все в порядке

Стефан далеко. у Стефана Испания, электронная музыка и сотрудничество с крутым диджеем. Мигель классный, так говорит Брайан, когда Олсдал собирается в очередной маленький тур играть по маленьким душным клубом на маленькой сцене метр на два перед маленькой толпой, которая, однако, делится этой маленькой частичкой своей немаленькой любви. ей в противовес или, скорее, в дополнение немаленькая любовь Молко к Олсдалу, который написывает басисту каждую секунду, мерзко подтрунивая над тем, что Стефан скатился до неживого, компьютерного звучания и вообще «ну что, Олсдал, деньги закончились?» с тупыми скобочками, а потом пропадает дня на два. Олсдал обновляет ленту в инстаграме, видит четыре новых поста и понимает — вспомнил, Брайан вспомнил пароль от инстаграм и теперь хвастается своей новой педалью с Трампом. фанаты называют Молко «наш политически активный», а Стефан терпеть не может его вот это вот. в мире эпидемия вируса, который по какой-то блядской причине носит корону. Олсдал скрещивает пальцы на удачу и надеется, что их концерты не отменят — Молко нужно в люди, иначе загнется в своем студийном царстве где-то около центра Лондона, которое по кусочкам представлено в официальном профиле группы с тупыми подписями, которые придуматься могли только в этой многоумной поседевшей голове. Стефану кажется, что Брайан только притворяется старым. по студии бегает как ребенок — Олсдал представляет это во всех подробностях, — задорно виляя тощей задницей, есть шоколад и смеется своим противным смехом в трубку, которая искажает его еще больше. он ужасен. вряд ли Стефан проживет без него дольше недели. в этом смехе его муза и его проклятье. — проклятье, Стеф! преампу настал конец, — грустно шепчут из Лондона прямиком в Мадрид, по телефонному проводу, сквозь спутник, через три вселенных, через созвездие рыси, обратно сквозь стратосферу, в маленькую душную квартирку с католическим крестом на стене в виде забавной побрякушки, с мотками кабелей, с тусклым светом, выдохшейся кока-колой и сладковатым запахом цветущих лантан, с распахнутой дверью на маленький балкончик с коваными перилами. Стефан далеко. в невыносимой жаре рано расцветшего марта, под палящим золотым солнцем на кристально чистом небе, среди узких тенистых, но выжженных лучами, улочек, среди белого камня узких зданий, в отзвуке колоколов и туристического гама, оплетенный лозой экзотических растений, вдыхающий пыль и солёность тягуче-пряного воздуха, в солнцезащитных очках и белой футболке, тянущий бокал испанского дешевого вина и часами прогуливающийся по окраинам наполненного жизнью города. в мире творится, начинает твориться, полный кавардак — Стефан замечает это, когда улицы Мадрида постепенно пустеют, а в один день оказываются пустынны вовсе. Мигель говорит ему, что собирается запастись некоторыми продуктами, лекарствами первой необходимости, дешевым вином и, быть может, парочкой пластинок, чтобы запереться дома и пережить этот гнетущий его, как морально, так и физически, кошмар. Олсдал не смотрит телевидение, не обращает внимание на соцсети, почти не листает новостные ленты, но истории Диджитал-твенти-ван перестают быть направленными на искусство, перестают содержать в себе скрины сообщений от фан-базы, перестают быть красочными, перестают быть вырезками из их синглов и саморекламой. два раза в день Мора прикрепляет номер экстренной службы, один-два твита, содержащих полезную информацию на случай опасности, и пальцы неизменно набирают один и тот же текст — stay at home. оставайтесь, черт по подери, дома. Мигель вяло сводит давно сведенные дорожки, перебирает клавиши, пялится в выключенный телевизор, читает, говорит с матерью и парой друзей по телефону и на испанском, пьет чай и вино со Стефаном, болтает с ним и клянет короновирус всеми известными ему английскими матами, справляясь у Олсдала о правильности произношения. на планете настоящий армагеддон: пандемия, количество случаев заражения и смертности подскочили, спады в экономике, всеохватывающий карантин, закрытые границы, режим тотального контроля за каждым живущим; новости пестрят кричащими заголовками — разруха, хаос, самоизоляция; каждый новостной источник, правящая элита с экранов телевизоров и страниц газет-журналов настоятельно просит, а затем и приказывает