Зависимость

Майкл встречает Джеймса в дрянной забегаловке напротив дома. Он юный и красивый, волосы у него темные, а глаза васильковые, даже небесные. Он смотрит на окружающий мир с любопытством, словно пришелец, прилетевший с другой планеты. Майкл же, напротив, повидал в этом мире столько грязи и дерьма, что обычная чашка кофе за утренним завтраком кажется ему преступлением. Да и глаза у него не голубые, а скорее туманно-синие, как волны Атлантического океана во время шторма. В Джеймса он влюбляется без раздумий, как в дурацких дешевых мелодрамах, круглосуточно крутящихся по тв. Подсаживается к нему за столик и предлагает увидеться снова. Джеймс создаёт впечатление ребёнка из богатой семьи. Майкл думает, что сейчас его пошлют на все четыре стороны, но луч солнца, пробивающийся из окна, бьет Джеймсу в лицо, отчего его щеки заметно розовеют. Он заправляет прядь выбившихся волос за ухо и соглашается. Уже позже Майкл узнает, что Джеймс сам по себе такой: смущающийся и робкий. А ещё ему абсолютно плевать на то, что его родителям не нравится новый друг их сына. Он говорит, что если сердце наполнено свободой — оно никогда не укажет ложное направление. У Майкла маленькая двухкомнатная халупа, оплачиваемая родителями. Он бросил институт и временно подрабатывает курьером. На полученные деньги покупает себе продукты и платит за бензин. Волшебно кататься на байке летом по шумному городу, а затем приземляться прямо на зеленую траву, и лежать на ней часами, вглядываясь в темную глубокую бездну, усыпанную мириадами звёзд. Майкл впервые привозит Джеймса в своё любимое место и думает о вечном. Ему хочется запечатлеть в пространственно-временном континууме этот момент, поэтому он целует Джеймса в губы, проводя тыльной стороной ладони по его холодной щеке. — Это тебе Большая Медведица нашептала меня поцеловать? Вот ведь сучка, — улыбается Джеймс, прикусывая нижнюю губу. — А то ты не рад, — хмыкает Майкл. Лицо его тоже преображается, трескается от улыбки, как у влюблённого идиота. Он ещё не знает как сильно влип, да и не особо хочется. Джеймс так ярко напоминает ему кого-то из прошлого, что становится страшно и боязливо, что этого «кого-то», да ещё и такого близкого, можно потерять. — Любовь даётся нам лишь раз, — шепчет он. Майкл не совсем понимает к чему это было сказано, но притягивает Джеймса к себе, оставляя на локте белесые следы от пальцев. Вдыхает запах его волос и прикрывает глаза, расслабляясь. Несколько красных деревянных муравьёв заползают ему на шею и больно начинают кусать. Майкл дергается и резко вскакивает на ноги, пытаясь скинуть их с себя. Джеймс хмурится, а затем заливается громким раскатистым смехом, схватившись за собственный живот. Он откидывает голову назад и видя, как недовольно Майкл на него смотрит, снова прыскает от смеха. — Ах вот так, значит! Ну хорошо! — рычит он, наваливается на Джеймса сверху и начинает щекотать. — Нет, нет! Пожалуйста! Умо… ахах… умоляю! — сквозь смех и слезы пищит он, пытаясь увернуться от ловких рук. Майкл замирает и отпускает своего обидчика. Склоняется ближе, обдавая его кожу горячим дыханием. Джеймс затихает, слушая, как шумит ветер, напевая ему одному понятную мелодию. Джеймсу не нужно отводить голову, чтобы увидеть небо, потому что он видит его прямо перед собой: в глазах Майкла. Он позволяет стянуть с себя футболку и стонет, когда Майкл соскальзывает поцелуями к его груди. Проводит языком по затвердевшим от прохлады соскам. Джеймс выгибается дугой, а затем ещё ближе жмётся к Майклу, желая почувствовать его жилистое тело своим. Он тянется рукой к чужим брюкам, вытягивает ремень и отбрасывает его в сторону в нетерпении.  — Тише, малыш, не так быстро. Майкл облизывает пересохшие губы. Обильно смочив слюной указательный и средний пальцы, он подставляет их к сфинктеру Джеймса, отчего тот непроизвольно сжимается, а затем медленно расслабляется, впуская в себя сразу два пальца. Джеймс мычит что-то неразборчивое сквозь стиснутые зубы. Майкл целует его в щеку и проводит по ней носом. – Точно уверен? – шепчет он ему на ухо. Джеймс кивает. Тогда Майкл стягивает с себя трусы и, взяв собственный член в ладонь, проникает им в растянутое отверстие. Боль отступает по мере совершения нескольких фрикций. Джеймс шипит, царапается, прижимает Майкла к себе за плечи и негромко интимно постанывает. — Мне так с тобой повезло, — он целует Майкла в подбородок, прежде чем тот вдруг переворачивает его на живот. Нащупав естество Джеймса, он принимается его надрачивать, попутно оставляя поцелуи на веснушчатых плечах. Несильно сжимает загривок, опускает его голову ниже, чтобы укусить за шею. Джеймс мелко вздрагивает и отчаянно просит двигаться быстрее. — Ты мой, — срывается Майкл на откровение, которое люди обычно говорят во время хорошего оргазма. Джеймс лишь поддакивает в ответ. Он сжимает свежую траву под собой, чувствуя, как грязь проникает под ногти, и прогибается в спине сильнее, как кот. Майкл вбивается в податливое нутро своим толстым членом, а после замирает, выдыхая сквозь приоткрытый рот. Джеймс чувствует, как тёплое семя заполняет его внутри и соскальзывает белой дорожкой на бёдра. Он помогает себе с помощью руки Майкла и наконец кончает, чувствуя, как протяжный стон утекает вглубь, и растворяется где-то посреди высоких деревьев.

***

— Налить тебе выпить? Сорок миллиграмм шотландского виски в бокале для ирландского кофе, как тебе такое, м? — говорит Джеймс, изгибая бровь. Он поворачивает свою голову назад, через плечо смотря на сидящего на полу Майкла. — Не хочется, — отвечает тот, натягивая серый свитер до самых кончиков пальцев (а ведь на дворе месяц июнь). Выходит на улицу, хватая с подоконника пачку «Мальборо». Тревога и депрессия заползают под кожу, подобно мерзким сколопендрам. Дрожащими руками он подносит сигарету ко рту и, затянувшись, выпускает клубком сизый, тугой дым. — Что случилось? — спрашивает выглянувший из-за двери Джеймс. — В последние дни ты сам не свой. Он ещё не догадывается, что прошлое, равносильно, как и будущее, теряет своё значение именно сейчас. Уже сегодня краски его привычного мира начнут преображаться: бабочки будут вырываться из живота, стены трескаться, а Майкл, как и вся его беззаботная, босоногая жизнь, превратится сначала в рай, а затем с таким же успехом начнёт кануть в бездну. — Я наркоман, — выдыхает Майкл и ровно тридцать секунд, пока стрелка не добегает до пяти, смотрит в глаза Джеймса. В тот же вечер его старый знакомый дилер появляется у них на пороге с бутылкой ирландского темного для себя и полупрозрачной колбой, наполненной желтоватой жидкостью, предназначенной для Майкла. Потому что Джеймс хочет тоже. Он ведь не маленький, слезет с горки, если будет нужно. Но сейчас он хочет разделить с Майклом его удовольствие и ощутить все прелести запретного мира. Дилер похотливо оглядывает стоящего в один семейках Джеймса и Майкл, протянув знакомому нужную сумму зелёных, захлопывает перед его носом дверь. — Обратной дороги может не быть, — предупреждающе шепчет Майкл. Становится не по себе от взгляда на дозу. Майкл пообещал