***
— Василиса Константиновна, спасибо… Я даже не представляю, как бы сама выбралась из этого состояния… — говорит мне Анастасия, моя юная пациентка, с которой мы проходим еженедельные сессии. У нее большой прогресс и наш приём подошел к концу. Я мило улыбаюсь ей. — Спасибо и до встречи в следующую пятницу! Когда закрывается дверь моего кабинета, я смотрю на часы. Восемнадцать тридцать. В семь вечера Мирон хотел за мной заехать и отвезти познакомить со своими друзьями. Мы общаемся уже около трех месяцев, близится Новый год. Я и не заметила, как грустная осень сдала свои права суровой зиме. За окном летели хлопья снега и я как ребенок захотела выбежать и ловить их ртом. Папа всегда говорил, что это ребячество. А мама всегда смеялась надо мной и делала так же. Это было так давно, кажется, что в прошлой жизни. Но воспоминания теребят криво зажившие шрамы. Это сейчас я научилась лечить травмы людей косметическим швом, а мои личные увечья напоминают уродливые келоидные рубцы. Отбросив эти мысли, я быстро привела себя в порядок. Поправила платье, расчесала волосы, накрасила губы. Натянув в гардеробе шапку и пуховик, получаю сообщение от Мирона, что он ждет меня у входа. Прощаюсь с персоналом и выбегаю навстречу к снежинкам. — Привет! — говорю ему и обнимаю. Чувствую, как его горячее дыхание опаляет мою щеку и улыбаюсь. — Как дела? — Привет. — отвечает Мирон и в ответ его лицо озаряет улыбка. Такая прекрасная улыбка. — Все отлично. Как у тебя день прошел? Мы усаживаемся в его машину, и я снимаю шапку, отвечая. — Все хорошо. Пациенты радуют. — это такой простой и непринужденный разговор, так греет мою душу, будто мы знакомы всю жизнь. А может так и есть? Мы и знакомы, только не говорили, но души друг друга помнили. Мирон уже три месяца не принимает терапию и очень приятно видеть улучшения. Регресс заболевания – для врача самая приятная новость. Особенно, когда я вижу его раза два в неделю и могу контролировать его состояние. Пускай не напрямую, но я приглядываю за ним. Не могу с собой ничего поделать. Вообще, я думаю, что все люди, которые видели его тогда, приглядывают за ним. Родители и Иван. Это самые близкие люди в его жизни, остальные, может быть и знают о его прошлом, но не так подробно, как мы вчетвером. И это наша тайна, которую мы унесем за собой. Через двадцать минут мы остановились у многоквартирного дома, прошли до подъезда и поднялись на лифте. Мирон рассказывал о своих друзьях, ведь сегодня он решил представить меня им. Возможно, может показаться, что между нами что-то зарождается, но избирательно делаю вид, что это не так. Я пока что не готова впускать в свое сердце никого, рана еще свежа и теребить ее вновь… Я не смогу это пережить. Из просторной квартиры Мирона доносится музыка, мы разуваемся и проходим в большую кухню-гостиную. На столе стоит алкоголь, заказанная пицца и ребята сидят полукругом. Боже, почему мне так неловко? Я словно Машенька в логове медведей. Встречаюсь взглядом с Ваней и на его лице появляется узнавание и удивление, затем проявляется улыбка, как у настоящего Чеширского кота. — Василиса! — встает парень и подходит ко мне, обнимая. Это так приятно. Приятно видеть, что он вспомнил. Хотя, вероятно, Мирон рассказал ему обо мне, но это искреннее удивление, заставило меня умилиться внутри себя. — Ты так выросла! Я смеюсь ему в плечо. Он отходит и вновь смотрит на меня. — Каши много ела, да? — Боже, Вань, завали. — смеется на фоне Мирон. Да, стоит признать, что за семь лет я сильно изменилась. Уже не та замухрышка, какой была во времена университета. Приятно, что люди замечают это, поэтому я сразу залилась краской. Мирон представил меня Жене, своему менеджеру. Затем Марку, своему близкому другу со времен Лондона. Далее пошел Порчи, его саунд-продюсер и Маргарита девушка Марка. Вот такой небольшой, но уютной компанией они сидели и выпивали. На удивление, я быстро влилась в компанию, хоть и нервничала головой. Наверняка это было заметно, даже не самому проницательному человеку. Закрытая поза; нога на ногу, руки