оставаться дома. дома, конечно же. Стефан смотрит на крест-безделушку, висящий на вишневой стене, и пытается набрать домой — голос у Давида сонный, наверняка потому что Боско опять егозил полночи. Олсдал с болезненным трепетом спрашивает, мол, как они там, и безумно жалеет, мысленно ругаясь на него, что не заманил Мигеля в Лондон. сидели бы сейчас вчетвером — сомнительная самоизоляция, зато сердце бы так не рвалось и глухо не падало бы в бездну. сложно, поверьте, сложно объяснить маленькому сыну, что в мире едва ли не третья мировая, а папа, глупый папа, застрял в Испании, в пыльном жарком Мадриде, с кованными перилами, проводами и микшерными пультами, с вычурно розовыми цветами и закрытой, мать ее, границей. Стефан моет руки с семьей по видеосвязи, играет им на гитаре в скайпе, ворча, отпихивая от себя своего испанского друга, который безумно смешит Боско и говорит с Давидом, который настроен исключительно положительно к Мигелю и его широкой, оптимистичной улыбке, по-испански, бегло и так, что его шведский товарищ упускает смысл большей половины сказанного. они обсуждают, кажется, его чопорность и вредность, спровоцированную изоляцией, но Мора говорит, что, на самом деле, Стефан очень любит их, свою семью, а потом исчезает из кадра, чтобы ответить на телефонный звонок, а Олсдал смотрит в камеру жутко тоскливо, но сын запрещает ему грустить. Брайану звонить почему-то страшно. они списывались недавно, и короткое молковское «я в порядке, заперт дома», такое простое, не по-молковски простое, ввергало басиста в состояние полнейшего уныния. Брайан бы написал, мол, заперт в центре мира, в истоках вселенной или на семнадцатой планете несолнечной системы, но никак не дома. как ни парадоксально, Молко, интроверт до мозга костей и самой задницы, терпеть не может быть запертым не по собственной воле. он изолировал себя от мира сам, по личной прихоти, но сейчас, в разгар этого сумасшествия, он чувствует себя подавлено — Стефану даже не обязательно контактировать с ним, чтобы понимать, знать это, потому что он чувствует себя так же, пусть с ним рядом вертлявое экстравертное кудрявое создание, которое начинает привыкать к карантину и проводит его под the cure. Брайан не постит ничего, связанного с вирусом, в свой излюбленный со всех сторон инстаграм, и Олсдал узнает в этом бесцветном молчании своего Молко, пребывающего в молчаливой скорби, потому что мир, который так любим и иногда так жесток к Брайну, скорбит тоже. басист решается на внушительных размеров послание фанатам — неясно, себя ли он убеждает в том, что их вселенная не рушится, миллионы их слушателей или только одного человека по ту стороны границы, затерявшегося в сердце Лондона. хитрец Молко копирует текст слово в слово, а Стефан впервые за время карантина ощущает себя потрясающе живым, снова сладостно обманутым своим коллегой. интернет работает ужасно — Олсдал подозревает, что не только в пределах их маленькой квартирки в Мадриде, но и по всему миру. скайп почти не доступен, браузеры не грузятся, новости перестают сыпаться в каждом уведомлении, которые теперь приходят все реже. Брайан терпеть не может плохой интернет: обычно просто откладывает телефон — порой на несколько дней, — и ждет, когда связь снова придет в норму. Стефан очарован такой манерой поведения своего друга — если проблему не замечать, она вскоре, в теории, должна испариться. очарован и, в то же время, напуган. Молко искренне не понимает, когда нужно браться за ее решение, часто пускает на самотек, а дальше — Стефан, скорая, врачи, или, в лучшем случае, «преампу настал конец». басист беспокоится за него в любом случае, всегда, по привычке. изменчивая натура Брайана выкидывает разнообразные фортели в любом случае, всегда, по привычке. у него бывают темные времена, а Олсдалу даже думать об этом больно, невыносимо больно. его скручивает в бараний рог, потому что даже если этот немаленький промежуток времени был для Молко окрашенным в светлые тона, это не значит, что следующая минута не обернется катастрофой вселенского масштаба. и это не о молковских капризах, не о его прихотях и верещаниях в поисках внимания — это о борьбе, которую, так или иначе, ведет каждый. Стефан знает о борьбе Брайана слишком много всего-то навсего, а персонализация всегда