***
Если не знать, что Надин и Поль женаты, можно решить, что они близнецы. У обоих одинаково выдающиеся носы, одинаково бесцветные глаза под тяжёлыми веками и отвратительный английский. И пьют они тоже одинаково — много и быстро. Энн оставила нас втроём, сославшись на головную боль, а я заказал ещё пива, твёрдо решив сегодня от них не отставать. Французы оказались отличными собеседниками. Несмотря на то, что мы понимали друг друга через слово, таким хочется рассказывать вещи, которые обычно хранятся на самом дне ящика. Или даже позволить себе пожаловаться на жизнь. К вечеру мы все хорошенько надрались, и моя весёлость постепенно уступила место унынию. В воздухе кружилась мошкара, было душно. Внезапно я осознал, что совершенно потерял нить разговора. Кажется, Поль пытался объяснить, в чём заключается суть его работы, используя пепельницу и телефон как макеты. Я тупо смотрел, как он перемещает их по столу и, дождавшись паузы, поднялся. Нужно купить сигарет. Стойку бара под открытым небом украшали причудливые орнаменты. Бармен жонглировал фруктами, названий которых я не знал. Чёрная от загара брюнетка, перед которой он распускал хвост, покачивалась под песню на языке, которого я не понимал. Океан, песок, тропики. Мигрень, похмелье и отчаяние. Алоха! Я понял, что хочу забрать Энн и вернуться домой прямо сейчас. Почему бы нам просто не сделать вид, что всё в порядке, почему бы просто не вернуться к привычной жизни? Почему всё, чёрт побери, так сложно? Расплатившись, я опёрся о стойку, открыл пачку и с наслаждением закурил. Поль налетел, как ураган, обдав перегаром и весельем. — Не грустить, Джек! — он хлопнул меня по плечу и обнял присоединившуюся к нам Надин. — Пить ещё. Я… как это говорить… Я угощать. Я подумал о домике, в котором сейчас наверняка темно. Энн давно спит, выстроив невидимую стену, разделяющую кровать на две половины. Больше никаких переплетений ног во сне, никаких заброшенных друг на друга рук. И правда, почему бы мне не пропустить ещё пару бокальчиков. Поль уже переключился и теперь донимал сидящего слева старика. Тот смотрел на него непонимающе, но тонко улыбался и кивал головой, — совсем как я десять минут назад. Старик неуловимо напоминал и мастера Йоду, и сенсея из старых боевиков. Он казался невероятно древним и маленьким, и одежда с чужого плеча только усугубляла это впечатление. Застиранная майка с надписью «Я люблю Нью-Йорк», цветастые шорты из тех, которые любят увозить с собой туристы. Он явно был местным. Заметив, что я рассматриваю старика, бармен так ловко переместился к нам, словно стойка скрывала не человеческие ноги, а колёсики автоматона. — Это мистер Кала, наш завсегдатай. Он знает об этом месте всё. Если купите ему пива, он развлечёт вас историей. Я с сомнением покачал головой. — Но мистер Кала, кажется, не говорит по-английски. — Совершенно верно, — бармен расплылся в улыбке. — Я буду переводчиком. Стало понятнее. Предприимчивый малый! Я усмехнулся и поднял вверх четыре пальца. Перед нами появились запотевшие бокалы. Отдыхающие расходились, и вскоре нас осталось только пятеро. Старик допил своё пиво, отёр пенные усы и заговорил нараспев. Речь у него была непривычно мягкой из-за обилия гласных, она завораживала, и мы бессознательно придвинулись ближе. Когда жидкий огонь остыл и превратился в стекло, когда его занесло песком, который благодаря солнцу и дождю покрылся зелёным ковром, и задолго до того, как эти острова стали для нас домом, сюда приплыл народ Луку. Они ступили на берег, неся в сердцах своих жестоких богов. Они основали своё поселение неподалёку, на холме, который можно увидеть прямо отсюда. Высокие, раскосые и