скрещены. Иногда рука неловко поправляет волосы, даже назойливо их теребит. Я не могу сказать, что я не коммуникабельный человек. Нет, мне легко найти контакт с пациентами, с знакомыми людьми или коллегами. Мне сложнее открыться им. Слишком много переживаний, грусти и боли утоплено в грудной клетке, закрыто многими замками, ключи от которых я выбросила. Это слишком тяжелая ноша, которую я тащу все еще на себе. Да, с годами она становится легче на жалкий грамм, но все еще я ощущаю себя птицей, загнанной в ржавую клетку собственных эмоций. Да, я свободна; так приходится говорить себе. Но что-то держит меня на мертвой точке, а так хочется сорваться. Иногда, я воображаю, если бы Матвей был жив; как бы сложилась моя жизнь? Как бы сложилась наша история? Однозначно, стоя у алтаря, в белом и безумно красивом платье, я бы уверенно сказала «согласна». А он бы улыбался и целовал меня, покрывал тело своими горячими поцелуями, которые будоражили каждую клетку моего нутра. Это было подобно химической связи, которую даже смерть не смогла разорвать. Я все еще храню кольцо, которое он подарил мне, когда мы отдыхали вместе на Шри-Ланке. Но носить его... Я не могу. Оно как триггер для меня. Через несколько месяцев терапии, мы с психотерапевтом пришли к тяжелому выводу, что я ничего никому не должна. Матвею теперь уже тоже. Ничего. Не. Должна. Его нет. Он лишь обрывки воспоминаний, которые всплывают в моей голове, когда сильная меланхоличная волна накатывает на меня и топит с головой. Но я держусь. Стараюсь переключаться на что-то другое. На кого-то другого, пока что, не получается. И эта борьба выламывает мне кости. Я практически нелюдима; мой круг окружения коллеги и одна подруга. И мне этого достаточно. Если бы не Саша на пару с психотерапевтом, я бы и себе вены перерезала, лишь бы реальность перестала душить меня. Но сейчас в жизни вновь появился Мирон. И я не знаю к чему это меня приведет. Из состояния прокрастинации меня отвлекает легкое прикосновения Мирона; он положил руку на мое колено. Так делал и Матвей, когда я слишком долго витала в облаках, поглощенная мыслями обо всем. Он всегда говорил, что я слишком много думаю и надо быть проще. Надо бы, да не могу. — Не хочешь выйти? — его голос вырывает меня из импровизированного вакуума и вокруг образуются голоса, смех и музыка. — Да, давай. — осипшим голосом говорю и иду за ним. Ребята даже не заметили, как мы уходим и разговор их стал еще громче. — Тебе не комфортно? — мы оказались, вероятнее всего, в спальне Мирона. Серые стены, двуспальная кровать с серым покрывалом, слегка приоткрытая дверь балкона. — Извини, я не хотел… — Нет-нет, что ты! — с жаром бросаю я. «Прекрати! Хватит!». — Все замечательно. Просто… Я немного задумалась. У меня так бывает. — И часто? — замечаю, как он берет пачку с подоконника, тянет сигарету мне, а я даже не знаю зачем, но беру. Садится на край кровати и приглашает меня сесть рядом. — Нет. — вру, а он лишь хмыкает. — Знаешь… — поджигает и мне и себе сигарету. — За время, что я лечился, я научился анализировать не только свои чувства, но и чувства других. Не скажу, что блестяще, но есть у меня такое предчувствие, что у тебя камень на душе и тебе тяжело. Это из-за… жениха? Я делаю затяжку и глубоко вдыхаю никотиновый дым в легкие. Возможно, стоит ему об этом рассказать? Хотя бы в общих чертах? Откройся, Василиса, попробуй. Хуже точно не будет. Может быть, тебе на мгновение станет легче. — Я правда отпустила это. Но иногда, так накатывает, что даже дышать сложно становится. Эти воспоминания как цепи тянут меня вниз, и я снова падаю. — шмыгаю носом, я начинаю плакать. — Так долго работала с этим, а все равно даю слабину. Есть какая-то брешь и я не знаю кем или чем ее заткнуть. — закусываю губу, стараюсь себя контролировать, чтобы не расплакаться как белуга. Слезы стекают по щекам, а я злостно их утираю. — Если бы я могла стереть какой-то момент в своей жизни, то стерла бы все воспоминания, связанные с Матвеем. Не могу это выносить… Слишком больно. — Это ведь нормально, что ты