губительна. персонализация всегда губительна — эмпатия сжимает свои теплые пальцы на шее слишком глубоко понимающего, а Олсдал понимал Молко, как никто другой, достаточно. это было самым страшным и самым потрясающим в их многолетних отношениях. Стефан пробует дозвониться до Брайана, но в трубке лишь плевки отсутствия сотовой связи или короткие гудки, которые тоже намекают на неполадки с технической стороной вопроса. в Мадриде ветрено, пасмурно и стоит невозможная духота, которую едва ли можно назвать жарой. в Мадриде непогода, а в Лондоне град, непросыхающие дожди и жуткая облачность, сгущающая над городом свинцовые краски всемирного бедствия. метеорологические сводки долетают до интернетно-блокадных с трудом, а из статьи прогрузившегося сайта Олсдал узнает, что жестоким ураганом порвало провода в южной части, боро Ламберт. Молко живет именно там. Стефан в таком отчаянии, что начинает писать стихи — гнусные, сопливые стихи. бога ради, сам их автор никогда не думал, что его ждет смерть в душной квартире с балконными дверьми нараспашку, с деревянным крестом на стене и Мигелем, который потухает на глазах без возможности выйти из дома, без возможности релиза их чертового альбома. Мора бойкий и каждый раз, пригубив излишнее количество вина, обещает навалять короне и, быть может, китайцам, которые начали жрать этих летучих мышей, а потом готовит матушкину паэлью, чтобы оторвать Олсдала от его писанины. Стефан, конечно, утрировано поглощен своей паникой, но не смеет вынимать голову из песка, из вакуума своих опасений, находя в них утешение и свою собственную зону комфорта. смотреть масштабнее иногда страшно. Молко не берет трубку, не отвечает на текстовые сообщения, не проверяет почту и не заходит в инстаграм — только автоответчик, с которым басист говорит часами просто потому что ему нужно с кем-то поговорить. с кем-то, кроме Мигеля, который так же переживает за флегматичного шведа. они оба чувствуют отчужденность, чувствуют, как время неумолимо утекает — в период изоляции это ощущается настолько остро, что собственная невостребованность откликается в душе гадким эфемерным прикосновением холодных костлявых пальцев. время будто зависает и останавливается над их головами. синдром временной клаустрофобии — зацикленные во времени и пространстве, больше не чувствуют тока жизни сквозь их тела. и это больше не что-то надуманное и раздутое, это самая настоящая сенсорная депривация. Брайан не отвечает. одним вечером их телефоны все же вступают в некое сношение, Олсдал отчаянно жмет на кнопку «перезвонить», но абонент снова недоступен. в Мадриде идет дождь уже сутки, ночью Стефан следит за силуэтом стекающей с крыши воды и достает свой исписанный блокнот. набирает номер, ждет до того момента, когда металлический голос предложит ему записать голосовое сообщение. Олсдал шепчет, не говорит, но шепчет обиженно, как не может шептать мужчина на пятом десятке: — грубиян Молко, я буду читать тебе стихи. хоть кто-то же должен писать лирику для нашего альбома, — язвит ядовито, и басисту кажется, что по ту сторону экрана его все же кто-то слышит и слушает, затаив дыхание и перестав на мгновение тянуть плотный дым сигарет. — я молюсь за тебя холодными сырыми ночами, я вижу тень обрезанных крыльев за твоими худыми плечами. три шага на месте — я танцую на ощупь во тьме, свои липкие страхи не сдержать мне в узде. (я обнаруживаю себя на творческом дне) я молюсь за тебя при свете туманных блеклых дней, свист чайника — моих мыслей глубины апогей. зрачки прилипают к стене, я надеюсь дожить до цветущего мая — не загнуться от пропащей тоски, костный фарфор вдрызг разбивая. запись резко обрывается, Олсдал не успевает поставить интонационную точку. сообщение отправлено, а за окном все еще идет дождь. в половине четвертого после полудня и ночи, проведенной в предкоматозном состоянии, Стефан выглядит более разбитым, чем обычно, а Мигель подсовывает ему завтрак с жаренными бобами и зовет смотреть фильм, в конце которого сам же ужасно расстраивается. они пишут партию на гитаре затем, балуются с эффектами на дорожках, а Олсдал делает целую кучу бумажных самолетиков, выпуская их в мир с того же балкончика с кованными ажурными перилами. он делает бумажные боинги, аэробусы, истребители и грузовые перевозчики из собственных нескладных