Переходный момент

      «Он соединил в себе черты Чернышевского, Нечаева, Ткачёва, Желябова с чертами великих князей московских, Петра Великого и русских государственных деятелей деспотического типа…» Н.А. Бердяев       После основания Санкт-Петербурга недалеко от синопской набережной находился Смоляной двор, на котором хранили смолу для Адмиралтейской верфи и балтийского флота. Джакомо Доменико Кваренги добился согласия Екатерины Второй на строительство здесь общественного здания в стиле классицизма. К сожалению, работы по проектированию и строительству проходили уже после смерти императрицы. Смольный институт стал первым в России учебным заведением, положивший начало женскому образованию. В 1917ом опустевшее здание стало колыбелью великой социалистической революции — штабом большевистской партии.       Девятого октября, пасмурным вечером, по настоянию ЦК РСДРП (б) Василий Карнаухов возвращался в Петроград на Финляндский вокзал в плацкартном вагоне. Дзержинскому и Рыкову было плевать на тридцатилетнего агитатора, им был нужен спутник молодого революционера, который под стук колёс быстро уснул. Это был человек невысокого роста с открытым и внушительным лбом. Ухоженные бородка и усы блестели на свету от недавно съеденного в дороге кусочка ветчины и двух картофелин в мундире. Опущенные веки часто мельтешили, было видно, что спал он неспокойно от судорожно качающегося вагона. На нём была надета тройка, двубортная жилетка, белоснежная рубашка с подвязанным галстуком в горошек, на голове красовалась «пролетарская» кепка. С дальней скамьи, в другом конце вагона, к Карнаухову направился мужчина в лёгком пальто и тихонько присел напротив. — Добрый вечер, соотечественник, — немного неуверенно подал голос новый попутчик. — Здравствуйте, товарищ, — ответил ему Василий. — Николай Хрящиков. — Василий Карнаухов. — Рад знакомству. — Очень рад. — Я за вами давно наблюдаю, вы никак в Петербург едете? — Да. Как вы узнали? — Наверное потому, что у вас костюм, сшитый ликинским кооперативом, который продаёт одежду только на внутреннем рынке столицы. Я сразу сделал вывод, что вы бывали там хотя бы раз. — Вы очень наблюдательны, я и правда живу в Петрограде, но выезжаю довольно часто. — Ничего удивительного, я сам являюсь членом ликинского кооператива, свою продукцию я за версту признаю… Вот раньше как было? Зарабатывал я 120 рублёв, и всей семье хватало, а потом перестало хватать. Может, цены повысились, может, мы изменились. И вот ничего такого вроде не требуем. — А сколько сейчас получаете? — 200. Чтобы зарабатывать больше, устроился ещё в государственный банк. — И всё равно не хватает? — Жильё в центре, по дороге на работу много трачу, на еду прилично уходит. — Много? — Ну как, покупаю 57 кг мяса в месяц, приблизительно такое же количество буханок, овощи для борща в обед. Жена, конечно, пытается давать с собой домашнее, чтобы я не полдничал в разных заведениях. Сами понимаете, его много туда-сюда не повозишь. — А чего сами не готовите? — Время. Прихожу домой в час ночи, ухожу в восемь утра. Не успеваю сам.       После этого оба тяжело вздохнули и каждый задумался о своём. Так они и просидели до конца остановки, больше не проронив ни слова.       На Финляндском в 10 часов стояла гробовая тишина. Трое солдат в серых шинелях и с трёхлинейками прикладывались к рельсам. Заслышав приближающийся состав, один из них прокричал: «Едут!» Туда сразу же высыпало двадцать хорошо построившихся юнкеров. На станции показались двое — глава уголовно-сыскной милиции Петрограда Константин Филимонов и станционный смотритель. Форма Филимонова мало чем отличалась от формы подчинённых: походный китель, серая шинель, шаровары, хорошо вычищенные сапоги. Но Филимонова выделяло на фоне остальных шашка на походной портупее, револьвер системы «Наган» в кобуре с походным шнуром, офицерская сумка, погоны с нашитым серебряным двуглавым орлом и шеврон на правом рукаве с символикой отделения. — Какой