tainted love

На электронных часах за баром почти двенадцать. Ещё четыре неполные минуты и бородатая крёстная фея в костюме менеджера лёгким движением руки превратит бал в конец смены, а тыкву в расчёт за неделю и долгую дорогу домой на перекладных. И закончить бы раньше, но модный трэк идёт на второй круг, и ягодно-красные лазерные полосы вновь режут извивающийся лентами белёсый дым под тяжёлыми балками потолка. Громко, ярко, душно и хочется закрыть глаза, но чёрта с два – Минсок даже моргает через силу. Потому что не знает, не понимает, почему так и кто виноват: пропитанный напряжением пятничный вечер, отравленный алкогольными парами воздух или он сам? Почему среди десятка капающих ему слюной под ноги мужиков он выбирает именно его? Менеджер выплывает из-за угла и тычет пальцем в пустое запястье, туда, где совсем недавно красовался проигранный с пару недель назад ролекс, но Минсок упрямо хмурится и, развернувшись на сто восемьдесят, многозначительно виляет обтянутой тесными штанами круглой задницей. Подождёт. Не его смена закончилась с пару минут назад, не его ботинки из кожзама намяли на левой пятке огромную мозоль, не его очередной танец бессовестно игнорируется развалившимся в одном из кресел молодым мужчиной в странном полосатом пиджаке на голое тело – так кажется Минсоку, пока из-за тяжёлых складок грубой ткани не выглядывает треугольник белой майки. Комбо. Минсока кроет сразу, да так, что самому страшно. Под конец рабочего дня обычно хочется заползти под кровать и прописаться там на пожизненное, а не извиваться перегревшейся на солнце змеёй по усыпанному цветной фольгой подиуму в надежде поймать чужой незаинтересованный взгляд. Обычно, но не сегодня. Сегодня он почти швыряет перед собой попавший под горячую руку стул, медленно опускается на него и тут же стекает на пол горячим желе. Колени разъезжаются в стороны до треска швов на ширинке брюк, края жилета сползают по бокам, и тело идёт волной, являя голодной публике блестящий от пота живот. Минсок закрывает глаза, рисует в воображении широкие ремни из мягкой кожи, грудью тянётся за ними вверх и не перестаёт облизывать губы. Ему нравится, ему всё это нравится. И то, как он чувствует своё тело, и то, что оно может, и полные восторга крики там и тут, и даже похотливые взгляды. В конце концов, ни одному из них не достанется больше, чем пожелает дать сам Минсок, а что об этом думают любители совать деньги в трусы, ему глубоко плевать. Они и идут сюда для того, чтобы, пихая очередную десятку в карман джинсов на крутящейся перед глазами заднице, мечтать о том, как она, такая круглая и упругая, из всей толпы выберет именно его и, недолго думая, запрыгнет на подрагивающий от возбуждения член. Минсок успевает обиженно сморщиться в ответ на собственные мысли, но быстро приходит в себя и расплывается в улыбке. Он любит свою работу, а чувствовать себя мясом - нет, и абстрагироваться получается далеко не всегда. Особенно учитывая тот факт, что две трети зрителей искренне верят в интересную формулу «пластичненький мальчик на подиуме равно шлюха». Минсоку эта формула не импонирует от слова никак, а особо охуевшие личности с расшатанными тормозами и членом вместо мозгов отправляются в бан нежными руками охранника стоит ему только повести бровью. Он, может, и танцор, но точно не местная проститутка. Поэтому каждый его выход неизменно сопровождается поиском того самого лица, для которого он едва ли не трахается с шестами, стульями и прочим реквизитом, протирая собой все горизонтальные поверхности в пределах сцены – это уже детали. Главное, чтобы одного, остальных Минсок затемнит сам. Затемнит, сотрёт, закрасит – неважно. Ему достаточно картинки в голове, где укрытая тьмой комната, распахнутое в ночь окно и два силуэта, один из которых – он сам, а второй... хотя бы замечает его существование. Потому что мужчина в пиджаке, ради которого кто-то очень глупенький