стихов, строчку за строчкой отпуская их в свободное плавание — без надежды на то, что хотя бы один из них пересечет океан, достигнет престарелой, седой Европы и мягко приземлиться в руки или прямо в чашку кофе одному из жителей Старого Света. Стефан так безумно и лихорадочно тоскует по дому. и, казалось бы, в чем проблема — все они в относительной безопасности, и все в порядке. все в порядке. ближе к глубокой ночи Олсдал гонит Мора, который слишком увлекся созданием очередного абстрактного удивительно завораживающего своей простотой полотна спать, а сам зажигает на сплошь деревянной, такой по-испански пряной кухоньке вялый, тусклый свет, ощущая себя идиотом, просто форменным больным идиотом. — эй, Молко, ты слушаешь? только попробуй не послушать, — с налетом небезобидной угрозы нервно произносит басист после вступительной речи металлического голоса. он убьет его, если Брайан потом сделает вид, что этих сообщений не было — Брайан не сделает, это так не по-молковски игнорировать Стефана. кого угодно, но не его. — я молюсь за тебя, когда сам понимаю — издох, я считаю промозглым утром каждый твой поверхностный вздох. мое сердце слышит твое за сотню миль на карте земли, я взываю к вселенной, хочу тебя в ней найти. я молюсь за тебя сквозь паутины запутанной железной дороги — мои молитвы в космоса тишь так страдальчески-мило убоги. твой хриплый голос сквозь телефонный динамик поник, твои голубые глаза в наших мечтах напротив карих. (я имею в виду — моих). Олсдал не надеется на продолжение, выключает телефон к чертям и вслушивается в маленькие смерти капель в падении на многовековую брусчатку улицы. этот мутный нарыв бьется где-то под рёбрами, иногда проскальзывает по радужке глаза, когда, с перебоями, но дозваниваются из дома — Боско освоил первый аккорд на гитаре, который называется «порви к херам струну». Давид смеется и произносит ругательство шепотом, а его муж едва ли не прижимает смартфон к самому сердцу. Стефан смотрит на него умоляюще, но тот только разводит руками и качает головой — никаких звонков по стационарному телефону, Брайан свалил в параллельную вселенную, ты же знаешь, Стеф. ты же знаешь, Стеф, с ним такое часто. Дави всегда делил своего супруга с Молко, шведская семье — двойной подкол, а Олсдал благодарит вселенную в миллиардный раз, потому что Давид есть то самое лучшее, светлое, чистое, настоящее и безмятежное, что случалось с ним. лучше, чем гребаный Молко! прошло двое суток. из-за скуки и тоски Мигель освоил монополию и приготовил больше половины толстой кулинарной книги, а еще обучился играть на волынке — откуда она, черт возьми, у него, — лепить из глины, стричь кошек, играть в онлайн-шутеры, вышивать векторной графикой и подбил друга на генеральную уборку, в самой середине которой они с Олсдалом устроили ковровый пикник посреди еще большей разрухи и травили жутко похабные анекдоты не в самом трезвом виде. каждый в свою спальню ушел, вернее, уполз в самом раздраенном, неловком и спотыкающемся виде. самоизоляция творит жуткие и причудливые вещи. — Молко, богом клянусь.., — экран телефона так привычно освещает лицо Стефана, глаза с расширенными, пульсирующими зрачками. сердце бьется где-то в горле, а металлический голос впервые кажется таким раздражающим и говорит целую вечность. желаете оставить чертово сообщение? да. басист помнит те строчки наизусть — они выжжены у него на обратной стороне век, омывают мышцы вместо крови. он поделился ими со всей планетой — сейчас они превращены в слякоть где-нибудь в полуметре от их дома, — но они все еще с ним, все еще слетают с его губ. — я молюсь за тебя перед богом, бэкстейдж и у алтаря моей свадьбы — я переплетаю друг с другом наши озябшие пальцы. крики шумной яркой толпы, «те, кто нашли себя между господ и дам». я молюсь за тебя — в жизни твоей кило тоски и излишнее количество драм. я молюсь за тебя эфемерному богу слез, ты выпадаешь из океана своих химических грез — на улице давно светит лондонское, немое солнце, момент — это единственное, что нам остается. телефон летит на пол, в голове полнейший бардак и свалка, и все в порядке. перед широко открытыми сухими глазами их последний момент вместе: совсем недавно, около месяца назад — солнечное, пусть и промозглое утро, Лондон, балкон, бас-гитара. чистое утро, с