。・゜★・。・
Малфои — отец и сын — появляются на пороге их дома в пятницу, и встречать их приходится Джеймсу, потому что мама на сборах, а отец на срочном вызове. Альбус, главное, был в курсе, а предупредить не удосужился, мелочь противная. Выкабенивается постоянно. Лили тоже, наверное, знала, вряд ли Гвен на очередном чаепитии ей только про семейных единорогов нащебетала, но какой с Кнопки спрос, она же совсем еще ребенок. Короче, Джеймс появляется перед вышколенными аристократами такой, какой есть — небритый, в мятой футболке и потертых магловских джинсах. Босой, ко всему прочему. Распахивает дверь и приглашает их зайти, одно лицо на двоих, волосы тоже. На плечи Скорпи надет рюкзак из кожи Китайского огненного шара, а мистер Малфой постукивает тростью по их деревянному полу и неодобрительно поджимает губы, увидев стеллаж с наградами родителей — не военными, те они хранят на чердаке почему-то, а самыми обычными – мамиными кубками по квиддичу да папиными министерскими медалями. — Драко Малфой, — он протягивает узкую ладонь, и Джеймс пожимает ее, без раздумий и чуть ли не с размаха. — Джеймс. — Старший, — удовлетворенно тянет Малфой и оглядывает его так, будто Джеймс — гиппогриф на выставке. — Не больно похож ты отца. — На папу похож Ал, — Джеймс улыбается. — А я… просто такой вот. Скорпи прочищает горло. То, что ему неловко, так и чувствуется в воздухе, и Джеймс уже предвкушает, как будет смущать отпрыска благородного семейства. У него для этого есть — о Мерлин — целый месяц. И плевать, что Малфой всегда собран и спокоен, у Джеймса всегда была куча идей. — Альбус наверху, — любезно сообщает он. — Думаю, он будет рад тебя видеть. Слово «рад» Джеймс нарочно подчеркивает, вызывая недоумение старшего и смущение младшего. Ему пофиг. Ему весело. И самую малость хочется орать. Скорпи даже с отцом не прощается, как должно чистокровному аристократу (или, быть может, как раз так они и прощаются — в чем-чем, а в манерах Джеймс не специалист), лишь сухо кивает и взбегает по лестнице. Неаккуратно, громко, как змея сбрасывая с себя шкуру благопристойности. Драко Малфой морщится. — Боюсь, за месяц под одной крышей с вами мой сын совсем потеряет голову, — презрительно сообщает он, видимо, рассчитывая выбесить Джеймса, но пролетает мимо — Джеймса уже давно бесит сама ситуация. — Забрать не хотите? — с надеждой спрашивает он. Драко Малфой дергает краешком губ, а в серых, безэмоциональных глазах появляется удовлетворение. Он снова оглядывает Джеймса и приподнимает брови. — Да, ты совсем не похож на отца. Это не должно было так задеть, но задевает. Джеймс хмыкает. Да неважно. Ему же плевать. — Это комплимент. Улыбающийся Драко Малфой — явление редкое, а потому пугающее. Джеймс непонимающе хмурится, а мистер… Малфой смотрит одобрительно, как если бы Джеймс спас жизнь умирающему киту и посвятил свой подвиг именно ему. Странный. — До встречи, Джеймс, — прощается Малфой несколько минут спустя и исчезает в зеленом пламени камина, а Джеймс остается с полученной информацией. «Первое — Скорпиус должен заниматься. СОВ еще не пришли, поэтому выбирать направление он пока не может и заниматься должен усердно по каждому предмету. Пусть они с Альбусом хотя бы пару часов в день читают». Ха! Зная Альбуса (да и всю свою семью) Джеймс с уверенностью может сказать — привезенные Скорпи книги окажутся на чердаке уже завтра. «Второе — ради Мерлина, не отпускайте их никуда одних, тем более — к маглам!» С этим хуже. У Джеймса вообще отсутствует в лексиконе понятие «правила», но нарушать договоренность с Малфоем ему почему-то не хочется. Впрочем, ему несложно покупаться с малышней в речке и полепить куличики, наблюдая за мукой двух юных сердец. А то, что по соседству живет сквиб с женой-маглой и семилетней дочерью-волшебницей, Малфою все равно не узнать. «Третье — у Скорпиуса слабый желудок, поэтому ему можно есть только те продукты, что есть в этом списке. Не то чтобы я верю, что ваша мать что-то успевает готовить, — многозначительный взгляд на кубки, — но ваша бабушка, насколько мне помнится, кхм… Увлекалась». Джеймс не рискнул сообщить, что Скорпи — шестнадцатилетний пацан и сам, наверное, с рационом разберется. Джеймс, когда погружался в творчество, мог не есть сутками, и ничего. Они же молодые, Моргана забери! Он думает, что ввязался в совершенно идиотскую авантюру. Бэби-ситтинг, за который даже не заплатят. Проклятие. Наверное, пора купить фарфоровую свинью и опускать в нее по кнату за каждое ругательство, а то скоро при бабушке вырвется, и тогда проблем не оберешься. Джеймс делает пометку прямо на странице тетради для нот — «купить свинью», и с облегчением вытягивается на диване. Идти наверх не хочется. Там Скорпи, которого обожает его сестра и которого любит его брат. Больно надо Джеймсу идти наверх. И песня — ох уж эта песня — категорически не хочет сочиняться. Гитара под пальцами ощущается чужой, струны — жесткими, но Джемс не хочет наверх, а потому остается полулежать на диване в ворохе нот, слов и мелодий. Вечер теплый. На своем насесте ухает отцовский филин — после войны он не заводит сов — а холодильник гудит чуть ли не в такт музыке. В этом самом холодильнике мышь повесилась, ну да это не так страшно. Джеймс всегда может заказать на дом какую-нибудь жутко вредную и жутко вкусную еду, например, начос с сыром. “Hey! stop smiling like that It’s my prerogative” Джеймс слышит смех на втором этаже и сильнее ударяет по струнам. “Never goes good and always goes bad On the summer eve” — Это новая, Джим? Джеймс вздрагивает от