Она

Прохладные изящные эльфийские пальцы принимают горячее вино. Напиток далекой страны, что его собеседник звал каким-то странным словом. Слово постоянно ускользало от памяти Даламара, легкой дымкой над чашкой. Король Истерлингов садится напротив, в кресло. Эльф улыбается ему, с какой-то смущенной нежностью. В голове скользит капризное: «почему он не сядет рядом» и черный маг только отмахивается от него. Кхамул говорил ему же не раз, что любит говорить не отвлекаясь. Они говорили. С тех пор как Китиара их покинула они столько говорили, что у эльфа шла голова кругом и заплетался язык, но это было по-настоящему интересно. Кхамул ему рассказывал о далеком мире, о бессмертных эльфах, о огромных и редких драконах, об орках, горах, реках, долинах обычаях. Перед его глазами возникала историях древности, абсолютно другой мир, а эльф делился всем, что знает о Кринне и магии. Постепенно разговоры становились все более и более личными, пока они не стали говорить правду не скрываясь. Вражда, что витала между ними исчезла. На смену к ней пришла симпатия, после очарование и что-то похожее на флирт. Флирт плавно перетек в касания, словно бы они вдвоем уже были созданы для этого, в пылкую влюбленность, которая не давала очнуться ни на секунду. Не было понятно влюблены ли они в мир собеседника, который манил своей неизведанностью и дорогой или же в друг друга – эльфу было плевать. Пока крепкие человеческие руки обнимали его за поясницу в порыве страсти прижать ближе, а не воткнуть клинок между ребер он чувствовал, что все правильно. В конце концов они были заперты вдвоем в этой башне по личному желанию, пока оба их наставника не вернуться или не проявят себя. – Ты сказал, что она снилась тебе? – после минуты молчания спрашивает Кхамул и Даламар медленно кивает королю, покрепче уже перехватывая остывший напиток. Между ними снова появилась уютная тишина, которая давала силы собраться с духом. Темному эльфу предстояло признаваться в том, что иногда не хотелось признавать самостоятельно, наедине с самим собой. – Леди Майрон? Каждую ночь, с тех пор как мы с ней вернулись с Утехи, – наконец произносит смуглый эльф и кончики его ушей невольно алеют, когда он вспоминает отвратительные в своей постыдности сны, – она была призраком, который пытал душу своей недоступностью. Но в Утехе тогда, когда она жалась к моей руке... Это словно бы был не Майрон! Понимаешь? Словно бы это был кто-то абсолютно... Даламар вдруг слышит тихий смех и возмущенно поднимает взгляд от чаши, но смеялись не над ним. Кхамул словно бы с легкой печалью смеялся над самим собой. «Кто-то другой» – шепчет беззвучно в край кружки призрак кольца и замирает, прикрыв глаза. Со стороны он сейчас был похож на черного полоза, что пригрелся на камнях или же застыл перед тем, как впиться клыками в чью-то беззащитную кожу. – У Артано много лиц, много воплощений. Он обманывал богов и королей древности, искушал эльфов. Ты просто полюбил лишь маленькую часть того, что таит в себе эта древняя тьма, которая ищет, как проникнуть в самые затаенные уголки души и вывернуть на изнанку, подчиняя. – Говоришь так, как будто боишься его до сих пор, – ворчит тихо Арджент, не позволяя себе снова признаться в том, что так эльфийка, на которую с завистью и подобострастием смотрели его собраться в таверне в тот вечер, она ему до безумия понравилась. Манера говорить, нежная улыбка в сторону Тики, даже история о том, что с шалафи они были знакомы давно, кроткие женские жесты – все было идеально, как будто майа в ту ночь перестал быть собой. Эльф тяжело выдыхает и снова пьет, прикрывая глаза и вспоминая тот вечер, когда она сидела в кресле у огня и болтала о чем-то беспечно с Тикой. Даламар сидел рядом с майа покорной