чувствуешь. Что плачешь, что вспоминаешь, что больно. Это делает тебя человеком. Кому-то достаточно месяца чтобы жить дальше, кому-то год, кому-то десятилетия. — он выдыхает дым и собирается с мыслями. — Возможно, я скажу то, что тебе уже говорили раньше и для тебя это уже как заезженная пластинка, но пойми, нет ничего постыдного в том, что ты попробуешь жить дальше. Я просто понимаю то, о чем говорю. После своего дерьмового прошлого, я продолжаю жить дальше, хотя думал, что проще вскрыться и мучения кончатся. Но как только впустил в свою жизнь простое понимание, что я не должен жить ради чего-то или кого-то, я действительно начал жить. Я захотел жить. — Это... Это немного другое. — шепчу ему я. — Нет, это тоже самое. — возражает мужчина. — Ты живешь воспоминаниями, чувствуешь вину перед ним, тебе стыдно двигаться дальше. Ты переламываешь себе кости, мучаешься и страдаешь. А могла бы просто жить для себя. — он тушит сигарету в пепельнице. — Думаю, он был бы рад. Он был бы рад. Был бы? Я поворачиваю голову, и мы встречаемся взглядом. Голубые глаза, даже в приглушенной темноте отдают блеском. Он был бы рад. Да, точно был бы. Не замечаю, как расстояние между нами сокращается. Стремительно и так уверенно. Его губы накрывают мои. Я чувствую на языке вкус табака и мне это нравится. Он прижимает меня к себе, я совершенно не против этой самодеятельности. В этот момент меня накрывает такая животная страсть, что прикусываю его губу, а это лишь сильнее заводит его. И меня тоже. Мирон впускает ладонь в мои волосы, тянет их. Сжимает бедро, впивается ногтями в кожу. Уже не замечаю, как сижу на нем, чувствуя его вожделение. Но тут все заканчивается. Слышу за дверью смех и три стука. Нас потеряли и дают понять, что мы здесь не одни. Я резко отстраняюсь от Мирона, надеясь, что он не примет это на свой счет. Встаю и поправляю платье. — Я поеду домой. — впопыхах говорю ему, чувствуя на губах легкое послевкусие табака. — Нет, останься. — он встает и подходит ко мне. — Пожалуйста. И я ведь хочу остаться. А еще хочу его.***
Вокруг серые стены. Черное покрывало. Сухость во рту. Справа на тумбе стоит стакан воды с лимоном. В квартире тишина. Отрываю голову от подушки и чувствую болезненную пульсацию в висках. — Блять… — бормочу и делаю глоток воды. Затем еще один. А в голове начинают всплывать события прошедшей ночи. Я осталась. Сбрасываю одеяло, я в нижнем белье и большой белой футболке. Мое платье и колготки аккуратно сложены на тумбе. Вероятно, я просто вырубилась, потому что даже макияж на лице отсутствует. На часах одиннадцать часов утра. Осторожно, на цыпочках, выхожу в гостиную. Мирон стоит у плиты и готовит завтрак. Вокруг даже и не скажешь, что была бурная посиделка. Тихо работает телевизор, а вокруг витает запах жареного бекона. Желудок предательски скручивается в узел и урчит. Я вчера даже толком не поела. Делаю еще один шаг и Федоров оборачивается. На его лице отражается ласковая улыбка. — Доброе утро. Хотел тебя уже будить. — он перекладывает бекон по тарелкам. — Кушать будешь? — Доброе… — тяну я и подхожу ближе, и опускаю глаза. — Да, буду. — Можешь сходить в душ. Полотенце лежит на стиральной машинке. Завтрак уже практически готов. — Хорошо. Зайдя в ванную комнату, я отрешенно посмотрела на свое отражение. Отекшая, уставшая и с похмельем. Вот поэтому я практически не пью. Это состояние угнетает, чувствуешь стыд за сказанное или сделанное в пьяном угаре. Но я лишь откидываю эти мысли на задний фон и делаю лимфодренажные прыжки. Этот ритуал привычка и пропустить его уже невозможно. Захожу в душевую, и прохладная вода смывает усталость и горечь. Я изучаю средства, которыми пользуется Мирон; вот он шампунь (да, парень хоть и запомнился всем лысым, но сейчас, на удивление, отращивает волосы и ему очень идет), вот он гель для душа с миндалем и черным кофе, вот он станок, вот она мочалка. Все так по-простому. Из мыслей вырывает громкий стук в дверь, и я моментально выключаю воду, которая изрядно стала холодной. Укутываюсь в полотенце и накидываю его халат, в