себе, что завяжет сразу с появлением Джеймса в его жизни, и просрал данное себе обещание спустя двое суток. Сейчас, прожигая дыру в этой колбе с героином, его разум снова играет с ним в удивительно жестокую игру. Его сила воли ничтожна перед силой того воображаемого мира, который в реальности он себе позволить не может. Тогда Майкл отчетливо понимает, что облажался. — Я помогу, расслабь руку, — нервно вздыхает Майкл и вводит наркотик в мышцу Джеймса. Оставшееся он вкалывает себе. И мир начинает тонуть… Мир, который был таким ясным и светлым, сводится до одной единственной спальни, окно которой увешано занавесками. Жизнь становится неважной, неинтересной. Проскальзывающие, как рыба между подводных глубин океана, недели, родители, которые привозят деньги, и родители, что уже не надеятся увидеть сына, друзья, работа, учёба — всё это теряет свой привычный смысл. Джеймс расплывается на туалетном бачке, как масло на кипящей сковородке. Майкл сидит рядом, прижавшись к стене. Его рот открыт, а глаза, будто стеклянные, смотрят в радужное никуда. Он чавкает несколько раз, прежде чем окончательно очухаться. Стирает полоску слюны, тянущуюся вниз изо рта, и, подползая к Джеймсу, хлопает его по щекам. Он улыбается, видя, как тот приходит в сознание, гладит его по волосам, прижимаясь к его лбу своим. Потёртые обшарпанные стены больше не нуждаются в ремонте. — Хочу нарисовать тебя! Сядь здесь! — Джеймс хватает Майкла за шкирки. Усаживает на высокий стул, уставленный посреди гостиной. Он щурит левый глаз, держа кисточку в правой руке, другой сжимает мольберт, старый, как смерть, но всё же пригодный. Родители привезли его на прошлой неделе по просьбе Джеймса. Он пока не решился сказать им, что пропуски, которые он получил в институте, уже нельзя отработать, а три года обучения на менеджменте прошли даром. «Да и к черту их», думает про себя Джеймс, сильнее надавливая эластичным ворсом на бумагу. Он вспоминает, как мама в детстве раскачивала его на качели, а папа ждал, когда, оказавшись на высоте, Джеймс выпрыгнет из своего сиденья и полетит в его объятия. Теперь Джеймс прыгает на другие высоты. А его папа больше не стоит с распростертыми объятиями, и на лице его не улыбка, а глубокие морщины, которые никогда не сойдут. — Готово! — радостно заявляет Джеймс и поворачивает мольберт в сторону Майкла. Тот ерзает на стуле, покусывая себя за нижнюю губу. — Ну надо же, а ты и впрямь художник, — восхищенно выдаёт Майкл и поднимается с места. Он обнимает Джеймса за плечи со спины, и они вместе смотрят на получившийся рисунок. Юродивый, совсем не профессиональный в банальном понимании этого слова, передающий искаженную суть увиденного. Разноцветный портрет, сохранивший одну лишь форму тела и лица Майкла. Они любуются им ещё какое-то время, пока Майкл не склоняется к уху Джеймса, чтобы прошептать: — Поехали прокатимся. Осенний ветер бьет огромными потоками в лицо. Джеймс жмётся к Майклу, как новорожденный к материнской груди. Он прячет за ним голову, чтобы не слышать громкого свиста, который издают проезжающие машины. Они не сразу замечают, как пикап вылетает из-за поворота. Майкл отчаянно пытается притормозить, вжавшись ногой в педаль тормоза. Вес мотоцикла активно смещается вперед. Майкл чувствует, как проскальзывает спиной по асфальту, ловит взглядом валяющего в метре от себя Джеймса в скрюченной позе, и больше не видит ничего. — Джеймс, я тут, проснись, — шепчет Майкл и кладёт свою ладонь поверх чужой. Джеймс с трудом раскрывает глаза. Он приходит в себя постепенно, медленно оглядывается по сторонам. Уставший Майкл сидит рядом, сжимая его руку. При столкновении он получил гораздо меньше травм, чем Джеймс, сидевший сзади него.  — Ты в больнице. Мы попали в аварию, помнишь? — объясняет Майкл. Он грустно вздыхает и гладит его по костяшкам пальцев. — Как долго я..? — Две недели, — отвечает Майкл. — Не волнуйся. Ты скоро поправишься и вернёшься домой. Твои родители обо всём позаботятся. — А ты? Я не совсем понимаю, — озадаченно говорит он, пытаясь опереться на локти. — Не вставай, детка, тебе ещё рано, — заботливо просит Майкл и аккуратно укладывает Джеймса обратно на больничную койку. — Простыни свежие и пахнут порошком. Понюхай, тебе понравится, — улыбается он совсем опечалено. — Майкл, ты что, бросаешь меня? — Это только на время, малыш. Твои родители очень волнуются за тебя, — снова повторяется Майкл. — Как только тебя подлатают, ты сможешь сразу вернуться ко мне. Ты же знаешь. — Хорошо, — громко выдыхает Джеймс и прикрывает глаза. — Хорошо, — уже тише говорит он, проваливаясь в глубокий сон. Майкл тихонько прикрывает за собой дверь в палату и натыкается на стоящих у двери родителей Джеймса. Они присутствовали здесь и раньше, но почему-то Майклу казалось, что они ушли выпить кофе или даже ещё лучше — уехали домой. Грозный взгляд Макэвоя-старшего выбивает из груди весь дух. Майкл смотрит ему в глаза с опаской, но презрение выдерживает, как и положено. Мама Джеймса смотрит на керамический пол, созерцание которого ей явно приходится по душе. Ей стыдно, но никак не больно. Она боится лишь осуждения, которое выльется на неё, если она расскажет кому-то правду. Майкл уходит. Звонит старому знакомому дилеру и хорошенько упивается очередной дозой. Она помогает держаться на плаву, и, всё же, без Джеймса уже не кажется такой насыщенной. Конечно, героин — это ужасно, но любовь — страшнее любого наркотика. — Майкл? Ты тут? — обречённый вздох вырывается на другом конце провода. — Да, Джеймс. Майкл подсовывает телефон к уху и слушает чужое размеренное дыхание. Он хотел бы стать чем-то неосязаемым, вырваться к Джеймсу из потока мыслей. Обнять его сквозь расстояние. — Я хочу приехать сегодня, можно? Пауза затягивается чуть дольше обычного. Настенные часы сломаны и показывают неверное время. — Я буду ждать, — отвечает Майкл и кладёт трубку. Он выгоняет живущего в квартире Фрэнка, который невесть откуда достаёт героин, оплачивая им сожительство. Моет грязные волосы, оттирает в раковине заляпанную блевотиной толстовку после ночной потасовки в баре, и поднимает голову вверх. Оттуда, из зеркала, на него смотрит чьё-то потрепанное, изможденное лицо. С запекшейся на губе кровью и опухшими глазами. — Ты поплачь, — говорит он себе с каким-то остервенением. — Может легче станет. Или не станет. Жизнь всегда преподносит сюрпризы, когда мы ждём их меньше всего, разве нет? Он открывает входную дверь, и Джеймс наваливается на него с поцелуями. Его глаза красные от слез и Майклу не хочется признавать, что Джеймс выглядит красивее, когда плачет. Наверное, так он заставляет Майкла чувствовать себя менее ничтожным и более нужным. Мы все, как приматы, с заложенным в голове механизмом, ищем партнера, который бы восполнял в нас наши недостающие частицы: как пазл, которым, приложив к груди, можно было бы излечить больную душу, мечущуюся из стороны в сторону в поисках идеала. А когда мы его находим и испытываем эмоции, доселе нам неизвестные, то обязательно человека теряем. Мы прикипаем к нему так сладко, что становится приторно, а значит