меднокожие, они были хорошими воинами, но не умели возделывать землю и не имели от неё даров. Чтобы прокормиться, они охотились, рыбачили, собирали фрукты и коренья. Но возле берегов молодого острова было недостаточно рыбы, животные уходили вглубь лесов, птицы перестали вить гнёзда на скалах, а коренья незнакомых растений вызывали тошноту. Тогда Луку обратились к богам, а чтобы мольбы быстрее их достигли, они положили на алтари части своих тел: уши с тяжёлыми серьгами, мизинцы и лоскуты кожи, украшенные татуировкой. И боги, возрадовавшись, ответили: «С этого дня не будет у вас недостатка ни в дичи, ни в рыбе. Возьмите из врагов ваших, а если нет их, из родичей ваших, людей, между которыми сильна связь. Из каждой пары одного утопите в океане, а другого зарежьте на звериной тропе. Неодолимо стремясь друг к другу, их души притянут рыб и животных, которых вы употребите в пищу.» С тех пор раз в год Луку брали мать и ребёнка, или единоутробных близнецов, или молодую пару, и поступали с ними так, как велели боги. Одному перерезали горло в роще за холмом, — и сейчас всё ещё можно наткнуться на обглоданный насекомыми череп, — другого заводили по пояс в прибрежные воды и топили, а тело оставляли рачкам и птицам. — Вы можете увидеть это место прямо отсюда, не вставая со стульев. Теперь на этой глубине приезжие учат плавать детей… — старик покачал головой, и было не совсем понятно, одобряет он перемены или, наоборот, сокрушается. Парень за стойкой оказался превосходным переводчиком. Он не нарушал гармонии рассказа, замолкая, когда голос старика возвышался, и вступая, когда тот делал паузу. Вероятно, они повторяли это не один десяток раз, и сейчас мы присутствовали на настоящем представлении. То ли из-за ночного воздуха, то ли из-за мерного речитатива, переходящего в песнь, то ли из-за пива мы все были совершенно очарованы. Мистер Кала рассказал ещё несколько историй и даже показал нам несколько простеньких движений обряда, которые мои приятели с энтузиазмом попытались повторить. Надин была в восторге, а я пожалел, что с нами нет Энн. Я не сомневался, что завтра найду старика на этом же месте. Осталось только уговорить Энн прийти. Я положил на стойку сотню и поднялся. Надин и Поль сделали то же самое.***
Всё вокруг было окрашено в красный. Он раздражал, от него хотелось избавиться, закрыться рукой. Я застонал и заставил себя проснуться. Красный кошмар сразу получил объяснение: ложась, я забыл задёрнуть шторы, и теперь комнату заливал ослепительный дневной свет, пробивающийся даже сквозь веки. Её уже не было. Я потёр лицо, чтобы прийти в себя и отогнать невнятные воспоминания о снах. Во рту держался мерзкий привкус, голова была тяжёлой. Щурясь и борясь с зевотой, я влез в джинсы, накинул рубашку и ткнул в телефон. Давно перевалило за полдень — время, когда солнце перестаёт казаться ласковым и начинает палить по-настоящему. Я тщательно почистил зубы, умылся холодной водой и сразу почувствовал себя значительно лучше. В животе заурчало, но сейчас я мог думать только о кофе, крепком, сладком кофе. Я вышел из домика и сразу окунулся в раскалённое марево. Казалась, нагретый воздух дрожит и плавится. Впрочем, погода была последним, что могло испортить мне настроение. Совсем скоро нам предстояло паковать чемоданы, и до отъезда я решил во что бы то ни стало предпринять ещё одну попытку всё наладить. Или две. Короче, я… Что-то произошло. На пляже внизу было непривычно много людей. Некоторые стояли, прижав руку к губам, некоторые хаотично перемещались, другие, в ярких жилетах, что-то слаженно делали. На возвышении, у лестницы, ведущей к бару, я увидел Надин и Поля. Они стояли, прижавшись