». Романов встречается взглядом с льдистыми родными глазами и с замирающим сердцем ждёт ответа, хоть и знает, что услышит, но не может, просто не может вырвать с корнем эту по-детски глупую надежду. Изо рта Коли вместе с паром вылетает дрожащее «мы за Константина!», стирая нервную улыбку с лица императора. Пропустив войска вперёд, Панов оборачивается, словно прощаясь и прося прощения. Он так и не узнает, что в тот день Романов во всем винил только себя.

***

Матчи с ЦСКА всегда сложные, и этот не должен был стать исключением. Ещё и голова с утра разболелась, словно это был какой-то знак. Из рук все валилось, на поле выходить не хотелось совершенно. Белов проводит ладонями по лицу и встаёт со скамейки, неспешно натягивая форму. Он сам себя не узнает: разносить соперников, особенно москвичей, было всегда в радость - Сергей часто говорил, что его хлебом не корми, дай довести себя на поле до полусмерти. Кстати о Белове. Надо найти его до игры, а то на подходе к стадиону поговорить они не успели - Сашу срочно вызвал медицинский штаб, а ведь Сергей, кажется, хотел сообщить ему что-то важное. Не то что бы они были друзьями, просто не так часто встречаешь кого-то из прошлой жизни. Так или иначе, они общались, но Саша чувствовал, что Белов до сих пор не может простить ему то, что случилось в декабре на площади. Сергей как-то случайно обронил, что после восстания он не виделся с Арбузовым, а ведь они так и не сказали друг другу о том, что чувствуют. Саша ответил тогда, что ему действительно жаль, но выбора у него не было. - Саша? Все в порядке? - Белов выныривает из воспоминаний и фокусирует взгляд на Кондрашине. - Да, Владимир Петрович, задумался. - Потом подумаешь, выходить пора, давай поскорее! Раздевалка пуста, тренер хлопает его по плечу и выходит. На площадке уже стоят ребята, кажется, он прилично просидел на скамейке, но времени извиняться нет. Саша забегает на поле, на ходу немного потягиваясь, чтоб разогреть мышцы после разминки: вытягивает руки, хрустит пальцами, проворачивает корпус и замирает. Коля стоит под кольцом на другой стороне, точно так же замерев в неестественной позе. Сергей с виноватым видом пихает его в бок и что-то говорит - Панов, вмиг посерьезнев, хмурится и отворачивается. До игры буквально секунды, начинать выяснять отношения на глазах у всех будет ужасно, так что Белов приказывает себе собраться, напоследок бросив злой взгляд на Сергея. Тот едва заметно пожимает плечами в жесте «прости, но я пытался тебе сказать». Матч проходит как в тумане: как бы Саша ни уговаривал себя отключить голову, говорить было легче, чем сделать. Его заменяют через пару минут, потому что игра не идёт, мяч не летит, а соперники обводят его как первоклассника. Кондрашин грозно щурится, но ничего не говорит. На поле Белов так и не выходит - сидит на скамейке, даже не поднимая глаз. Это ведь его Коленька. Здоровый, все такой же кучерявый, смешливый. Живой. Только сейчас Белов в полной мере осознает, как скучал. Все те жизни, что он без него прожил - блеклая пустышка, казалось, что он, наконец, прозрел. Финальный свисток раздается неожиданно громко. Саша даже не знает, кто победил, да и не важно ему это сейчас. Он мчится к Сергею, чуть не хватая его за спортивную майку, будто нарочно оттягивая момент встречи с Пановым. - Он недавно к нам перешел, - отвечает на его немой вопрос Белов. - Честно говоря, я очень удивлен, что вы не виделись. Идите, поговорите, только не тут, - Сергей сжимает его плечо и направляется в сторону раздевалки. - Ника... - звучит сзади до боли знакомо. Саша боится, что если он развернется, то не сдержится и накинется с объятьями на Колю прямо сейчас. Поэтому он, едва повернув голову, бросает: - Не здесь, пойдем. Едва они скрываются за поворотом в коридорах стадиона, Белов притягивает парня к себе, судорожно комкая в пальцах мокрую от пота футболку. Коля, совсем как раньше, тычется холодным носом в шею, вдыхая родной запах. - Я теперь Иван, - осторожно шепчет он, прикрыв глаза и сильнее сжимая руки на чужой спине. - А я Саша, - улыбается Белов. - Приятно познакомиться. - Дурак, - Ваня смеется, и Саша уверен, что теперь это навсегда. Они живут на два города, спуская на билеты всю зарплату. Словно и не было этого полутора века - их чувства вспыхивают по-новой. Их обоих вызывают в сборную. Первая игра на одном поле, первый для Вани чемпионат Европы, первое