горько, не вкусно, и мы уже готовы отпустить руки, чтобы перестать бороться. Именно в этот момент тонкая грань, как пружина, натянутая до предела, рвётся, и боль, как из ведра с ледяной водой, оглушает. Джеймс утирает слезы краем растянутой водолазки. Глаза щиплют и пекут из-за соприкосновения с грубым материалом. — Родители не хотели отпускать меня и я сбежал. Они поймут. Когда-нибудь точно. Майкл прижимает к себе Джеймса до боли в рёбрах. Чувство любви, произрастающее в нём из самых корней, не описать словами. Боль от разлуки была невыносимой, но являлась лишь испытанием времени. — Я ничего не чувствовал, пока тебя не было, — говорит Майкл, лёжа на пыльном матрасе и прижимая к себе Джеймса двумя руками. Он рассматривает белый потолок, штукатурка на котором ни сегодня-завтра посыпется. — Я решил, что больше никогда не смогу. — Скажи, а у тебя ещё есть? Хочу вмазаться, — произносит Джеймс, игнорируя предыдущее высказывание. Майкл вспоминает, что в куртке Фрэнка, которую он по случайности оставил валяющейся за старым телеком, была колба или даже две, и предназначалась она для сегодняшнего вечера. Дождь на улице срывается мелкими каплями. Похоже, небо плачет. И лупит по крыше всё жёстче, чтобы кто-то мог услышать. Говорят, один всегда любит сильнее. Джеймс перетягивает руку жгутом и вонзает шприц себе в вену, наполняя её героином. Он ждёт, когда приток ударит в сердце. Майкл, тем временем, уже улетает в пропасть. Со стороны больше похоже на сон, не долгий, но затяжной. Он не помнит, что такое ломка и когда она посещала его в последний раз. Слезть после расставания с Джеймсом он не пытался, пришлось бы в сто крат больнее. Да и как, когда каждый звук, запах и предмет являются якорями; всё вокруг в этом доме напоминает о дозе, без которой не протянуть и недели. Кажешься себе героем, пока дело не доходит до борьбы наедине с самим собой. Кормишь себя обещаниями, убеждаешь себя, что жизнь без наркотиков может существовать в принципе, нужно лишь уничтожить то, что уничтожает тебя, и все равно под конец сдаёшься. С этим невозможно бороться одному. *** — У меня больше нет. — Так достань! — кричит Джеймс, отчего Майкл резко вздрагивает, но продолжает сидеть на полу, втыкая в экран телевизора. Лев гонится за зеброй, отбившейся от стада. Она останавливается, чтобы оглянуться назад и оказывается брошенной не сухую землю с перегрызенным горлом. Диван Майкл уже продал. А буря, если её переждать, все равно успокоится. — У нас нет денег. — Тогда давай продадим что-то из твоих вещей! Джеймс чешет покрасневший локтевой сустав, усыпанный кровоподтеками, и снова принимается измерять зал нервными шагами. — Мы и так постоянно это делаем, Джеймс. Лучше попроси своих гребаных родителей, чтобы выслали тебе ещё денег на лечение, — безразлично выплевывает Майкл. — Ты же это им обычно говоришь? Хлесткий удар кулаком прилетает Майклу в лицо. Джеймс поднимает его за ворот футболки и плюет куда-то в область лба. — Ненавижу тебя! — кричит Джеймс. — Тебе же на всё насрать! Майкл стоит посреди просторной гостиной, приложив ладонь к горящей скуле. Джеймс зажимает рукой рот. — Да что с тобой, Джеймс? — Майкл стирает с лица слюну. Конечно, он знает, что с ним. — Твою мать, ты просто псих… Майкл разворачивается и бредёт в ванную. Джеймс всхлипывает и подбегает сзади. Он прижимается к Майклу своей грудью, чтобы почувствовать тепло. — Прости, прости, прости, я не хотел! — без остановки вторит Джеймс, сползая на пол, и падая Майклу в ноги. Он обнимает его за лодыжку, и прозрачные слёзы градом