неожиданности. — Лилз! — возмущенно восклицает он, отставляя гитару в сторону. — Подслушивать вообще-то нехорошо. — Ага, — Лили будто бы зевает. — Конечно. А песня правда хорошая. — Только незаконченная, — ворчит Джеймс. Ну не умеет он долго сердиться на нее. Это же Лилз. Мелкая. Стоит там в джинсовых шортиках и в его футболке, гольфы расписаны маленькими клубничками, острое лицо и темный ершик волос. Жаль, Малфой ее не видел. Вот уж кто точно был копией отца. Джеймса, наверное, и правда у садовых гномов нашли, как в детстве говорили. (И к тому времени, как отыскали, зловредные создания уже весь разум отдавили). Лили забирается к нему на колени — тяжелая стала, и удовлетворенно сопит в шею. — Сыграй еще, — просит она, и Джеймс слушается, хотя с ней под боком держать гитару совершенно невозможно. — Move your body like a hairy troll Learning to rock and roll Spin around like a crazy elf Dancin’ by himself Yeah — Что-то модно, что-то вышло из моды, а что-то вечно, — дверь открывается, и внутрь заваливается отец. Именно заваливается, чуть пошатываясь, но зато с улыбкой на физиономии. — Папа! — Лили вскакивает с Джеймса и несется к отцу. Джеймс думает, что совсем скоро ей разрешат закрывать дверь в комнату, а ведьмаки из глянцевых станут вполне реальными, и тогда она точно не будет встречать родителей горячими объятиями. — «Танцуй, как гиппогриф»? — с намеком спрашивает он, и Гарри пожимает плечами. — Эта песня обскакала весь мир. Помню, Гермиона под нее еще на Святочном Балу танцевала с Крамом. — Виктором Крамом? — уточняет Лили, отстраняясь. — Ловцом американской лиги? — Им самым, — ухмыляется отец. — Ты думаешь, нам кто билеты на матчи организовывает? Дядя Чарли? Лили мотает головой. — Нет, дядя Чарли только на драконах катает. Джеймс тихо чертыхается, добавляя «плюс один» к набранным кнатам, а отец бросает на него взгляд. — На драконах, значит, — тянет он. — Интересно. — На малышах, — быстро уверяет Джеймс. — У них еще даже ядовитые клыки не прорезались. — О, какое облегчение, — голос Гарри так и сочится сарказмом. — Папочка, они ну совсем безобидные! Дядя Чарли сказал, что мы им точно понравились, так как обычно не обходится без ожо… — Лили осекается и замолкает. Сестренка у Джеймса боевая, конечно, жаль только, что язык длинный. Отец открывает рот, но тут его перекашивает, и он валится на ближайший стул, морщась от боли. Джеймс оказывается рядом в два больших прыжка, отгоняет Лилз и помогает ему стянуть рабочую мантию. — И что на этот раз? — интересуется он, приманивая отцовской палочкой из ближайшего шкафчика аптечку. — Маги бешеные, — Гарри смеется, хотя по глазам видно, что ему больно. И что больше он не скажет, сколько не проси. Значит, дело не из простых. На лопатке — три глубокие раны, на вид ни дать ни взять режущее заклинание, от которого, как известно, никакой бадьян не поможет. Обычно отца штопают прямо в Аврорате, но, если уж там совсем запарка, он приходит домой. Ненавидит это делать, предпочитая не мешать работу и семью, но иногда все-таки случается. Отец весь в шрамах, которые появляются из-за непрофессионального обрабатывания ран, так что, наверное, не так уж и «иногда». Шрам на шее, например, — дело лап оборотня-переродка, ма тогда была на чемпионате, а мелкие спали, так что отцом занимался Джеймс. Что раны на шее, что на спине — сам ведь не дотянешься. Лили молча протягивает бутылку виски. Гарри делает два больших глотка и только потом отдает Джеймсу, чтобы тот сбрызнул рану. — Итак, в Румынию я вас больше не пускаю, — резюмирует он, а потом дергается, когда Джеймс бесцеремонно дезинфицирует сочащиеся кровью порезы. Дышит несколько секунд. — И под надзором старшего брата не оставляю. — То есть их не оставляешь, а Скорпи Малфоя — пожалуйста, не жалко? — Джеймс ухмыляется и резко вдевает кожу на иглу, предварительно наложив на участок онемение. — Он уже здесь? Точно!.. — у отца вырывается несколько не самых хороших слов, и Джеймс фыркает — на свинью они будут скидываться. — Он у Ала. Думаю, занят, — беспечно говорит Лили, а Гарри давится воздухом. — Брось, пап, — Джеймс «застегивает» первую рану и любуется результатом. — Скорпи только на пользу пойдет проживание в нормальной семье. — Ты зашиваешь мне рану, а твоя сестра оседлала дракона, — сухо напоминает отец. — Наша семья какая угодно, но не нормальная.。・゜★・。・
Из дома на дереве раздаются вопли. Ничего необычного. Джеймс стонет и вытирает лоб тыльной стороной ладони, и лишь потом вспоминает, что все руки у него в машинном масле. Рожа сейчас, наверное, как у огра. Черная. Прошло уже три дня с тех пор, как к его брату прилип Малфой. Ну или наоборот. Там ведь не разберешься. Поначалу все было круто — сидели в своей комнате, вылезали на крышу за яблоками, ходили к речке, как милые послушные дети. А потом Альбус начал сучиться. «Папа на работе, мама на сборах, а мы никуда не можем без тебя пойти!» — проповедовал он Джеймсу и требовал отвести их в город. Первым ближайшим к ним был Бристол, и Джеймс попросту отказался — города он не любил. Альбус же, противный мелкий, затаил обиду и на следующее утро заявил, что они сваливают к бабушке Молли. А Джеймс… А что Джеймс? Развел камин, переправил их, запер дом, навел сигнальные чары и шагнул следом. А то правда — вдруг Скорпи проглотит что-то не из списка, а ему потом отдуваться. Не перед родителями — перед Малфоем. Это куда страшнее. Бабушка с дедом обрадовались, — вот «Нора» и оживет! А то повзрослели все, перебрались в города, заграницу, а они все сидят в старом несуразном домике… Джеймс