Окно

У всех дома есть окна, правда же? Без окон тяжко, почти невозможно жить. Ведь, как тогда солнечные лучи попадут в дом? Как ворвётся порыв свежего воздуха с ветром? Как проникнут звуки, оповещающие о продолжении жизни? Никак.  Но, зачем окна тем людям, для которых солнце никогда больше не будет светить? Для которых воздух кажется затхлым и тяжёлым? Для которых не существует звуков, которым не нужно подтверждение жизни извне, ибо в них самих этой жизни не осталось? На это уже никто не ответит. И вот, одна из таких безликих, безжизненных, сидит на подоконнике прокручивая в голове момент, когда умерла изнутри. Подпитывая этими воспоминаниями своё стремление к полёту. 

***

Щелчок замка. Безумное воодушевление и радость, ведь сейчас она скажет ему это, увидит счастье в его глазах, ведь он так долго ждал. И, снова, как под копирку, умилительное выражение его лица, из-за которого он так часто прикрывает рот рукой. Но не сегодня, нет. Сегодня он не сможет закрыться в своём мире, дабы лелеять это счастье, как хрупкую важность.  А по итогу, только боль. Та самая, поглощающая, врастающая в органы боль. Боль, властителем которой он стал отныне, и будет всегда, в течении её короткой, и в общем-то, безрадостно-серой жизни. Ведь она летела, спешила, так хотела рассказать, а он тут. С другой. И боль пронзает везде, но в ребрах особенно. Слева, особенно.

***

И сейчас, опять выдыхая с горьким воздухом то, что считала вечным, она вспоминает. То, как после, он носился за ней со слезами, унизительными для мужчины. Как молил, словно она богиня, чтобы простила, вернулась, выбросила боль. И она выбросила. О, как она выбросила. Красиво, мастерски, почти театрально. И было бы почти шедевром, если бы не так паршиво. Ведь истерики, это не её. Но не удержалась. Не смогла убить в себе девочку. Не смогла не разрыдаться на его глазах, не смогла не залепить ему, такую чисто женскую, пощёчину. Не смогла не проклинать за разбитую душу и уничтоженную жизнь. Не смогла ничего.  — Просто исчезни, сгинь, сотрись с моей подкорки и дай мне уже дышать, дай, —кричала, втаптывая себя глубже в ворс потёртого ковра в прихожей.  А ответом стал взгляд, тот самый, который лёг немым укором, словно, её вина во всём. В поступках, словах, в законах физики и правилах мироздания. Даже в том, что людям нужен кислород. И всё. Щёлк.  Последний затвор, удерживающий её от безумств, был снят. То ограничение, что она сама на себя наложила, чтобы не причинять боль близким. Ведь она сама стала средоточием этой боли. Да, боль. Привет, родная, без тебя было скучно.  И она снова встаёт на край оконной рамы, пару сантиметров, и хлипкий карниз встретит кончики пальцев на ногах. И снова выдыхает. Разжимает пальцы рук, и ждёт. Ждёт, пока поток ветра из сквозняка в квартире обнимет её, немного остудит, может, заставит задуматься. Но нет. Полный штиль. И она наклоняется. И она взлетает.