текут по его лицу. Майкл опускается вниз, собирает Джеймса в охапку и сжимает в объятиях, как сжимал когда-то в руках крошечного котёнка, отвергнутого жестоким хозяином. — Только не бросай меня. Прошу, умоляю! Джеймс хватается пальцами за плечи Майкла, словно железными крюками, чтобы вцепиться в его плоть и проникнуть под кожу, где он смог бы прорасти, как зерно или семечка. Майкл проводит ладонями по его подрагивающей спине. Громкие рыдания превращаются в тихие поскуливания, а затем и вовсе стихают. На этой неделе Майкл впервые грабит человека. Он приставляет пистолет к его виску и отбирает кошелёк. Там жалких пятьдесят баксов, но этого хватает, чтобы как следует вмазаться. Конечно, будучи небольшим эгоистом, как и каждый живущий на земле человек, в первую очередь он думает о собственном удовольствии, но всё же для одного себя он бы никогда не стал опускаться так низко. Джеймс больше не рисует, он не читает Шекспира, Скотта, Фергюссона, Данбара. Не читает ничего, потому что все книги пришлось продать. Зато относительно новый виниловый проигрыватель остаётся стоять неизменно. Когда день выдаётся совсем хреновым и безоблачным, на помощь приходят саундтреки из фильма «Храброе сердце» с Гибсоном. Джеймс орет «Свобода» всегда не к месту, зато с душой. Ему даже не приходится воображать. Майкл смеётся. Ему хорошо. Он рад, что священное звучание кельтской волынки, проникающей в глубины сердца, делает Джеймса таким довольным. Он наблюдает за ним со стороны, а затем прижимает к стене. Вглядывается пронзительно в глаза, как будто видит в них живописные острова, бескрайние реки и долины, усыпанные золотом, и нежно целует. На похоронах, где гроб, с лежащей в нём матерью Майкла, опускают в землю, атмосфера куда мрачнее. Отец даже не смотрит в его сторону. Стоит поодаль, пригвожденный к земле. На лице ни слезинки, но это напускное. Майклу тоже передалось. Пробегающая псина скулит вдалеке, и Джеймс сжимает пальцы Майкла в своих ещё крепче. Они справятся. Джеймс убеждает себя. Майкл снова ворует и на этот раз удачнее. На пороге появляется с большими пакетами, забитыми едой, и новым мольбертом для Джеймса. Он разливает вино по бокалам, а затем смотрит в те самые лазурные, лишь слегка потускневшие глаза, и говорит: — Ты выйдешь за меня? Крапинки слез стекают по розовым щекам. Ответ очевиден. Они играют свадьбу по-тихому. Вдвоём и без вмешательства церкви. Майкл дарит Джеймсу золотое кольцо, самое обыкновенное. Как то, что торчит в его ухе с десятого класса, только порядком крупнее. Джеймс оглаживает такое же кольцо на руке Майкла и целует его в пальцы. Их судьбы давно сплетены, как созвездия из белых роз. — Хочу, чтобы мы были вместе вечно. Чтобы у нас был большой дом с окнами до потолка и видом на океан. Чтобы мы лежали на песке, смотрели на прибивающиеся к берегу волны и говорили обо всём, как в первый день. А рядом бы бегала наша собака, какая-нибудь дворняжка, которую мы подобрали бы на улице. Она бы облизывала нам руки и виляла хвостом. Но всё это только с тобой, Майк. Без тебя мне и дом у моря противен. — Я бы тоже этого хотел, — полушепотом отвечает Майкл. Дурацкие мысли лезут в его голову, как выстрелы ядра, но он старается не думать о них в такой прекрасный момент. Они счастливы и живы, не смотря ни на что. На следующий день Джеймс приносит домой собаку. Двухмесячного щенка с подбитой лапой. Майкл долго пытается сообразить, что делать с этим мелким питомцем, а потом Джеймс говорит, что будет кормить его, поить, убирать за ним, и делает такое умоляющее