тенью, ужасаясь, как они тонут во лжи о жене Маджере, но одновременно он чувствовал, как те кто их не слышат, бросают все более и более завистливые взгляды на него. Он был ее спутником, это к нему она жалась в усталости, это с ним майа словно бы оживала и смотрела на мир с нежностью. В тот вечер он чувствовал себя избранным какой-то неведомой силой, что творила сквозь его пальцы историю. – Я видел нежность и понимание в ее глазах, я не мог себя обманывать, – ворчит юный эльф и чаша трещит в его руках. Черный маг в который раз понимает, что чувствует себя наивным дураком, влюбленный в какой-то далекий образ, которым и сам Саурон никогда не был. Он то точно знал каким был этот стервозный, эгоистичный и жестокий властелин, как сильно он был похож на его шалафи и как был силен и безжалостен. Рейстлин и Майрон друг друга стоили. Все эти дни в башне они смотрели только друг на друга, как будто бы изучали слабые места соперника, прежде чем войти на новое поле битвы, где слабости и любви не было бы места. – О, ты повелся на эту божественную любовь ко всему живому, – фыркает со смешком назгул и эльф резко поднимает к нему глаза, словно бы вопрошая о чем о таком твердит, какую еще любовь. Мужчина с дикими чертами лица только немного щурит свои миндалевидные глаза, в легкой насмешке. – Но как гром танец простой истерлинки, будто сон...Эти глаза ее, эти слова ее, сердце горит мое – что за напасть. Свет и мрак, дружно меня манят, лакомый мед и яд. Кто бы мог кроме него все это совместить и душу сохранить? – напевает что-то мужчина и вздыхает, он прикрывает глаза с глубоким вздохом, чтобы объяснить, но видит в глазах невольного возлюбленного понимание. Их общие воспоминания сливаются в одно, внезапный танец майа в образе смуглой босоногой девы, цветка жарких улиц Новой Хитлумиии и несколько минут эльфийки в самом прекрасном наряде, благородной урожденной Сильваноста. – Кажется, Майрон любит непостижимым образом каждого и поэтому умеет приносить надежду и покой, надежду и любовь, воплощая самые страшные желания, – произносит Кхамул и качает головой, – ему смешно с того, что мы позволяем его яду поселиться в груди и заставить служить его целям. Одновременно его любовь ко всему живому и разумному, это самая страшное его оружие. А еще он уже не бог... Так долго он живет среди нас, так долго он впитывал в себя наши судьбы. Эльф только глубоко вздыхает и выливает остаток остывшего вина с осадком в пламя, невольно выхватывая в нем знакомый силуэт, но это лишь иллюзия. Как и все поведение о котором знал Даламар, было лишь маской и иллюзией. От напускного мраморного равнодушия, до блестящих нежностью глаз. Возможно, только его шалафи знал, что там за тысячами ликов и воплощений и это заставило его влюбиться, ничто иное. Странно было бы думать, что Рейстлина Маджере устроила и маска, вместо настоящего лица. – Расскажи какая она была с тобой, – просит тихо Даламар, чтобы изгнать окончательно призрак недостижимого из своих снов. Образ где самое прекрасное существо смеялось лишь для него и лишь для него сияли самые прекрасные янтарные глаза, которые когда либо видела эльфийская раса – она ведь была богиней, недоступной и этим сводила с ума. – Она была со мной множество раз, – отвечает тихо король и прикрывает глаза, чтобы не видеть лица Даламара, который отвлекал его своим печально-задумчивым эльфийским видом. Это задумчивое лицо вызывало у человека ощущение какой-то вечной меланхолии, в которую любили впадать эльфы, что-то недоступное человеческому горячему нраву и от того абсолютно раздражающее. – Но до того как взять кольцо я и сам не осознавал, что женщина, которую я вижу танцующей на площади своей столицы, чарующая певица в садах и силуэт у скалах моря – все