занял комнату Джорджа. Когда-то она была еще и комнатой Фреда, но его он никогда не знал. Не сильно переживал по этому поводу, как-то не думал даже о том, что Джордж, вообще-то, потерял близнеца, а мама — брата. Для него Фред был тем непоседой из историй, которыми родители делились после нескольких бокалов эльфийского вина. А тут, в комнате, пахло не только Джорджем. Под шкафом Джеймс обнаружил затерявшуюся волшебную палочку, а когда взял ее в руки, та превратилась в резиновую утку. Он заржал, припомнив такой товар в лавке «Всевозможных Вредилок», и бережно переложил утку на стол. Выкидывать ее не хотелось. Из окна комнаты были видны самые красивые закаты и зеленые поля. А еще она была очень, очень далеко от той, что заняли его брат и Малфой. Чтобы оказаться у них, Джеймсу пришлось бы спуститься на два этажа ниже, пройти по коридору и подняться по другой лестнице на самый верх. А ему было лень. Дед в первый же день отвел его в сарай, показать шнур для компьютера. Шнур Джеймса не заинтересовал — плавали, знаем. Куда больше ему понравился скрытый за старой попоной клад, который он чуть не смел ненароком. Большой железный монстр прямиком из шестидесятых лишь обиженно заурчал, когда Джеймс попытался его завести. Не сработало. Дед тогда приговаривал, что дело это пропащее, что мотоциклом никто лет двадцать не пользовался и что чинил его Хагрид, который как отправился в путешествие по лесам Амазонки, так и видели они от него райскую птичку раз в полгода. А у Джеймса не шла песня, Альбус и Скорпиус занялись ремонтом дома на дереве, Лили с подачи бабушки увлеклась готовкой, и он решил попробовать. Смотался-таки в город, купил ворох запчастей и галлон масла, толстый справочник и зачем-то маркер, и засел в гараже. Жевал принесенные бабушкой сэндвичи, по вечерам смывал с себя масло и работал, работал. Работа прекрасно ото всего отвлекала. Мотоцикл тем временем приобретал достойный вид — заблестели покрышки, зарычал двигатель, и железный зверь проснулся от спячки. Джеймс улыбается — приятно, когда работа двигается. Ему хочется хоть сейчас проехаться по пыльной деревенской дороге, но он похож на чучело, так что придется потерпеть. Тащиться через весь дом в таком виде — не вариант, ба его веником отхлещет, а в сарайчике очень удачно располагается подведенный к скважине шланг, нагретый на солнце. Джеймс расстегивает старую дедовскую рубашку и решает оставить джинсы на месте — на такой жаре они быстро высохнут, а бедра потеть не будут. Пусть мокрая джинса это не самое приятное в мире, но в борьбе с вездесущим летом все средства хороши. Он фыркает совсем по-псиному, когда вода ударяет по макушке и заливается в уши, и трясет головой, отряхиваясь. Влага стекает по шее прямо на грудь и по позвоночнику, дальше к ремню джинсов. Капли брызгают во все стороны, отливая золотом на солнце, Джеймс проводит ладонью по мокрым волосам и вздрагивает, когда в сарайчике раздается грохот. Он жмурится, смаргивая с ресниц воду, слепо нашаривает вентиль, перекрывая скважину, и распахивает глаза. По деревянному полу разбросаны гаечные ключи и винтики, рядом с которыми валяется опрокинутый деревянный ящик, а рядом с ним стоит Скорпи Малфой. Джеймс нелепо взъерошивает волосы, уже вновь затянувшиеся в кольца, и переступает с ноги на ногу. Мокрая джинса льнет к коже, и он почему-то чувствует себя уязвимым. Бред. — Прости, Джеймс, — Скорпи выглядит так, будто ему нисколько не жаль, — Ал попросил позвать тебя обедать. — Пофиг, — Джеймс накидывает на влажные плечи рубашку. — Скажи бабушке, что мне надо провести тест-драйв. Скорпи пялится на байк с восхищением, пусть и пытается это скрыть. Ну, аристократы тоже люди. В этом старом сарае, в потертых джинсах и обычной футболке он кажется самым обыкновенным пацаном, но, стоит солнцу проскользнуть в щель между досками, Джеймс вспоминает, что никакой он не самый обычный. У самых обычных нет этих проклятущих ярко-снежных волос и кожи, будто из мрамора вылепленной. Альбус, вон, вчера весь обгорел, Лили покрылась точками-веснушками, да и Джеймс тоже, наказание просто, — а этому хоть бы хны. Бе-лый. Альбинос какой-то. Только губы алым полыхают. Ну и щеки, но это сейчас, на жаре. — А это не опасно? — интересуется Малфой и касается пальцами блестящего черного бока мотоцикла. — Хер знает. Вот и разберемся, — бросает Джеймс и сжимает зубы. Опять придется отправлять кнат в свинью. Сколько их там уже, сто? Малфой мнется, как будто хочет что-то сказать, но не может. Футболка у него совсем придурочная, от скуки замечает Джеймс, с логотипом «Пушек Педдл», а они играют грязно. Это все знают. Впрочем, футболка не Скорпи, судя по размеру, скорее всего, просто валялась у кого-то в комнате. Джеймс смутно припоминает, что за эту команду в его детстве болел дядюшка Рон, но с тех пор много воды утекло. — Можно посмотреть? — спрашивает Малфой, и Джеймс врубается не сразу, а потом неопределенно кивает. — Да сколько угодно. К Норе ведет достаточно широкая дорога, кое-где заросшая травой, и пыль кружится на солнце, как какая-нибудь волшебная пыльца. Джеймс смотрит на стрелку перед глазами и поворачивает ручку. Стрелка дергается, а мотор ревет, как голодный зверь. — Сейчас, детка, — шепчет Джеймс. — Сейчас. В последнюю секунду он не удерживается, бросает взгляд на Скорпиуса, у которого лихорадочно блестят глаза — или это просто блики — и газует. Железный конь срывается с места, резко, жадно, чуть не сбрасывая Джеймса, а потом летит по дороге, сбивая пыль в одну сплошную завесу. Теплый ветер хлещет по