лицо, что даже спорить не хочется. Да и изначально не хотелось… Он сделает всё, чтобы Джеймс чувствовал себя лучше. Даже если придётся пожертвовать собственным комфортом. Но у судьбы всегда очень плоские шутки. Стоит ей только услышать, что два человека, чьи судьбы переплетены невидимыми нитями, тянутся к друг другу и обретают какое-то подобие радости, как она тут же выстраивает между ними бетонный монолит. Макэвой-старший приезжает неожиданно. Сын очень долго не разговаривал с родителями по телефону. Мама разволновалась и решила, что что-то произошло. Отец Джеймса припарковывается у входа в дом и, выскочив из машины, идёт к двери. Он стучит в неё несколько раз, а после легко прокручивает ручку. Дверь не заперта, так что он без труда входит внутрь. Ключи звенят в замочной скважине с другой стороны. Мать Джеймса проскальзывает следом. Она осматривает помещение, в котором была от силы раза два и недовольно кривится от отвращения. Макэвой-старший пинает ногой разбросанные бутылки от пива и проходит вглубь. Открывает дверь в спальню, прежде убедившись на слух, что ничего постыдного для себя он там не обнаружит, и тут же бросается к Джеймсу, подхватывая его на руки. Он живой, просто под кайфом и пока не пришел в себя. Сам по себе худощавый стал, тело безвольное, руки и ноги болтаются, как сосиски. Отец трясёт его голову, как болванчик. Плачет, прижимая его к груди, и быстро несёт на руках в машину. Не обращает внимания на Майкла, лежащего на кровати и доживающего свой приход. — Это ты виноват. Ты угробил жизнь нашему мальчику, — мать Джеймса всхлипывает, утирая платком слезы, и уходит из дома вслед за мужем. Джеймс не появляется на следующее утро. Родители держат его под семью замками и не позволяют выходить из комнаты. В изоляции проходит не меньше недели, а затем они помещают его в наркологическую клинику для лечения от зависимости. Бедный, несчастный Майкл. Кто теперь о нем позаботится? В одиночку он не справляется. Доза героина летит в вену. Главное, чтобы не под кожу, как с опиоидным дядей Стэном и его мерзким заражением. А ведь всё из-за испачканного чужой кровью шприца. Да, пихать иглу себе в тело, даже если оно выглядит, как навозная куча, тоже нужно уметь. Майкл кормит собаку, выходит на старую подработку и колется, колется каждый день. Никаких шансов вылезти из массивного наркотического пузыря. Ни один заменитель не стоит и рядом. Джеймс звонит ему внезапно спустя несколько месяцев. Весна на дворе потихоньку расцветает, но Майкл уже видел её раньше, так что удивляться особо нечему. Он горбится и жмётся, не зная куда спрятать своё измождённое тело. Глаза у него потухшие и темные, как сгоревшие спички. Для нейлоновой ветровки ещё прохладно. Они встречаются в забегаловке на Бьюкенен-Стрит. Майкл рассматривает посвежевшего и заметно поднабравшего в весе Джеймса. Он такой же, как в первую встречу. Глаза чистые, широко распахнутые, их больше не нужно заливать каплями, чтобы сбить красноту. Только волосы теперь не такие длинные и густые. — Тебе идёт, — он комментирует новую стрижку Джеймса и проводит ладонью по его голове. Джеймс перехватывает его руку и целует в запястье. Глаза больно щиплет, но Майкл заставляет себя улыбнуться. — Как ты? — заботливо спрашивает Джеймс. У сильно влюблённых уровень серотонина, именуемый «гормоном счастья», предельно понижается. Примерно, как у страдающих обсессивно-компульсивным расстройством с навязчивыми мыслями. Чем более постоянным оказывается физический контакт, тем быстрее вырабатывается гормон