уйдёт сегодня домой с неоплаченной переработкой, и не думает обращать на него внимание. Он медленно посасывает воду со льдом из высокого стакана (при живом-то бармене), вертит лохматой башкой, высматривая кого-то в зале и создаёт впечатление человека, который шёл в библиотеку, а попал на свингер-пати. Минсок бы посмеялся, но некогда – он злится и готов танцевать до посинения, лишь бы этот в полосатом... - Ещё живы? – звонкий голос мальчика-ведущего в очаровательном костюме белого кролика врывается в сознание так же внезапно, как и смена трека. – Сейчас станет совсем горячо. Встречайте... Минсок растерянно трясёт опустевшей головой всю дорогу до гримёрки и только там приходит в себя, щедро и под скрипучее хихиканье Тао нарекая собственное отражение конченным идиотом. - Мин, - человек-борода вырастает из-за спины и решает охренеть как раз тогда, когда он почти уже мирится с мыслью о переработке и непробиваемых мужиках в полосатых пиджаках. – Пять минут на освежиться и в приват, понял? - С какого? Мой рабочий день вот, - Минсок хмурит брови и кивает на часы, - окончен. - Меня не ебёт, котик. Заплатили – отработаешь. - Но... - Особых пожеланий нет, можешь даже не переодеваться – оттанцуешь и свободен. Менеджер говорит ещё что-то, пожимает плечами в ответ на возмущённый бубнёж и удаляется, сообщив напоследок номер комнаты, а Минсок лохматит волосы полотенцем и уныло плетётся к выходу. Душ принять он всё равно не успеет. Семь. Комната номер семь. Последняя в элитном «красном» коридоре второго этажа, просторная, но не слишком, с высокими потолками, широким диваном и кучей места для танцевальных фантазий особо изощрённых плясунов вроде Тао с его ужасающими по амплитуде шпагатами, бесконечными задираниями ног к небесам и кувырками через голову. Тао нравится семёрка, а вот Минсоку – нет. Потому что чаще всего там его ждёт старый, но не совсем добрый дядюшка Ли с хитрым прищуром абсолютно чёрных глаз и отвратительной привычкой цокать языком всякий раз, как очередная поза или движение Минсока приходится по вкусу его извращённой натуре. Ли – суровый мужик с высокой должностью, большой семьёй и тайной любовью к обтянутым кожаными штанами круглым попкам местных мальчиков. Любовью такой глубокой и всеобъемлющей, что подмигивающие неоном надписи, вежливо напоминающие гостям не душить несчастных танцоров (и не совать им в рот кроличьи хвостики с меховых трусов), были созданы специально для него. В двух словах, любимый клиент. Минсок почти уверен, что за дверью именно он, поэтому и замирает на пороге, открыв рот, когда видит обтянутую полосатой тканью спину. - Оу... – вырывается у него. Тот самый молодой мужчина в странном пиджаке, который имел совесть проигнорировать всё его выступление, оборачивается и расплывается в гаденькой улыбке: - Ты здесь, я уж думал, не придёшь. - Знаете, - Минсок редко церемонится с клиентами, но с этим почему-то хочется держать дистанцию. - Если смотреть на сцену, а не по сторонам, не придётся отваливать столько денег, чтобы задерживать танцоров после рабочего дня. Он вообще-то не собирался обиженно рычать и ругаться, но желание покусать засранца лезет изнутри само, без его на то разрешения. - Какие мы злые. Минсок и правда злой, очень – он кривляется на сцене как в последний раз, чтобы поймать взгляд бессовестного наглеца, который весь вечер стабильно кладёт на него хрен, а к ночи берёт и оплачивает приват. Хуже только то, что сам он мокрый, солёный, в той же одежде и с сырыми от пота взлохмаченными полотенцем волосами по сравнению с этим вылизанным мачо выглядит настолько уставшим и заёбанным, что обидно вдвойне. Хорошо хоть макияж не смыл. «Вылизанный мачо» напротив секунд с десять сканирует лицо Минсока, хватает с полки пульт, быстро щёлкает пальцами по кнопкам, выбирая трек, кидает обратно и подходит ближе. - Я Лухан, - и улыбается уже совсем по-другому. Минсок обезоружен. Он