щекам, надувает рубашку, в глаза летит песок, а Джеймс даже не думает сбавлять скорость. Байк быстрый, резвый, стремящийся в дорогу. Джеймс прикрывает глаза буквально на секунду, а потом чувствует, что дороги под ним больше нет, а шины царапают воздух. Он давится, смотрит вокруг, ни черта не понимая, пока байк стремительно уносится вверх, один фут, два, три… Пыли нет, нет травы и земли, только ветер. Джеймс орет, не то от испуга, не то от счастья, каким-то шестым чувством угадывая, что байк снизится, если снизить скорость, но ему это совсем не нужно, не сейчас. И Джеймс поворачивает руль. Он не видит деталей — лишь мазки на полотне импрессиониста, но уверен, что рот у Скорпи распахнут сейчас очень широко. Джеймс машет фигурке рукой, захлебывается смехом, когда в него чуть не врезается ворона, а потом видит, как на крыльцо выбегает бабушка Молли и что-то кричит, подзывая к себе рукой. Вниз не хочется. Получить от бабули по башке не хочется вдвойне. Джеймс начинает снижение, цепляясь вспотевшими пальцами за рули и ощущая, как его всего потряхивает от смешанных эмоций. Шины резко пружинят о землю, и Джеймс, не готовый к жесткой посадке, заваливается набок, соскальзывая с мотоцикла прямо в высокую жесткую траву. Зверь несется дальше какое-то время, сам по себе, без хозяина, чудом не задавив особо толстую курицу по пути, а потом тоже падает — только не в траву, а прямо в натекшую из сарая лужу. Ладони и щеку саднит. Джеймс ворчит (ну надо же было свалиться прямо в осоку!) и осторожно понимается, отряхивая руки от сухой земли. Забавно, но мотоцикл ему жаль куда больше, чем самого себя. — Джеймс Сириус Поттер! — раздается под боком, и Джеймс морщится, поворачиваясь к бабушке. — Да, ба? — улыбается он, хотя знает — с бабушкой не прокатит. Ну, попытка не пытка. — Когда твой дед сказал, что ты чинишь мотоцикл, я промолчала! — сетует Молли. Ее руки все в муке, а на подбородке след клубничного варенья. — Я промолчала, потому что знала, что тебя это займет и ты не вляпаешься в неприятности! Но как ты мог додуматься сесть на него? — Я не знал, что он летает, — оправдывается Джеймс. — Не знал! А знал бы, не сел? — бабушка хмурится, а потом привлекает Джеймса к себе. — Напугал бедного мальчика, он как увидел, что ты взмыл в воздух, сразу прибежал, — Джеймс бросает взгляд на Скорпи, но тот больно напуганным не выглядит, скорее уж показательно-равнодушным. — А дед твой тоже молодец — не сказал про летучесть! Ну, Артур, мы еще… — Ба, — Джеймс обнимает ее в ответ, но через секунду отстраняется, — все же хорошо. Я жив. А байк… — Мы запрем и больше о нем не вспомним, — категорично заявляет бабушка и, спохватившись, отряхивает руки от муки. — А теперь идем обедать. И Джеймс покорно плетется следом, зная, что в данным момент это будет правильно и отвлечет бабушку от неправильных мыслей. Ага, байк он запрет. Как же.。・゜★・。・
Изначально все планировалось не так. Джеймс все планировал не так. По его плану должно было случиться следующее: в субботу вечером, как раз перед отъездом из Норы, он должен был благополучно трансгрессировать в Сомерсет, прямо на фестиваль SONORUS, предъявить палочку министерскому клерку и отрываться по полной. Обещали заглянуть Скамандеры, Тэдди с Виктуар, Луи, короче, полный аншлаг. Джеймс мог бы распивать огневиски, скакать под хиты, наступая на ноги вампирам и качая вместе с толпой обдолбанного домашнего эльфа, потому что он легкий, а вместо этого он шатался с одинокой баночкой сливочного пива и не спускал глаз с двух идиотов. А все потому, что Альбус опять включил сучку. Начиналось все безобидно — сова принесла вместе с «Пророком» обычную рекламную листовку, на которой вервольф ударял когтями по струнам. Джеймс глянул и очухался. Предупредил бабушку, она поворчала, но отпустила, думал было стащить подлатанный втихую байк, поднялся к себе в комнату, чтобы выскрести из свиньи кнаты — как раз пойдут на благое дело, — и застал сидящих на его кровати друзей. При этом ладонь Ала лежала у Малфоя на колене, и у Джеймса возникло ощущение, что он прерывает что-то безумно важное. Но они были в его комнате, и могли бы выбрать другое место, чтобы разбрасывать гормоны. Так Джеймс им и сообщил. У Альбуса зло загорелись глаза, и он громко выложил Джеймсу, зачем они, собственно, приперлись. Мол, раз он едет, то пусть и их возьмет, а то беспредел какой-то. Джеймс тогда так же зло рассмеялся и сказал, что карапузам не место на волшебном фестивале. Скорпиус по обыкновению промолчал. Ну и понеслось. В итоге, чтобы попасть сюда, пришлось два раза аппарировать, потому что переносить сразу двоих Джеймсу было сложно. Вздох, бит, выдох. Толпа — одно сплошное движение, яблоку негде упасть. По бедру шлепает металлическая цепочка (в коробке с инструментами для байка найденная), в кармане припрятана трава, а вон та девчонка в вампирском секторе определенно строит ему глазки. И — вот ведь черт — всю крутость портит бутылочка со сливочным пивом, а все потому, что в паре футов отплясывают настырные дети. Ну ладно, не дети. Дети дома ведь сидят. Лили сидит. Хотя лучше бы тут была Лили, вот правда, у нее хоть шутки смешные. Да даже Мерлин с Лили, Малфой и то лучше, чем его придурок-брат. Джеймс правда думает, что Альбуса в детстве много роняли, а то он слишком бахнутый даже для Поттера. — Привет, — раздается под боком, и Джеймс оглядывается. Та самая вампирша стоит совсем рядом. На ней короткая юбка, топик, ботинки с заклепками, глаза вызывающе подведены черным. Выглядит, как его ровесница, но Джеймс учил про вампиров в