привязанности, и тем сложнее двум притянувшимся личностям бывает расстаться. Из этого следует, что любовь — что-то сродни химически модифицированного опиата, равносильного героину или оксикодону. Вне зависимости от того, как именно ты им воспользуешься и какую дозу примешь, привыкание неизбежно. — Отлично, — шепчет Майкл, склоняя голову набок. — Ты такой красивый. Я таких никогда не видел. Если звезда, однажды упавшая с неба, могла бы превратиться в человека и ходить по земле, то это был бы Джеймс. Ясный, яркий, озаряющий своим светом сотни тысяч километров. Звезды умирают, чтобы мы жили, разве ты не знал? Джеймс хватает Майкла за руку и выводит на улицу. Дверь за ними хлопает, и Джеймс осматривается по сторонам. Он утягивает Майкла в подворотню, прижимая к сырой стене. Кто-то из работников кафе выходит с чёрного входа. Он выбрасывает остатки еды в мусорный бак. Переводит безразличный взгляд на двух влюбленных и уходит обратно. Джеймс приподнимается на носках уже по привычке. Звучит не так по-женски, если об этом не думать. Майкл обхватывает его за лицо и долго-долго целует. Он любит Джеймса. Красивого, коренастого. Любил его и тогда, когда Джеймс, скрипя зубами, обрушивал на него градом все известные ему проклятия, а после, извиняясь, целовал. Любил тогда, когда он кричал и ерзал во сне в постели, бился ногами, пока Майкл не заставлял его успокоиться, прижав к себе. Любил и тогда, когда родители Джеймса пытались забрать у него эту возможность. Они сходили с ума друг по другу. Купались в лучах солнца до тех пор, пока оно светило им в лицо. Это было грязное удовольствие. Они целуются, стоя на улице, не обращая внимания на проезжающие машины. Мир вокруг, словно в калейдоскопе, вращается, пестрит яркими переливами. Майкл разрывает поцелуй и утыкается носом в яремную ямку Джеймса. Они прощаются по-быстрому, потому что Джеймсу нужно срочно поговорить с родителями о своих дальнейших планах на будущее. Он снова поступил в институт и теперь серьезно нацелен вытащить Майкла из наркозависимости. Если он смог, то и Майкл справится. Но Майкл приходит домой и снова вмазывается. Его рука безвольно свисает с дивана. Рядом на полу валяется шприц. Он знает, что это может быть его последний раз, перед тем, как он выберет счастливую здоровую жизнь с Джеймсом, и потому увеличивает возможную терапевтическую дозу вдвое. Сознание расплывается. Мозг будто бы превращается в вязкую жижу под воздействием наркотика. Приходит ощущение легкости и беспечности. Майкл переносится глубоко-глубоко в свои рассуждения. Подбежавшая собака облизывает ему палец и тянет за свитер зубами. Лает что-то на своём языке. Он чувствует, как пугающее спокойствие заполняет каждую клеточку организма, но уже не может пошевелиться. Любая жизнь, как и смерть, бессмысленна. Кто-то знакомый однажды сказал ему об этом. С этим фактом тяжело смириться, поэтому Майкл думает, что если однажды и умрет от передозировки, то в ней обязательно будет смысл, ведь тогда Джеймс отпустит его, и начнёт двигаться дальше. — Вот бы сейчас оказаться в том домике у моря... — думает Майкл. Лежать на горячем песке и целовать Джеймса в грудь — туда, где бьется его любящее сердце. Вплетать ему в волосы цветы, сорванные у обрыва. И шептать признания в любви, которую дано испытать лишь раз. Майкл не знает, что это последние мысли, которые посещают его голову, потому что умирает от передозировки в ту же минуту. Затуманенный образ Джеймса, застывший где-то на задворках, растворяется. Собака жалобно скулит, будто бы что-то понимает.