надежде, что мужчина не будет против такой наглости. Смотрю в зеркало и замечаю, как прошел отек с лица – волшебство прохладной воды. — Я тебя потерял. — слышу с кухни его озадаченный голос. — Прости. Задумалась. — выхожу к нему в смежную кухню-гостиную, вижу, как дымится моя порция яичницы с беконом, а рядом стоит кружка кофе с молоком. — Чуть было не остыло. — он смотрит на меня и улыбается. — Тебе очень идут мои вещи. Я усмехаюсь и вновь оглядываю себя в его халате; мне очень уютно. — А мне они очень нравятся. Сажусь за свое место и начинаю с большим аппетитом кушать уже поздний завтрак. На фоне играет телевизор с клипами девяностых, Мирон иногда отвлекается на телефон. Так это по-домашнему и на душе спокойно. Такие завтраки были с Даниилом и, если честно, я безумно соскучилась по чувству нахождения рядом с человеком. Которого ты хочешь видеть, а не поскорее прогнать, как было с коллегой Даниилом. Моя кровать давно охладела, правую сторону покорно занимает Кира, моя собака. И так по кругу. Вечному и бесконечному кругу. Мирон встречается с моим взглядом. Море, такое теплое. Шоколад, такой горький. — Если ты переживаешь о ночи… — начинает он разговор, я тут же отвожу взгляд. — То все в норме. Ты отлично повеселилась и очень понравилась ребятам. Порчи сказал, что встречать тебя надо сразу со стопкой в руке. Поджимаю губы. — Я умею и трезвой веселиться, только в знакомой компании. — Это не упрек же. — он сразу насторожился от моих слов. — Хорошо. — тихо говорю и беру пустые тарелки, несу их в раковину. — Есть посудомойка. — доносится до меня. — Я сама. И вновь молчание. Такое едкое и напряженное. Что же я делаю? Я только что надломила нечто важное, собственноручно оттолкнула его от себя своим тревожно-избегающим типом привязанности. Мою посуду, лишь бы занять руки и возможно голову. Последняя кружка оказывается на сушке, и я оборачиваюсь. Мирон облокотился о диван и смотрит на меня. Он не понимает, что происходит. Понимала бы я – ответила ему. Но сейчас мне нужно время, чтобы переварить все и понять, что делать дальше. — Почему ты отталкиваешь меня? — говорит он, а я сильнее кутаюсь в халат, надеясь, что он меня защитит от его атаки. Нападает. Надо обороняться. — Почему? Я не давлю на тебя, ни к чему не принуждаю, но мне не понятна твоя резкая реакция. — Я не отталкиваю, просто мне нужно время. — Время на что, Василиса? — он делает шаг в мою сторону, а я по инерции делаю шаг назад. — Время не вечно, оно идет дальше, пока ты стоишь и топчешься на одном месте. — А сейчас ты что делаешь? Ты давишь на меня. — грозно и резко произношу, а Мирон даже не дрогнет. — Я сама решу, когда… Когда признаюсь, что он мне очень нравится. И что готова открыться ему душевно, морально и физически. Но лишь тогда, когда соберусь с силами произнести это вслух. Это так похоже на манипуляцию в упреке и напоминает игру в кошки-мышки. Кто кого загонит в угол. В углу сейчас оказалась я и это начало безудержной цепной реакции, которая приводит к микровзрыву в сердце. — Да, черт возьми, да! Я стою на месте, потому что мне так привычно, и я боюсь выйти из своей зоны комфорта. — слезы стекают по щекам; он ждал пока откроется эта тайная комната, в которую я готова буду впустить. И я впускаю. — Когда долго живешь один, одиночество уже не является одиночеством, это определенный ритм жизни. И я боюсь впустить кого-то в свою жизнь, потому что это принесет только разруху! Боль! И мне опять собирать себя по кусочкам. — Да, у тебя был определённый трагический момент в жизни, но это не значит, что так произойдет вновь. Хватит себя обманывать. — он стремительно приближается ко мне, берет мое лицо в свои ладони и смотрит в глаза. В них столько эмоций; от злости до безмятежной нежности. Такой ураган, настоящее стихийное бедствие. — Ты сломана. Я сломан. Так давай будем вместе склеивать и собирать друг друга. — он проводит большим пальцем по щеке, утирая мои слезы. — Человеку нужен человек. И, да, блять, ты нужна мне. Я кладу ему ладонь на предплечье и выдыхаю. — Ты тоже нужен мне, Мирон.