pretty when you cry

      Билли Айлиш Пайрат Бэйрд О’Коннел плачет уже три чертовых часа.       «Дети не рождаются грустными изначально» - написано в книге по воспитанию, но Мэгги совершенно в этом не уверена; плач в доме не заканчивается с самого утра и уже, кажется, на мозжечке отпечатался. Четырехлетняя грустная дочь лежит, уткнувшись курносым носом в траву, и хнычет, хнычет без конца - Мэгги потихоньку начинает ненавидеть материнство. Слово «грусть» Билли еще не выговаривает, но уже чувствует всем сердцем. Сердце это слишком большое для маленького тела; что-то словно мешается в грудной клетке - даже руками двигать тяжело. Разорванное на подоле любимое (и единственное!) парадное платье из ядрено-розовой органзы и синтетического шелка - причина послеобеденных слез; шов расходится от юбки до самого замка. Билли цепляется пухлыми пальцами за принцессий костюм, упрямо мотая головой; слезы блестят в рассветном солнце. «Не отдам», - она готова драться за возможность быть нарядной, ведь мальчики же любят красивых девчонок?       По крайней мере, Билли так кажется. По крайней мере, так говорит двоюродная сестра Стефани, невероятно взрослая и мудрая (одиннадцать с половиной - для четырехлетней Билли это почти старость). Да, мальчишкам точно должны нравится девчонки в пышных розовых платьях, похожих на пироженые; свои шорты Билли твердой рукой режет ножницами напополам. Мэгги хмурится; снова непредвиденные расходы, которые заставят всю семью тащится в ближайший сток с километрами уродливой детской одежды.       Билли смотрит в большое зеркало со сколотой рамой и мажет помадой по щекам; румянец - это признак принцессы, - вроде сказали в каком-то мультфильме по кабельному. Детская тиара блестит пластиковыми камнями; не так, конечно, как блестят глаза-океаны, пока Билли вертится возле зеркала и нет-нет, да бросает взгляд через отражение в сторону двери. Детское любопытство граничит с незнакомым волнением; кажется, на завтрак она съела слишком много персиков - пальцы все еще липнут и пахнут, словно старые мамины духи. Маленькие ладошки скручивают пряди золотых волос в спирали - вдруг повезет и они превратятся в кудри?       Дверной проем продолжает пустовать, а идиотский Финнеас все еще не появляется. Финнеасу девять и у него своих забот хватает; он торчит уже непонятно сколько часов у друга из хора и, кажется, совершенно забыл про принцессу Билли.       Но ведь мальчикам должно быть не все равно на красивых девочек в порванных розовых платьях?       Билли глубже зарывается носом в мокрую траву, проклиная Стефани, Финнеаса и мультфильмы - и почему все взрослые так любят врать?       Мэгги терпеть скандалы не намерена - обычно крепкие нервы уже расшатаны, словно старая стремянка; она подхватывает Билли под мышки, поднимая не по годам тяжелую малютку с травы. На животе мокрым пятном расползается роса, на лбу - отпечатки травинок; солёные (и на вкус противные) слезы стекают из больших глаз прямо в рот.       Мэгги хочет быть строгой мамой, но сдержать умиление оказывается выше ее сил.       - Ох, Билли, ты у меня такая хорошенькая, когда плачешь. ***       Билли О’Коннел совершенно не умеет смеяться без слез.       Вечера августа наконец-то превращаются в нормальное лето; полторы недели затяжных дождей подходят к концу, и Зоуи с ее извечной любовью к роликам снова мельтешит своим шилом в заднице («вытаскивай свое тело из дома, О’Коннеллша!»). Билли ролики не особо жалует - кому нужны эти тапки на колесиках, если есть ее машина для убийств, именуемая самокатом? Руль (разумеется) дает влево, и переднее колесо застревает в трещине на дороге - когда наконец в Хайланд Парке возьмутся за ум и не зажмут бабло на свежий асфальт?       Несколько секунд в полете аукаются в животе волнующим чувством - это странно, но чувство полета Билли уже знакомо. Кожа издает забавный звук, шоркаясь об асфальт; запах нагретых пальмовых листьев причудливо смешивается с запахом свежей крови. Зоуи то ли ржет, то ли сочувствие пытается изображать.       - Биллс, ну ты вообще больная, - подруга неуверенной подступью подкатывается на роликах к месту проишествия и опускается рядом; падает, словно подкосило; худые ноги спасают предусмотрительно надетые наколенники. Билли смеется, выплёвывая волосы изо рта; они и близко не такие вкусные, как леденец, надёжно припрятанный в нагрудном кармане комбинезона - ну так, на случай голодухи.       Где же Финнеас, когда она думает о нем?       