поезд? — спросил глава охранного отделения. — 75й, из Финляндии, — ответил ему смотритель. — Отряд, напоминаю, осматривать всех без исключения, подозрительных — задерживать… Юнкер Муранов, проверите паровоз и тендер. — Слушаюсь! — бойко ответил воспитанник пехотного петербургского училища. — Не нравится мне всё это — опять обратился Филимонов к станционному. — Из Финляндии любая пораженческая дрянь может приехать, людей на всех не напасёшься. Поезд начал медленно сбавлять обороты, пронзительно загудев тормозами. После этого Карнаухов оживился, он начал разбуркивать своего спутника. Хрящников в это время вернулся к своей скамье собирать вещи. — Просыпайтесь, товарищ Тулин, просыпайтесь! Наша остановка. Мужчина в кепке нехотя потянулся и открыл свои хитренькие глаза, которые тут же заискрились. — Васька, я же просил тебя разбудить меня за пять минут до приезда. — начал говорить разбуженный спутник Карнаухова, уставившись в окно на платформу. — И называй меня Старик… так любят обращаться ко мне сопартийцы. — Товарищ Старик, отвернитесь от окна, вас могут заметить.       Старик нехотя отвернулся и на пару секунд скривил лицо в ребяческую недовольную гримасу. — Ты передашь письмо Надежде Константиновне, пусть знает, что со мной всё в порядке и я приехал в Петроград. — Но мы же ещё не приехали в Петроград. — Всё равно, скажите, чтобы она не беспокоилась…эх, сейчас нас арестуют. — сказал он, заприметив одним глазком караул на платформе. — Вот, возьмите браунинг. — Карнаухов протянул ему пистолет из-за пазухи. — Нет, не возьму, вам партия поручила меня доставить в полной сохранности, вот теперь и доставляйте через ряды контрреволюции. — Ну тогда вставайте, отходите от окна, мы идём в самый первый вагон.       Гудок машиниста ознаменовал полную остановку поезда. Из вагонов на платформу высыпали люди. Тут же их стали останавливать солдаты и юнкера Филимонова, произнося быстро и требовательно «Ваши документы!».       Двое успели выскочить из ведущего вагона до прихода проверяющих. Быстрыми шагами они направились в Императорский павильон, где по радио играла «Рабочая Марсельеза»: «И взойдёт за кровавой зарёю Солнце правды и братской любви. Хоть купили мы страшной ценою — Кровью нашею — счастье земли. И настанет година свободы, Сгинет ложь, сгинет зло навсегда, И сольются в одно все народы В вольном царстве святого труда!» — Почему «Марсельеза?! нужно играть"Интернационал»! — поморщился от возмущения Старик. — Господин Владимир Ильич! — позвал лысоватый грузин, прячущийся за одной из колонн. Карнаухов и Тулин нехотя подошли к нему. — Буду краток, надеюсь вы меня помните. Я — бывший председатель Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов, Николай Чхеидзе. — Да, я хорошо вас помню. — Раз вы сюда приехали, то надо сплачивать ряды всех сторонников демократии. Точнее, я надеюсь, что вы будете стремиться именно к этой цели. — Нет, у нас совершенно другие цели. Петроградский совет не оправдал наши «апрельские тезисы», поддержав в июньский кризис Временное правительство, сейчас большевистская партия не будет больше присутствовать на демократическом совещании, решать вопросы мирно мы не намерены. — Что же будет делать социал-демократическая рабочая партия? — Брать власть в свои руки. Извините, но нам пора, мы спешим.       Из Императорского павильона всё те же двое вышли на привокзальную площадь, там их ожидала группа матросов-балтийцев, сторонников большевиков. При виде Владимира Ильича один из матросов дал команду, и из близкого к ним тёмного переулочка выехал броневик «Остин». Старик ловко взобрался на корпус металлической машины. Полы пальто Ленина развевались от дуновения северного ветра. — Империалистическая война дала начало гражданской войне по всей Европе. Да здравствует мировая социалистическая революция! — с искрой в глазах провозгласил Ленин.       Раздались приглушённые, но отчётливые крики «Ура!». С вокзала Старик и Карнаухов поехали на квартиру последнего.