Хогвартсе. Ей может быть как двадцать, так и сто двадцать. — Привет, — кивает он. — Я Джеймс. — Бель, — улыбается девушка, обнажая острые, пока что втянутые клыки. На самом деле вампирам раньше не было хода на эти мероприятия. Как и вервольфам, эльфам, гоблинам, лепреконам, кентаврам и прочим «существам с почти человеческим разумом». Все изменилось, как на пост министра магии взошла Гермиона Уизли, в девичестве Грейнджер. Вот тогда-то и пошли законы: о равноправии, братстве и свободе. Джеймс перед СОВ заучивал все эти поправки и скрипел зубами, а теперь без запинки любую ответит, крепко врезались. Так что SONORUS и правда забит. Не только волшебниками, правда, но это уже мало кого волнует. Бель наматывает темный локон на палец, улыбается, и Джеймс просто плюет на все. — Хочешь потанцевать? Она кивает, и так они оказываются зажатыми между вервольфом (судя по обильной растительности на лице, это именно вервольф) и группой вейлочек едва старше пятнадцати. Бель податливая под его руками, почти как воск, но Джеймс помнит отцовские наставления и бдит. Вампиры — хорошие ребята, да только иногда с гипнозом и клыками балуются. Your hands are shaking baby You ain’t been sleeping lately There’s something out there And it don’t seem very friendly does it? Джеймс упускает тот момент, когда Бель обвивается вокруг него, и их губы встречаются в мокром, ужасно грязном поцелуе, том, что обычно к чертям уничтожает помаду. Свет софитов с эстрады плещется в людском море, и музыка с ветром играют особую мелодию, а Джеймс оглаживает тонкую талию вампирши и пробирается пальцами под топик на ее спине. Это очень похоже на исцеление. Вот только это не оно. Краем глаза он видит Скорпи — он больше не танцует, а стоит посреди толпы и смотрит на него таким взглядом, от которого Джеймс начинает чувствовать вину, хотя это бред, потому что он точно ни в чем не виноват. Бель скользит губами по его шее, и Джеймс практически отстраненно подмигивает ставшему еще более странным Малфою. Скорпи поворачивается к нему спиной, и дальше Джеймс не смотрит, потому что в его кожу вдруг вонзаются два острых клыка. И его накрывает. Укус вампира — это почти как оргазм, потому что в их слюне содержится это… ну… вещество такое. Ох, Джеймс правда плохо слушал на том уроке ЗОТИ, сочиняя очередную похабную частушку про Лори Скамандера и его девушку из Равенкло, над которой они с Лисой потом долго вместе угарали. Это потрясающе хорошо, и потрясающе ровно до тех пор, пока Белла не трется губами о его рот, вовлекая в новый поцелуй. Джеймс отвечает практически на автомате, а потом место укуса вспыхивает болью, и он отстраняется. — Это что еще за нахрен? — он хватает Бель за запястье. — Когда это я разрешал себя кусать? Бель облизывает полные губы. — Да ладно тебе, Джей. Тебе же понравилось. А я люблю… кусаться. Ладно. Да. Это, конечно, неправильно и неэтично, но ему правда понравилось. Тем более, что Бель не пила его залпом, — симптомов в виде головокружения и темноты перед глазами нет. Джеймс склоняет голову набок. Бель хорошенькая, аппетитная и раскрепощенная. И они отлично бы провели ночь, если бы не… Джеймс рывком оборачивается, вспомнив кое-что важное, а потом стонет — ни брата, ни Малфоя, не наблюдается рядом вон с тем кентавром, который ошивался рядом с ними. Проклятие. Он смачно целует вампиршу и деловито убирает с краешка губ остаток помады. — Прости, — качает головой, а Бель лишь рукой машет. — Поняла. Через секунду она оказывается в руках светловолосого и крепко сбитого парня, а Джеймс продирается сквозь толпу к кентавру, стирая с шеи ручейки крови. Укус пульсирует, и он по возможности прикрывает его воротником — не хватало еще прослыть вампирской шлюшкой. Все знают, зачем и когда они кусают людей. А то, что Джеймсу понравилось, еще ничего не значит. — Извините! — окликает он кентавра, и тот поворачивается к нему той частью тела, что является человеческой. По крупу у него разбросаны мелкие узоры, оставленные краской, которую днем распыляли со сцены, а обнаженный торс и руки покрыты татуировками. Фиолетовые волосы закручены в дреды, а в носу торчит кольцо. Джеймс хмыкает. — Че? — спрашивает кентавр. В руке у него — бутылка огневиски, и Джеймсу как никогда хочется ее отобрать. — Тут рядом с тобой вертелось двое парней — черноволосый такой, на идиота похожий, и другой, тот скорее ледяного человека напоминает, и я, вроде как, должен за ними присматривать, только… — Только проморгал, — кентавр ухмыляется. — Видел я, куда они пошли. — Супер! — Джеймс подается вперед, но кентавр трясет головой. — Ну нет, чувак. Я чувствую, у тебя есть, чем со мной поделиться. Так что давай траву, и я скажу. Джеймс мнется. Трава у него даже не своя, стащил с прилавка, пока тот эльф доказывал, что уже достиг совершеннолетия по меркам своего народа и может пить, что хочет, но отдавать ее все равно жалко. Трава или брат — это сложный, сложный вопрос. Минутой позже, сетуя на нюх кентавров и все музыкальные фестивали, Джеймс берет курс на палаточный городок. Он не уверен, что могло понадобиться в нем двум шестнадцатилетним подросткам, но кентавр был очень доволен и без проблем указал направление. — Конечно, он был доволен! Спер мою траву и доволен! — Джеймс в сердцах пинает камешек. Городок пустует — лишь йетти причесывает шерсть на плечах да маленькие гоблины поджаривают на огне что-то, что выглядит как червяк, пока их отец, по-видимому, заключает темные сделки с магами прямо посреди толпы. Джеймс ни в коем случае не думает, что все гоблины являются на мероприятия