друг к другу, и напоминали взъерошенных птиц. На плечи Надин было наброшено покрывало. Они заметили меня в тот самый момент, когда я собирался их окликнуть, и я помахал им рукой. Вместо приветствия Поль повернулся к пляжу, взмахом привлёк внимание одного из «жилетов» и указал ему на меня. Мужчина медленно побрёл ко мне, нехотя преодолевая сопротивление песка. Я похолодел. Нет. Просто нет. Сознание словно милосердно затянуло пеленой. Я слышал всё, что он говорил, каждое слово по отдельности было знакомо и понятно, но смысл фраз ускользал. Но я уже знал. Внезапно я начал смеяться. Я хохотал как одержимый, согнувшись и обхватив живот. Утонуть посреди белого дня, рядом с десятками туристов, половина из которых в это время была в воде? Что за херня, как это вообще возможно? Да они сумасшедшие, если считают, что я поверю в такое! Какое-то время мужчина в жилете пытался втолковать мне что-то о документах Энн, но потом исчез. Утонула, ха! Бред, сраный бред. Я ржал, давясь соплями, а потом резко выпрямился и побежал к воде. Я пришёл в себя в домике. Было темно. В первые несколько секунд я ничего не понимал, только хлопал глазами и шарил рукой по другой половине кровати. Потом навалилась реальность. Я помнил свою истерику, помнил, как побежал и как «жилеты» перехватили меня у воды. Потом — ничего, провал. Я вышел наружу, посмотрел вниз, на океан, и побрёл к лестнице. Бар был почти пустым. Я отметил, что старика не было, а потом удивился, что могу обращать внимание на такую ерунду. Вот, значит, каково это — видеть и понимать, что жизнь продолжается. Я проигнорировал сочувственный взгляд бармена и заказал водки. Потом ещё и ещё. Они её не нашли. Меня никуда не вызывали. Разговор с полицейскими я помнил плохо, но формальности были соблюдены. Весь следующий день я провёл как в тумане, курсируя между баром и пляжем, где проводил время, пялясь на рябь. Время сошло с ума; секунды тянулись бесконечно, а часы сжимались до мгновений. Я понимал, что простоял на берегу слишком долго, когда обгоревшая кожа начинала натягиваться. Я ненавидел здесь всё — солнце, каждую дерьмовую пальму, всех туристов, смеющих радоваться и входить в эту воду, осквернять её и оскверняться ею. Океан, да. О, как я ненавидел океан. Я мог бы уехать, вернуться в нашу квартиру, вытащить из шкафа её вещи и зарыться лицом в её бельё. А потом я бы открыл бар, достал ту бутылку, которую собирались откупорить по приезду, и попытался бы забыть обо всём — о ней, о себе, о нас. Если бы меня не держал он, Океан. Если бы я мог не прокручивать в голове мысли о том, что он сделает с ней совсем скоро. О том, какой она теперь стала, как раздуется от газов её тело, о том, как быстро стайки рыбёшек общипают её лицо до кости.***
Вечером берег опустел. Я решил ещё раз — только один раз — посмотреть на своего врага. Было прохладно, океан дышал свежестью. Я остановился у самой кромки, там, куда его жадный язык не доставал. На песке, среди множества крупинок перемолотых временем ракушек лежала одна целая. Такие крупные раковины мне никогда не попадались. Я поднял её и покачал в руке. Она была тяжёлой и влажной, а на боку красовались три аккуратные точки, похожие на фазы луны. В детстве мы с сестрой часто играли с ракушками. Тогда мы искренне верили, что с их помощью можно «услышать море». Я враждебно посмотрел на свинцовую воду и механически поднёс раковину к уху. Сквозь мягкий шелест перекатывающихся волн я услышал своё имя. Отняв ракушку от лица, я оторопело посмотрел на неё. Тишина. Я снова прижал её к уху. «Джек». «Джек, здесь слишком темно». Я вздрогнул, ракушка выпала из руки. Какое-то время я был парализован невероятностью