Билли не морщится, когда Зоуи поливает разбитые коленки теплой водой с газом; ей совсем не больно и грустно только чуть-чуть. По гравию к дому шуршат колеса незнакомой машины; Билли невольно любуется бликами на серебристых ободах шин. Лос-Анджелеское теплое солнце преломляется в стеклах, освещая силуэты людей, слившихся в поцелуе на передних сидениях машины.       Любовь - это так красиво, думает Билли.       Любовь - это катастрофический пиздец, думает она, когда замечает мелькнувшее пятно ржаво-рыжих волос.       Сердце паскудно ударов восемь пропускает, когда брат хлопает дверцей машины. В плохо выстроенных сабвуферах звучит «Blue Jeans»; голос певицы заглушается звуком клаксона, которым незнакомая девушка провожает старшего О’Коннелла на пути к дому.       «Я буду любить тебя до конца времен» - поет Лана.       «И я буду ждать тебя миллион лет.»       - Девчонки, привет, - рука в смешных веснушках весело машет в из сторону; Финнеас улыбается как идиот и ничего вообще не замечает - ему семнадцать и он, наверное, влюблен. Билли машет ему в ответ и отворачивается (если честно, улыбаться брату ей совсем не хочется).       Билли никогда не плачет из-за разбитых коленей, но слезы отчего-то затекают в нос, когда она смотрит на худощавую спину, скрывающуюся за высокой калиткой.       - Бог мой, Биллс, - Зоуи завистливо вздыхает, - это незаконно - быть такой милашкой, когда плачешь. ***       Количество подписчиков Билли Айлиш переваливает за тридцать восемь миллионов - чем не прекрасный повод всплакнуть от счастья?       В телефоне - поздравительное сообщение от менеджеров; на столе - неаппетитного вида кекс от родителей («вы что его, в сэконд-хэнде купили?»); из кекса торчит свечка в форме цифры сорок.       - Тридцать восемь не сорок, но в маркете сказали, что таких чисел не существует. По крайней мере, в форме свеч, - оправдывается Патрик, переливая кофе из турки в чашку. Билли пожимает плечами, откусывая большой кусок от заветренного кекса; могли бы себе позволить и свежий, но один черт - приятно.       У Кендрика - роскошная темная кожа и килограммы цепей на белой майке; от него пахнет маслом для тела и бугры мышц выглядят так красиво, словно их в ПроКриэйте нарисовали. Билли наслаждается невиданным новшеством - парень любимого типажа не только уложить ее пытается, но еще и целую коробку любимых авокадо к завтраку подгоняет. Мэгги раскладывает спелый авокадо на зерновой хлеб и почти что просит бога (в которого не верит), чтобы у вечнопечальной дочери хоть здесь все сложилось.       Билли довольно хмыкает, когда пухлые губы чмокают ее во вздернутый нос, и быстро взгляд косит - интересно, он это видел?       Финнеаса все считают умным, а на самом деле он отвратительно тупой и ничегошеньки не замечает - или не хочет замечать; смотрит на дно своей кружки, словно в ней не ледяной кофе, а Ебучий Край Вселенной. Синие глаза бегают с часов до магнитов на холодильнике, с собачей миски до отцовских потуг с завтраком; Финнеас смотрит куда угодно, но не на Билли с ее красивым бойфрендом. Неужели ему настолько наплевать?       Айфон звенит мессенджером, Билли смахивает шторку уведомлений, чтобы увидеть короткое «ты можешь найти кого-то лучше», - и когда он успел это напечать? Финнеас бросает хмурый взгляд с другого конца стола - первый за этот день; лицо снова прячется за бездонным стаканом с нескончаемым кофе. Билли показывает язык, но очень хочет вместо него показать средний палец и заорать.       Билли до дрожи в пальцах бесит его нафталиновый растянутый свитер и дебильная привычка сутулить спину, словно дед.       Билли бесит его занудство и педантичность, граничащие с маниакальным стремлением контролировать б у к в а л ь н о в с ё.       Билли бесит что он, блять, ее брат.       Финнеас действительно слабозрячий на тему ее чувств, или просто косит под дебила?       Когда он уезжает к своей черт-бы-её-побрал подружке, край кружки разбивается о каменную столешницу; горячий чай разливается на грудь - ноющая боль тянет где-то внутри. Слезы сами начинают наворачиваться на глаза, пока рот кривится в ненавистном синдроме; тинейджера с такими болячками терпеть невозможно - думается Билли. Кендрик раздраженно вздыхает; Билли знает, что он в миллион раз лучше Финнеаса, но ничего с собой поделать не может.       - Детка, завязывай уже реветь, ты людей пугаешь... хотя блин, ты такая красотка, когда плачешь. ***       Билли начинает казаться, что плакать она вовсе разучилась.       