волшебников именно поэтому, но… Гоблины правда не любят их. Очень. Он обходит палатку за палаткой, небо черное, в белых кляксах, и ветер почему-то соленый, на губах оседает. Парней нет. Джеймсу очень хочется есть, хочется найти их, вытрясти всю душу, а потом закинуть к бабуле, предварительно нажаловавшись ей, чтобы спуску не давала. Время идет, ветер крепчает, а он все удаляется от шумов и сценического дыма, приминает влажную от росы траву дешевыми кедами. Трелью заливается мобильник, и Джеймс хватает его, не глядя на высвечивающийся номер, рявкая прямо с ходу: — Если у вас нет жаренного дракона, вам не жить! Воцаряется молчание. Джеймс думает, что мог проехаться пальцем по экрану, но не нажать на принятие вызова, и уже собирается проверить, когда в трубке раздается смех. — Дракона при себе не имеем, но с нами огневиски! Джей, ты где вообще? — Лори? — переспрашивает Джеймс, а на другом конце провода Лоркан Скамандер громко фыркает. — Нет, Мерлин. — Лори, я… — Джеймс осекается. — Я не смогу сегодня. «Потому что мой брат сучка». — А, — вздох. — Эй, Лиса, не смей глотать это! Ладно, Джей, тогда созвонимся и… Лисандр, мать твою! — У нас одна ма… Джеймс прерывает звонок и убирает телефон в карман куртки. Наверное, он мог бы наплевать на все и вернуться туда, к друзьям и Бель, переночевать в вампирском таборе, а с первыми лучами рассвета двинуть на юг, к океану и соленым камням. Но куда там — вместо этого внутри скручивается напряжение, и Джеймс точно даже не уверен, за кого переживает больше. Ал, Скорпи, Ал. Моргана, пожалуйста, пусть они просто решили потискаться где-то в укромном местечке! Джеймс скрипит зубами, представив эту картину. Нет, не надо так. Только не так. То есть он, конечно, сам к этому упорно подводил, едва заметил увлеченность брата, но сейчас, когда это стало реально… Просто нет. Джеймс пока не готов взять и наблюдать все это. Он думал, это случится все-таки попозже, когда он закончит школу и съедет, и ему не понадобиться это наблюдать. Ведь так вышло, что у Лили есть Гвеневер, а у Ала есть Скорпи, а Джеймсу не положен свой личный Малфой. А у младших отнимать нельзя. Он устало смежает веки, не в силах даже ругать себя за давно запертые на дне мысли. Было вполне ожидаемо, что однажды его тщательно выстраиваемая стена падет и больно забарабанит камнями по голове. Ожидаемо. Но все равно неожиданно. Джеймс огибает старую иву, когда слышит какие-то звуки, и, повинуясь слепому подозрению, отодвигает живую ширму, покрытую мелкими листочками. Шелест раздается, кажется, на всю округу, и его брат, до этого усердно вылизывавший рот беловолосому юноше, вскидывает голову. Какое-то время они смотрят друг на друга, а потом Альбус улыбается — открыто, развязно и… пьяно. Скорпи тоже поворачивается, и Джеймсу хватает одного взгляда, чтобы определить — налакался. И бутылка, пузатая, из темного стекла, валяется у кроссовок Ала, так, будто всегда там была. И если в глазах брата искрится радость, то Малфой — бездна. Джеймса атакует ярость, смущение, сожаление и какая-то совсем идиотская, но гордость. — Подъем. Живо, — командует Джеймс. Руки, спрятанные в карманы, сжимаются в кулаки, ногти впиваются в ладони, но он как можно безразличнее смотрит, как мальчики пытаются встать. Получается у них плохо, в особенности у Скорпи, и Джеймс, вздохнув, помогает тому опереться на его плечи. — Так, — вздыхает он. — Сейчас я буду свирепствовать. Предупреждает, смотрит. Знает, что обоим плевать, но все равно смотрит, как какой-нибудь коп на допросе, ей-богу. Джеймс вообще-то не знает, что делать в такой ситуации. Он в первый раз наулюлюкался лет в пятнадцать и точно не думал, что это плохо. Это было круто. Да и пофиг, ну выпили, и что? Бесит-то не это, а то, что они решили сделать это при Джеймсе. «Сделать это — это напиться или начать лизаться?» — ехидно интересуется внутренний голос, но Джеймс отмахивается, на ходу придумывая наказание. — В Нору вы не отправитесь, — решает он. Бабушка там точно промоет им мозги, сначала один раз, а потом еще двадцать, и это слишком жестоко даже для Джеймса. — Сейчас я переправлю нас на Гриммо… а дальше посмотрим. Домой во Впадину нельзя — Гарри может быть не на дежурстве, а объяснять отцу, почему он не уследил за двумя идиотами, Джеймс не хочет. На Гриммо сейчас никто не сунется, да и пусто там с тех пор, как съехала та семья, которой родители сдавали дом. Видимо, особняк не очень любил посторонних — ни одни съемщики не продержались дольше двух месяцев, так что про Гриммо просто забыли. Лишь Кикимер иногда наведывался, пыль протирал. Парней Джеймс все также аппарирует поодиночке, аккуратно и со вкусом, затаскивает в дом и сваливает кучей на коридорный диван. Альбус уже посапывает, и Джеймс усмехается, вспоминая собственное знакомство с огневиски, а Малфой… Малфой пялится исподлобья блестящими темными глазами. Спящего брата Джеймс решает оставить на диване, с удовольствием представляя, как у него будет ломить все тело поутру, а вот о Скорпи придется позаботиться, хотя он и понятия не имеет, как обходиться с пьяными вдрызг аристократами. Видел бы Драко Малфой сейчас своего сына — волосы торчком, рубашка не заправлена, белки глаз воспалены, а на скулах по красному пятну, то ли смущения, то ли гнева. — Идем, пьянь, — усмехается Джеймс и хлопает юношу по плечу, но тот не реагирует, лишь продолжает смотреть. — Я серьезно. Заблюешь пол — сам будешь мыть, Кикимер уже старый очень… Ноль реакции. — Эй, я не со стеной говорю! Малфой вскидывает подбородок, жест этот у него отточен до