происходящего. Энн! Это голос Энн, никаких сомнений. Но даже если бы сомнения были, я бы их задушил. Я наклонился, чтобы поднять ракушку, но пальцы встретили только песок. Опустившись на колени, я лихорадочно водил по нему руками, но безрезультатно. К утру я обыскал почти весь пляж. Её нигде не было. Он слизнул её и утащил в свои ненасытные недра. Я распрямился, мокрый и злой, и посмотрел на Океан. Ну уж нет. Второй раз ты её не заберёшь. Мистер Кала сидел на прежнем месте. Я подбежал к старику и схватил его за плечи. — Что ещё вы знаете об этом месте? О пляже? Об Океане? Он смотрел на меня удивлённо. Я повернулся к онемевшему бармену: — Переведи. Я заплачу. Я снова сжал плечи старика: — Вы знаете о ракушках? О большой раковине со знаками на боку? — Я знаю одно: тебе не помешает выпить, сынок, — ответил мистер Кала на английском. Я непонимающе воззрился на него. — Чувак, это всё байки для туристов. Мой отец их сам придумывает, — бармен кивнул на старика и поставил передо мной бокал. — За счёт заведения. Я обналичил всё, что у меня было, снял все накопления. Мне повезло: сезон подходил к концу, и «наш» домик ещё не успели зарезервировать. Я продлил аренду на три недели и связался с нашим юристом. Выигранного времени хватило, чтобы продать квартиру, — конечно, сделку сложно назвать успешной, но особого выбора не было. Теперь у меня в запасе был как минимум год. Я ходил на охоту каждый день, не пропустив ни одного. Если на пляже было людно, я делал вид, что просто прогуливаюсь. Мне было безразлично, что обо мне подумают, но я не хотел давать администрации комплекса лишний повод выставить меня отсюда. Среди местных и обслуживающего персонала я давно получил статус безобидного сумасшедшего. Первые полгода они даже сочувствовали мне, но когда стало ясно, что я здесь не для того, чтобы «отскорбеть» и найти силы «жить дальше», их отношение постепенно изменилось. Они отводили глаза при встрече и больше не пытались давать «дружеских советов». Я стал кем-то вроде призрака, который не гремит цепями и потому терпим. Это было удобно, и я был признателен им за молчание. Моя охота начиналась на рассвете и заканчивалась около полуночи. В первую неделю я, кажется, исследовал каждую песчинку на пляже, пока не убедился, что раковину действительно забрал Океан. Но я был терпелив. Я знал, что найду её. По-другому просто не может быть, не так ли? Иногда мне казалось, что она у меня в руках, но, повертев ракушку, я не находил трёх приметных точек. И я продолжал. Мне рассказывали, что противоположный берег острова из-за особенностей течений буквально усеян ракушками, но я знал, что должен оставаться здесь, на этом месте. Я не мог объяснить, почему, я просто знал. День был особенно жарким, но пляж усеивали люди. Я несколько раз прошёлся у воды, переворачивая выброшенные на берег раковины, но все они были мелкими. С левой стороны пляжа у меня было устроено укрытие — огромный зонт, воткнутый у самой воды. Я собирался вернуться в него, чтобы передохнуть, когда мимо пронёсся мальчишка с раковиной в руке. Большой раковиной. — Папа! Пап, смотри, что я нашёл! Отец мальчишки взял ракушку и повертел в руках. Я окаменел: на боку отчётливо виднелись три аккуратные точки. Это она! Я нашёл её. Я нашёл. Я приблизился к ним и хрипло сказал: — Она моя. Мужчина прищурился. — Чего?.. — Эта раковина принадлежит мне. Я выхватил её и повернулся, чтобы уйти. Мальчишка оглушительно разрыдался, а на моё плечо легла рука. — Это тоже твоё, придурок. Я почувствовал, как мой нос сминается под кулаком. Я заполз под свой зонт. Кровь заливала рот. Я двумя руками прижал ракушку к уху и задержал дыхание… «Джек?..»