совместное золото в Германии. Сергей по-доброму посмеивается над ними, когда они не могут друг от друга отлипнуть даже спустя год после встречи. Столичные дерби превращаются в праздник, но на поле они выходят, отложив все чувства на потом. Результаты никогда не становились причиной их ссор, Ваня с Сашей вообще ругались редко. Словно нашедшие друг друга две части одного целого, они не видели смысла тратить драгоценное время на выяснение отношений. Оба наконец-то были по-настоящему счастливы... Сердце барахлит все чаще. Белов валится с ног прямо на поле, очухиваясь уже в больнице рядом с бледным от страха Вани. Он еще долго убеждает Едешко пойти домой и «да, Вань, врачи смогут обо мне позаботиться. Я в порядке, правда». А потом ставят диагноз - ангиосаркома сердца. Саша сдавлено ругается сквозь зубы, кажется, что сама вселенная против того, чтобы они были вместе. Как бы то ни было - Ваня этого не заслужил. Он встречает его у больницы, с сумкой наперевес и раскрытыми для объятий руками. Но Белов уворачивается. - Вань, послушай меня, - Едешко напрягается, хмурится и поджимает губы. Сердце болит еще сильнее, - я больше не люблю тебя. Остыл. Мы столько времени вместе, что уже приелось - это не любовь уже, а привычка, - «ложьложьложь» набатом бьется в голове, но это ради его блага. - Нам нужно расстаться, чтоб не мучить друг друга. И у меня есть другая, Вань. Мы скоро поженимся. Нужно было рассказать тебе раньше. Прости. Так будет лучше. Ванины слезы падают рядом с соскользнувшей с плеча сумки. Он пытается что-то сказать, но слова не идут - из горла рвутся только всхлипы. Не давая себе шанса передумать, Саша разворачивается и быстрыми шагами уходит прочь, оставляя вместе с Едешко кусочек своего больного разбитого сердца. Прошло две недели. Четырнадцать тянущихся словно жвачка дней с того момента, как Саша сам вынес себе приговор. В ду'ше уже никого нет - матч кончился почти час назад, все давно разъехались по домам. А он не может себя заставить повернуть кран и пойти собираться. Последнее время вообще ничего не хочется, только спать. В раздевалке хлопает дверь, наверное кто-то из ребят вернулся забрать забытую вещь. Саша выключает воду и упирается лбом в нагретую плитку. Скрипит дверь в душевую. Желания поднять голову и посмотреть на гостя совсем нет, какое ему дело... - Что ты мне врешь? У тебя кроме штанги никого, - звонкий голос Вани отскакивает от кафельных стен. Белов все-таки оборачивается, смотрит стеклянными глазами на покрасневшего Ваню, вздыхает и отворачивается обратно. Сам приехал, пусть теперь узнает правду. - Мне жить осталось год, может два. Мне диагноз поставили, Вань, иди, а... - Надо же верить... - Ты вообще слышишь, что я говорю? - Белов закипает, метая хмурые взгляды через плечо. - Мне жить год осталось, может месяц, ты со мной мертвым пожить хочешь? - А ты уже никак не хочешь пожить? - кажется, он первый раз в жизни слышит, как Ваня кричит. Он сжимает руки в кулаки, шумно дышит и совсем не смотрит на Белова. - Саш, я что ли вечный? Мы сейчас можем сделать все, что захотим, не важно сколько нам осталось. Спины касаются сначала холодные пальцы, а потом щекотные кудряшки. Белов вздрагивает, зажмуривает глаза и стискивает рукой краник душа. - Пока живой все можно, сам мне говорил... Ваня прижимается щекой к его лопаткам, и то ли это спина у Саши мокрая от воды, то ли лицо Ванино - от слез. Белов вообще слишком часто заставлял этого мальчика плакать, а ведь он, наверное, единственный в мире, кто заслуживает того, чтоб его улыбка вечно сияла на губах. Дыхание у Вани прерывистое, частое, переживал, наверное, из-за него, дурака. Саша разворачивается, мягко обхватывает розовые щёки и целует в нос. - Я люблю тебя... - шепчет прямо в губы и это ответ на все вопросы, на все обещания и уговоры. Прав Ваня, конечно прав. Останься у него три часа, три минуты, да хоть три секунды - он проведёт их рядом со своим лучиком солнца, да так, чтобы он никогда больше не плакал. На чемпионате мира в Филиппинах ему становится невыносимо больно. Едешко все порывается поехать с ним, но Белов непреклонен. Обещает ему, что все будет в порядке и Саша будет ждать его с победой. Он умирает через два месяца у Вани на руках, в последний раз взлохматив непослушные кудряшки и стерев соленый след со щеки. Саша обещает, что они обязательно ещё встретятся, и у Вани нет причин ему не верить.