идеальности, ничего не скажешь, а вот вид в целом… Какой-то странный. Взгляд, как у побитой шишуги. — Иди… ик!.. на хер, — слетают слова с языка, и Джеймс не уверен, что ему не показалось. Когда это в высшем обществе начали ругаться матом? «Посоветовать Драко купить свинью», — чиркает Джеймс в списке дел, и тут же забывает про это, когда Скорпи встает, пошатываясь, и опирается на стену. — Ты, Джже… Джеймс, просто… просто придурок, — довольно завершает он. — Тебе нравятся вампирши, — с тоской добавляет он, более-менее приведя речевой аппарат в норму, но все также опираясь о стену, — вампирши – да, а я нет. Вечно собранный, прилизанный и манерный, а теперь вот так выплескивающий на него душу Малфой, — странная картина, но огневиски всем развязывает язык. Джеймс знает, что будет дальше, и одновременно хочет услышать это и пресечь. Просто потому что. — Скорпи, — начинает он, — давай утром… — Нет, — Малфой всхлипывает и сердито трет лицо. — Почему вечно «Скорпи», почему? Ик! — он вскидывает грустные глаза, — мне же не пять. — Я начал так звать тебя в Хогвартсе, — зачем-то говорит Джеймс, когда Малфой яростно кивает. — Мне было одинцть! — снова смотрит в пол. — Я вырос. — Э-э-э, ладно, — тянет Джеймс. — Скорпиус, не хочешь поспать, а? Обещаю, завтра мы поговорим, но сейчас ты ляжешь спать, да? — Нет! Скорпи… Скорпиус отталкивается от стены и заваливается на него, трясь носом о его шею, и Джеймс замирает. — Нет, Джим, нет, пож…пожалуйста, завтра не надо, надо сейчас, — шепчет Малфой ему в шею, и это похоже на бред сумасшедшего, но Джеймс слушает так жадно, что даже чувствует за это некоторую вину. — Хорошо, хорошо, — говорит он и кладет ладонь на узкую спину, — давай тогда просто поднимемся наверх. Наверху должно быть зелье. И антипохмельное, и сна-без-сновидений. И Джеймс, кстати, не знает, которое из них хочет влить в глотку подростка. Они понимаются по лестнице — точнее, Джеймс поднимается, а Скорпиус висит на нем, бормоча несвязные предложения. Джеймс не слушает! Во всяком случае, очень старается. Выбор падает на зелье сна-без-сновидений, и Малфой пьет его совершенно спокойно, а через пять минут забывается на широкой кровати, не забыв перед отключкой сказать Джеймсу, что он самый лучший. Легче от этого не становится. Чертовы подростки. Чисто теоретически, Джеймс тоже подросток, но он как-то забыл об этой своей роли. Потому что подростки не зашивают раны и не знают назубок весь перечень медицинских заклинаний, а еще в их телефонах нет списка контактов родителей всех друзей младшей сестры. Он идет в комнату, которая давным-давно принадлежала Сириусу Ориону Блэку, тезке, и раскидывается звездой на его кровати, чувствуя, как какая-то незнакомая ранее усталость берет свое. Джеймс не уверен, но ему кажется, что в семнадцать лет чувствовать эту усталость рановато. К потолку пришпилен гриффиндорский стяг, прямо как у Джеймса в его комнате, и он думает, что далекий и незнакомый Сириус Орион позаботился о том, чтобы тезка вырос на него похожим. Да Джеймс даже мотоцикл Сириуса чинил, не знал, что его, а чинил, а потом орал от восторга, летая над зеленым лугом. И ему, и Сириусу пришлось вырасти в очень специфической семье. И — нет. Если вы об этом, то родители Джеймса совсем не помешанные на чистоте крови маньяки. Они крутые. Они позаботились о том, чтобы у него было детство, достойное запечатления для обложки «Ведьминого досуга». Просто… Два года назад они выдохлись. Батарейки сели, наверное. Или просто поняли, что променяли одну войну на другую — домашнюю, семейную, но все равно войну. «Золотые дети», или как там еще пишут в учебниках по истории Магии, просто подсели на нее — свободу. Им не сиделось дома, не сиделось в четырех стенах, их влекло туда, где они не успели побывать, когда были молодыми. Но юность прошла за войной, молодость — за разгребанием последствий, а очнувшись в зрелости, они обнаружили, что успешно вырастили троих детей, и отправились наверстывать упущенное. Так мама оказалась в «Гарпиях», а папа — во главе Аврората. Лили только-только исполнилось одиннадцать, и это было лето, которому будто не два года уже, а все двести. И началось. В Хогвартсе Джеймс мог расслабиться, изредка поглядывал на младших и молча бдил, а на каникулах начиналось вот это: пригласи, поздравь, не забудь, поправь, оплати, своди. Лили, когда у нее начались эти девчоночьи дни, прибежала к нему, а не к маме, и Джеймс только спустя некоторое время понял, как это все неправильно. Но что он мог сделать? Родители, черт возьми, заслужили передышку. Но сегодня Джеймсу отчаянно хочется, чтобы все было по-настоящему нормально. Чтобы мама была дома, чтобы бабушка не выспрашивала у Джеймса, что же они едят в ее отсутствие, чтобы папа не притаскивал домой некрологи и чтобы Скорпиус Малфой был как можно дальше от его семьи. Потому что это сложно — когда твой брат так очевидно влюблен в лучшего друга, а ты на этого самого друга поглядываешь с четвертого курса. Знаешь, что брат не простит, подначиваешь его, подкалываешь и чуть не дуреешь, когда узнаешь, что друг приедет на целый месяц. И что тебе (тебе!) его пасти. Джеймс задается вопросом, как из дерьма выпутывался Сириус. Ведь дерьмо непременно случалось, а парень с мотоциклом наверняка знал, что с ним делать. А Джеймс вот не в курсе. Скорпиус, — нет, все-таки Скорпи Малфой, — похож на ранку на губе. Джеймс дает ей зажить, а потом снова и снова сдирает корочку, чтобы почувствовать во рту металлический привкус, ликуя и проклиная себя одновременно. Фантомная боль. Вся эта конфигурация — Джеймс, Ал, Скорпиус, — проклятый бермудский треугольник, а из него ходу нет. Джеймс не спит. У Сириуса в комнате стоит гитара, и Джеймс при свете Люмоса настраивает ее, заваливаясь обратно на кровать с высоким изголовьем, и прикрывает глаза, ударяя по струнам. Он впервые ловит мелодию за ноты, целиком и полностью, но не спешит ее записывать. Это одна из тех песен, которые все никак не идут, а потом рождаются за какие-то часы. Джеймс тихо поет и размышляет, слышит ли его Сириус Орион Блэк.。・゜★・。・