это играющийся со мной майа. Даже сопротивляясь тому, чтобы стать кольценосцем моего Бога, я становился пленником его жестокой игры с моим разумом. Он спросил меня однажды чего я больше всего на свете желаю, я ответил честно, я описал женщину, имени которой не знаю, не знаю кто отец и мать и откуда она. Немыслимо для короля, уподобиться пастуху. Он смеялся над до мной тогда и сказал, что если я к вечеру надену кольцо, то ночью я увижу ее. Он видит как эльф наконец покидает мир своей печальной меланхолии, в его глазах загорается интерес и легкий смех, король наконец расслабляется. Оба они уходят на шкуры к огню, обнявшись наконец, не спеша продолжать историю. В конце концов черный маг и назгул прекрасно знают, чем она закончится. Темный эльф устраивается на груди у мужчины, обнимая его расслабленно, пальцы Кхамула скользят по изящной спине. – Она пришла к тебе ночью? – спрашивает тихо собеседник короля, предлагая продолжить и ловит только легкий кивок. Кхамулу нужно было еще несколько секунд собраться с мыслями, прежде чем продолжить, слишком давно это было, слишком часто он старался об этом даже не думать. – Она пришла ко мне. Окруженная лунным светом, но в ту секунду я понял, кто она. Кольцо откликнулось на зов и я ощутил, что не могу ничего сказать, ничего сделать, кроме как упасть на колени перед своим Богом, целовать полы одежды и обнимать ее. Тогда мое видение, сумасшествие и любовь отпрянула, так резко и отвращение я увидел на лице вместо привычной нежности поющей и танцующей истерлинки, – человек судорожно выдыхает и чувствует поцелуй на своих губах, такой теплый и утешающий, что сердце снова бьется ровнее, – я чувствовал себя дураком перед ней, пока она смеялась, пока тьма смеялась над простыми человеческими желаниями. Я пал во тьму ради них, это больше всего веселило Саурона в ту ночь. Он ушел от меня, а я еще три дня провел в ознобе и ненависти ко всему живому. Как могу я желать осквернить это тело? Как я могу думать, что она желает меня? – Это жестоко, – только и отвечает эльф с тихим хмыканьем, размышляя об образе светлой эльфийки, которая медленно его покидал, на место вставал тот, кого он боялся и ненавидел, тот кто стал любовью его шалафи. – Но тем не менее, представь насколько сильно я был сильно удивлен, когда видел, что твой господин не боится и не чувствует себя дураком, когда касается и целует Господина Саурона, – фыркает насмешливо назгул и ловит смешок своего брата по несчастью. – Я думаю, шалафи вообще редко чувствует себя дураком. Да и к тому же, у них все началось с обоюдной ненависти, а не падения Рейстлина пред своими желаниями. Возможно твой господин просто попал в свою же ловушку, – голос эльфа был полон неприкрытой гордости за того, кого он называл учителем и мужчина невольно опускает шлепок на его бедро, полный игривой досады. Вспоминая таинственного черного мага Кхамул и сам удивлялся тому, как ему легко удается управляться с нравом пламенного властелина Мордора. Браслеты, касания плечей, тихие разговоры, они словно бы играли в какую-то странную игру из которой кто-то из двоих не собирался выходить проигравшим, но Саурон будто бы постепенно сдавался. – Возможно ты прав, он так заигрался в смертные чувства, что сам стал их заложником, – понимающе кивает Кхамул и усмехаться, носом зарываясь в почему-то пахнущие лесом волосы эльфа. – Шалафи упоминал, что все дело в кольце... – сонно отвечает ему темный маг и целует смуглую шею, чтобы заглушить мысли о своем учителе и заменить их мыслями о желанном развлечении. Назгул задумчиво вздрагивает, но додумать мысль о кольце ему не дают теплые губы, смывая все смутные мысли о бывшем учителе. Теперь он учился любить заново и Даламар был куда более приятным учителем.