***

Утро выдаётся на редкость поганым. Зачем он вчера так напился? Голова трещит, ещё и телефон противным жужжанием разрывается над ухом. Кому он мог понадобиться сегодня? На экране, прямо под часами, которые показывают половину первого, высвечивается белобрысая голова Зайцева. Даже фотография словно насмехается над Ваней. - Алло? - Кажется у кого-то не доброе утро, - голос у Кирилла ужасно бодрый. - Давай ближе к делу, я щас не настроен на светские беседы. Ты же мне не просто так звонишь. - Какие мы злые, - из динамика доносится недовольный цокот и вздох. - У меня для тебя небольшой сюрприз, это не обсуждается. Сегодня вечером жду тебя в театре, отметим твою премьеру. - Театр? Серьёзно? - Абсолютно, Вань. Всю инфу смской скину, а ты приводи себя в порядок. До скорого! И сбрасывает прежде, чем Колесников успевает возмутиться. Почему из всех, с кем Ваня был знаком за все его жизни, ему каждый раз выпадает встретиться с Кириллом? Это его проклятие, не иначе. Но вставать и правда нужно. Ваня садится на кровати, на ощупь надевает тапочки и трет ладонями лицо. Телефон пиликает, оповещая о новом сообщении, и тут же оказывается перевернутым экраном вниз - сегодня бесит вообще все. По закону жанра до вечера Колесников успевает набить пару синяков о косяки, обжечься о сковородку, пролить на себя кофе и удариться мизинцем об угол стола, так что к театру он подъезжает хмурый и ненавидящий весь мир. Когда он видит как всегда блистающего Зайцева, удавиться хочется в два раза сильнее. Кирилл сжимает его в объятьях словно огромный медведь и под локоть заводит внутрь, не прекращая о чём-то болтать. Все вокруг кажется каким-то странным: людей почти нет, а те, что есть, идут в обратном от зрительного зала направлении. Они слишком рано или слишком поздно? И Зайцев ведет его куда-то в другую сторону. Это все очень подозрительно. - Расскажи хоть, что за спектакль? - напряженно прерывает его монолог Ваня. - А я разве сказал, что мы идем спектакль смотреть, - Кирилл хитро улыбается, и за это его хочется ударить. Но Колесников героически держится. - Зачем же мы тогда здесь? - Ради мечты, - гордо отвечает Зайцев, но, столкнувшись со злющим взглядом Вани, немного тушуется. - Познакомить тебя хочу кое с кем. Почти пришли уже. Дверь в закулисье оказывается в неприметном коридорчике почти в самом конце театра. Справа и слева теснятся гримерки с приклеенными бумажками с именами. Зайцев тянет его прямо, вдоль одинаковых дверок, пока наконец не останавливается рядом с табличкой "Кузьма Сапрыкин" и дергает ручку. - Кирилл? Ты без Юры сегодня? А что на сам спектакль... - рука с расческой так и замирает, не дойдя до кудрявых волос, - ...не пришел? Саша? - Уже не Саша, но да, - Ваня судорожно выдыхает, всматриваясь в знакомые черты. - Ну, вы тут разбирайтесь, а я пойду, - и вот все грехи можно было простить Кириллу за то, что он каждый чертов раз сводит их вместе. И умеет вовремя сваливать. - Как-то странно в третий раз знакомиться, - нервно смеется Колесников. - Ваня. - Это плагиат! Кузьма, - мальчик еще совсем, и все такой же солнечный, - но ты можешь звать меня Кузей. - А на свидание могу звать? - Можешь, Вань, - Сапрыкин неловко встает со стула и утягивает Ваню в объятия, - пока живой все можно.