Он просыпается от хлопка двери, не сразу вспоминает где он, а потом подскакивает на кровати. Заснул. Не хотел и не собирался, но заснул, оставив Ала на диване в коридоре, а Скорпи — где-то в одной из многочисленных комнат особняка, быть может, даже в проклятой какой-нибудь. Джеймс ведь не пил, так какого хрена? Джеймс заглядывает в комнату, где по логике должен быть Малфой, и не успевает даже запаниковать, никого не увидев, когда слышит шум воды в ванной. А вот Альбуса внизу нет, и никаких признаков того, что он где-то в доме — тоже. Джеймс набирает его номер (как вообще маги столько лет жили без мобильной связи?), но в трубке раздаются лишь короткие гудки. Просто прекрасно. Он уже готов начать плести поисковое заклинание, так как бродить хмельным по городу — не лучшая идея, вот только Ал вряд ли в курсе, когда дверь открывается, и в коридор заходит Альбус. В руках он несет две большие картонные коробки, от которых пахнет не самой полезной в мире едой, и желудок Джеймса обвинительно урчит, напоминая хозяину, что в нем ничего не было со вчерашнего обеда. — Это что? — спрашивает он, и Альбус улыбается. — Пицца. Для аристократа, — он подмигивает, и Джеймс чувствует себя худшим братом в мире. — Он в душе, — сообщает он и протягивает Алу флакончик антипохмельного, но тот качает головой. — Я уже. Это, в целом, объясняет его свежий и бодрый вид, но у Джеймса по-прежнему есть вопросы. Он берет коробки из рук брата и относит их на кухню, стараясь не поддаваться на древний зов желудка, где ставит их на деревянный стол. Ох, видела бы бабуля, что они едят… Альбус садится прямо на стол, и Джеймс не сгоняет его, потому что, во-первых, стол все равно пыльный, а во-вторых, он не наседка, и ему все равно. Его занимает куда более важная проблема. — И что это такое вчера было? — спрашивает он, пока Ал беззаботно качает в воздухе ногами. Брат пожимает плечами. — Выпили чутка. Кентавры предложили. Они крутые. — А зачем вы сбежали? — не понимает Джеймс, и Альбус хмурится. — Я сам не понял. Скорп резко повернулся и потащил меня за собой, а по дороге выклянчил огневиски, а потом… — Знаю, видел, — обрывает его Джеймс. Альбус расцветает, как одуванчик в мае. — Я все-таки признался. Вчера. Джеймс издает невнятное мычание, воюя с крышкой первой коробки, но все-таки не может удержаться от вопроса. — А он? — Что — он? — Он признался? — Джеймс задерживает дыхание, прямо-таки чувствуя, как сейчас полетит на скалы и больно ударится. — Он… — Альбус почесывает затылок. — Да как-то само по себе все разрулилось, он поцеловал меня, ну, и… — Ясно. Пицца выглядит так хорошо, что Джеймс готов слопать ее в одиночку. Он как раз цепляет особенно большой кусок, когда на кухне появляется Малфой, совсем непохожий на ночного себя — у этого и волосы, и одежда в идеальном порядке. Альбус мигом оживляется, скакивает со стола и приближается к нему, а Джеймс ждет, что будет дальше, как дурак сжимая ни в чем не повинный кусок пиццы. — Привет, — смущенно улыбается Скорпиус, избегая смотреть на Джеймса — значит, что-то он точно помнит, — что это так вкусно пахнет? Альбус улыбается. Улыбка у его брата красивая, с ямочками, да и Ал вообще красивый, если честно. Был бы девчонкой, за ним бы толпы бегали. — Пиццой. — Чем? — Скорпиус удивленно приподнимает брови. И правда не знает. — Магловская еда, ваше высочество, — в излюбленной манере поясняет Джеймс. — Очень жирная и очень вредная, но самое оно после литра огневиски. Скорпиус неуверенно смотрит на коробку, а потом переводит взгляд на Джеймса. — Это вкусно? — спрашивает он, а у Альбуса в глазах разве что не сердечки витают от этого наивного детского вопроса. Мерлин, да весь Скорпи — один большой ребенок, которому лишь кажется, что он влюблен в Джеймса. В его возрасте принято западать на парней на байке и с гитарой, и Альбус — это исключение, а не правило. Ну. Джеймс тоже. Но это по-прежнему исключение. — Зверски, — растягивает он губы в привычной усмешке и махом откусывает почти треть своего куска. Скорпиус заикается про столовые приборы, но они с Альбусом наперебой убеждают его, что руками есть вкуснее, и Джеймс вынужден наблюдать, как вычищенный до последнего гена чистой кровью потомок древнего семейства Малфоев пачкает пальцы в масле и сыре, слизывая с губ крошки. Это выглядело бы очаровательно, если бы не Альбус, который хохочет с открытым ртом и порывается стереть маслянистые разводы с малфоевской щеки. Они по-настоящему хорошо смотрятся вместе. Джеймс не хочет и представлять себя на месте брата. Он — не Альбус. У него нет сумасшедшего влечения к квиддичу, дневника под подушкой и голливудской улыбки. Он просто Джеймс, Джей, Джим, свой парень. Он совсем не похож на отца. Ну да это не так важно. Он прикидывает, сколько времени ему приглядывать (читай – избегать) Скорпи, и по все подсчетам получается год. Впрочем, Хогвартс — это другая зона. Там он будет мирно сидеть в своей гостиной и не сворачивать в подземелья, а это значит, что ему надо просто пережить этот июль. Проще простого. Да?