моментально теряется, сглатывает скопившийся на языке яд и совсем не знает, что сказать. - А твоё имя..? - М... Мин. - Настоящее? - Почти. Он снова замолкает, позволяя Лухану просто смотреть на себя. Это необычно, но успокаивает. Во взгляде Лухана нет и намёка на привычное Минсоку «ябытрахнул», он мягкий, спокойный, притягивает и совсем не пугает. Минсок, честно, готов стоять под ним до следующей рабочей смены, но вряд ли кто-то согласится платить за криповатые гляделки. Ему – точно никто. Поэтому он с трудом отмирает, предлагает Лухану сесть и, убавив освещение до комфортного, возвращается к... клиенту? Минсоку странно его так называть, даже внутри своей внезапно опустевшей головы. Из-за неё он и суть выбранного Луханом трека ловит не сразу, ругает себя за это, но не сдаётся и входит, наконец, во вкус и ритм. Песня идёт на повтор, и тяжёлые гитарные рифы начинают давить на Минсока, отскакивая от бордовых, словно залитых вином, стен. Скрипучий голос вокалиста то умоляет не трогать, то почти приказывает... Touch me baby, tainted love. Лухан будто слушается, медленно встаёт, подходит так близко, что может, наверное, чувствовать жар разгорячённого танцем тела, и тянется ближе, но... - Руки, - предупреждает Минсок. Лухан знает, не может не знать, что подобных ограничений здесь нет, но беспрекословно отступает назад, соглашаясь играть по правилам. Минсоку это льстит, и он раскрывается ещё больше, танцует ещё откровеннее, с удовольствием про себя отмечая, что Лухан нервно переминается с ноги на ногу и без конца кусает губы. И сволочь он, наверное, потому что дразнит, как умеет. Прижимается спиной к чужой груди, скользит до пола вниз и, как следует оттопырив назад задницу в тесных брюках, поднимается обратно. Лухан почти вслух охает и сжимает руки в кулаки, а Минсок разворачвается и, нарушив собственные правила, ведёт ладонями по широким плечам, просит: - Переключи, - и касается лбом твёрдой груди. I cannot stand the way you tease. Это последнее, что слышит Минсок перед тем, как выжравшая кусок души чья-то там порочная любовь сменяется на звенящую тишину с редким потрескиванием старых ламп. Лухан возвращается тут же, тянет Минсока в объятия и, забравшись ладонями под влажный уже джинсовый жилет, ведёт по сырой спине вверх, вниз и снова вверх. Минсок возмущён, он пытается вывернуться, но вместо этого прижимается только ближе, и Лухан без стеснения пользуется этим, почти затаскивая мокрого как лягушка Минсока на себя. - Мне можно, - отрезает Лухан, догадываясь, что и какими словами скажет сейчас о нём Минсок, но он готов бороться. Да, за незнакомого мальчишку со сцены стрип-клуба. Лухану плевать, одобрят это знающие его люди или нет. Распахнутых в чистейшем изумлении глаз достаточно, чтобы понять – он попал по адресу. Пусть не там, где это делают приличные люди, и не так, как принято у благообразненького большинства, но, опять же, плевать. На всё плевать. Минсок молчит. Он как зачарованный следит за эмоциями на лице напротив и не успевает сообразить, отодвинуться, оттолкнуть. Лухан резко тянет его на себя, наклоняется и, укусив за нижнюю губу, целует. И Минсок понимает, виновато всё: и пропитанный напряжением пятничный вечер, и отравленный алкоголем воздух, сочащийся из-под прикрытой двери, но больше всего – он сам. Потому что среди десятка капающих ему слюной под ноги мужиков он выбирает именно Лухана, и никого другого. - Хочешь, подвезу? – раздаётся откуда-то из-за спины, когда Минсок выползает на улицу на ватных ногах и без сил, но с зарплатой и желанием спустить её в баре на следующий же день. - Лухан, я не... - Я знаю, - Лухан кивает, подходит ближе и заглядывает в глаза. - Просто подвезу. - И всё? - И всё. - Хорошо. - А завтра можем сходить на свидание, - тихо бормочет он уже в машине. – Хочешь? Минсок в ответ только улыбается и прячет подбородок в широком вороте толстовки. Кажется, бар отменяется.