другом, на которого если морально надавить, он расплачется. Брайан Молко, сорок с огромным хером лет, отлично. да пошел он! в полдень Стефан лениво убирает остатки их посиделок и пытается вытащить Мигеля из виртуального мира очередной игры — он перешел на овощеводство и теперь строит ферму. Стефан над ним искренне смеется, а Мора психует, потому что у него недостаточно монет, чтобы посадить еще и лаванду. следующие три дня проходят, удивительно, с головой в работе. ситуация в мире в целом улучшается — скайп заработал, уголовные дела на людей с антисоциальным поведением и идеями прогуляться во время пандемии заводятся все реже; по улицам Мадрида теперь шлындают отчаянные смельчаки, а сегодня утром впервые доставили почту двухнедельной давности — Мигель не платит налоги уже пятый месяц; новости теперь можно и нужно смотреть только с надеждой на лучшее; интернет летает, а в Испании снова начала работать Мадридская опера. и только Брайан так и не работает. лейблы, предчувствуя скорый конец изоляционного периода, требуют готовый материал. испанец носиться по их квартирке, словно ужаленный, пытается отыскать рабочий макбук и свести, в конце-то концов, заключительный трек. Олсдал подшучивает над ним по-своему и удаляет иногда те готовые кусочки, над которыми трудится Мигель, чьи глаза снова загорелись и воспылали сакральным цветом жизни. сам Стефан, опутавшись проводами и надев свои огромные наушники, утяжеляет электронное звучание эффектами, набрасывая эквалайзер и дэлэй — выходит комично, учитывая то, что Мора сфальшивил пару раз в вокальной партии. когда последний файл отправлен, Мигель поворачивается к коллеге с выражением облегчения и по-моровски мягкого триумфа, а Олсдал заряжает в лоб, неотрывно вглядываясь в чужие глаза: — с ним что-то случилось, — паника, именно так звучит паника, которая толчками вырывается наружу. девять дней тишины — около двухсот двадцати шансов несчастного или намеренного случая. около двухсот двадцати шансов, помноженных на шестьдесят, что что-то, мать его, не так. — Стеф, я.., — но Стеф не слушает. Стеф оглушен. Стефан больше не в состоянии себя контролировать. ему до одури страшно, его невероятно достала изоляция, он напуган и загнан в угол, в тот же самый угол, в котором на стене цвета вишни висит деревянный крест. в течение двух минут Мигель пытается его остановить, но, видит бог, Олсдал в панике не то, что можно так просто остановить. старые стекла едва не вылетают из деревянных, выкрашенных побелкой рам, когда Мора впервые в жизни повышает голос: — idiota! cálmate! и возьми, наконец, трубку! смартфон басиста вибрирует, а на экране лучезарно светится контакт, именуемый просто «Молко», контакт, от которого идет вызов по фэйс-тайму. камера направлена на Брайана, который потягивает кофе из огромной белой кружки, курит сигарету и одет в свою излюбленную темную кофту, которую отжал — догадайтесь у кого. Брайан взъерошенный, как сонный воробей, заспанный и совершенно не накрашенный. его волосы собраны в хвост на затылке — короткие пряди выбиваются, обрамляя его лучистое, но все еще поддельно надменно-недовольное лицо. браслет на запястье чуть великоват ему, а пепел просто падает на стол, на исписанную бумагу, из-под которой торчат фантики от конфет. он убьет его. Стефан Олсдал убьет Брайана Молко, задушит голыми руками. — чего молчим? — по-лисьи, по-молковски деловитая интонация, вальяжный жест рукой и прищур грациозной кошки, — нет, Стеф, ты серьезно считаешь, что то непотребство, которое ты мне прислал, можно пускать в работу? — глоток кофе, Молко крутится на своем кресле, словно ребенок, — учти, Олсдал, твоя карьера лирика закончилась так и не начавшись. Брайан ему улыбается и смеется своим поганым смехом, делая какую-то пометку в блокноте, лежащим перед ним, и затягиваясь, чтобы на десяток секунд потеряться в дымном тумане. — тебе следует срочно собирать вещи и бежать из страны, — ледяной тон, достойный только королевы всея Швеции. Олсдал не начинает орать только потому что Мигель дотрагивается до его плеча, чтобы влезть в кадр и помахать Молко, всеми силами оттягивая взрыв ядерного реактора, носящего имя басиста одной довольно известной британской группы. — а тебе стоит научиться писать тексты! Брайан салютует кружкой кофе и все, знаете ли, в порядке.