Звонок разрывает неспокойный сон за полчаса до будильника; голос Эбили бубнит с другого конца провода, заглушаемый гулом кондиционера - ночью было душно, а концертному менеджеру все еще наплевать на то, что у кумира поколения перманентный недосып. Билли моргает, глядя в потолок комнаты; в угол, где расползается плесень - зарождается новая жизнь. Грусть зудит где-то под ребрами; нужно встать и открыть окно, чтобы спертый воздух вышел наружу - на деле сил не хватает даже на то, чтобы звонок сбросить и не слушать эту пародию на сводки криминалиста. Эбили твердит и твердит, словно зажеванная магнитная лента; список дел на день больше напоминает завещание. Бабло - родителям, тонны брендового шмота - друзьям, сердце - Финнеасу.       Весь запас внутренней подзарядки уходит на короткое сос по номеру на быстром наборе («Алекса, напиши Финнеасу»).       - Только не пиши ему про любовь.       «буду через двадцать пять» - почти сразу приходит ответ; Финнеасу даже не надо добавлять слово «минут», потому что Билли знает, что он будет раньше.       «Тесла» без труда паркуется на почти вертикальном земляном отшибе прямо над Редондо-Бич, только педаль нажми - и отвратительный день (и отвратительная жизнь) подойдет к концу; Билли радуется, что за рулем Финнеас, который больше походит на человека в коннекте с головой. На фоне разбивающихся о острые камни волн Пацифического океана Билли кажется себе маленькой и некрасивой; она ловит свой никакой взгляд через боковое зеркало и натягивает ворот свитера до самого носа. От свитера пахнет собаками и дешевым виски, который вчера проливался мимо рта прямо на красные простыни. Финнеас растирает костяшки озябших от ветра пальцев, но стекло не поднимает; старается смотреть только на океан. Глаза, что глубже этого водоема, должны спустя столько лет перестать его отвлекать - но он конечно знает, что это невозможно.       Синхронно звенят айфоны - в рабочем чате появляется обновленный тайминг мероприятий; мигрень зубами в голову Билли впивается, когда с экрана блокировки на нее смотрит Клаудия с ее базовым лицом «я-преуспела-в-этой-жизни». Тайминг и Клаудия. Что может добить еще сильнее?       - Как ты, Билли?       - Я просто хочу сдохнуть, - Билли не моргая смотрит вперед, пока Финнеаса по рёбрам изнутри бьет, - больше ничего не хочу.       «Не хочу слышать про вашу возможную свадьбу.»       «Не хочу думать про «а-ты-не-хочешь-стать-тетей?» сообщение от Сулевски»       «Не хочу, чтобы ты продолжал быть таким слепым.»       - Вообще ничего не хочу.       Финнеас выпускает руль из рук - или он сам выскальзывает; мягкая кожа чехла сохраняет форму крепко сжатых пальцев; отблески воды от солнца играют в безжизненных глазах его сестры.       «Я уродина», - кричат эти глаза.       «Я от всего этого дерьма устала», - сообщают дрожащие пальцы.       - Ты же блин не любишь ее, - говорит Билли сквозь зубы, поджимая колени к груди; ботинки «Баффоло» всю грязь с резинового коврика переносят на новенькое кресло. Билли не хочет глаза открывать, ведь в темноте так хорошо и безопасно; удивительным образом звук удара о камни заставляет ее передумать. Айфона 11 pro на подставке возле руля больше нет - очевидно, он в осколках валяется под окном, вместе со счастливым лицом Клаудии. У Билли ком в горле и в глазах сухо; она пытается сглотнуть, но что-то в легких застревает, пытаясь их изнутри раскрошить - не треклятый вирус ли?       Пальцы Финнеаса заключают ее лицо (и сердце заодно) в плен, из которого выход - только наружу и вниз, с утеса до пугающей воды.       Финнеас моргает тяжело, пытаясь смахнуть пелену, застилающую глаза; капельки собираются на светлых ресницах, словно роса на траве, в которую пятилетняя Билли утыкалась носом и плакала, ожидая возвращения брата.       - Если ты решишь умереть, то мне нахрен ничего не надо, - большой палец скользит по отчего-то мокрой девичьей щеке - неужели она не разучилась плакать? Глаза-океаны смотрят в глаза-океаны; их Пацифический собрат раскатисто шумит из распахнутых окон; где-то должен прогреметь Большой Взрыв, дающий начало очередной Вселенной. Билли жмурится, теряя бдительность из-за пелены слез; теряя настолько, что чуть было не пропускает, как Финнеас прижимается губами к уголку ее горьких губ - слишком близко для того, кто ничего не замечает.       - Знаешь, - он говорит громко, словно хочет, чтобы весь мир услышал, - ты такая красивая, когда плачешь. Но, пожалуйста, - шепотом добавляет он, зарываясь носом в волосы с отросшими корнями, - давай ты больше никогда не будешь плакать.