Август

Наверно, и у вас такое бывало: еще не знаешь, чем прославишься, а уже придумал, что и как будешь отвечать на вопросы журналистов, берущих у тебя интервью. Бывало, нет? А я, вот так и не смог от этого избавиться, и до сих пор купаюсь в свете воображаемых софитов. Эта маленькая черта помогла мне не чокнуться в Азкабане. Дни напролет я отвечал на вопросы, давал автографы и рассказывал случаи из жизни, которые приходилось выдумывать на ходу. Несмотря на то, что я и был шпионом Сами-знаете-Кого в министерстве, жизнь моя была скучной и однообразной. Детство было бедное, серое - ни друзей-хулиганов, ни первой любви, ни таланта, ни приключений. Так для меня и прошла бы вся жизнь, как дождливый августовский день, если бы на третьем курсе наша учительница Прорицания, эта чокнутая старуха, заглянув в мою чашку, не воскликнула бы: «Мальчик мой, да ты станешь знаменитым!» Я с изумление посмотрел на нее - «О да, чаинки не врут!» Бред, скажете вы. А я поверил. И не зря, ведь как-никак, я знаменит. Может не так сильно как Дамболдор, или, скажем, Гарри Поттер, но все же вы меня узнали. Наверно, вы видели плакат с моей фотографией или читали обо мне в «Пророке» или какой-нибудь другой газете; а ,может, вам обо мне сказали мама с папой или бабушка? Что-то типа: «Опасайся, малыш, это – Август Руквуд, он убил твоего дедушку-аврора». Да, малыши, опасайтесь. Впрочем, мы ведь не в сказке, где есть только плохое или только хорошее, и я не сказочный злодей, а обычный человек, хоть и Пожиратель Смерти, а сердце у меня есть. Но, всё-равно, опасайтесь, жизнь – не сказка, и хорошего в ней еще меньше. Я аппарирую. Вечер, конец августа. Улица пуста, но вдруг меня ослепляют вспышки множества фотокамер, щелчки, шум. Я недовольно жмурюсь и делаю им жест рукой, чтобы перестали снимать. Я на задании, как-никак – не время для интервью. «Мистер Руквуд!», «Мистер Руквуд!» - журналисты галдят и окружают меня плотной стеной – «Интервью, мистер Руквуд!» Я надеваю капюшон и пытаюсь прорваться сквозь эту толпу, они расступаются, освобождая мне дорогу. За спиной я снова слышу треск фотокамер и гул оваций. Сегодня я слишком занят, у меня поручение Лорда, к тому же, я сам вызвался на это дело - по личным причинам. Предателей я не прощаю, в этом мы с Лордом похожи. Сворачиваю в переулок, и вдруг чьи-то пальцы хватают меня за запястье. Вот и незапланированная жертва: блокнот, вместо пера у этого чудика какая-то оранжевая палочка с синим концом – магловская ручка, самая дешевая, насколько я знаю. - Мистер Руквуд, интервью.- говорит он с какой-то странной, как будто обиженной интонацией. Изо рта у него идет пар, ведь вечер и уже конец августа. Вот ведь смелый, на что только не пойдут журналисты… Но, я уважаю смелость. - Интервью?- пытаюсь его передразнить – А как насчет того, чтобы попасть за кулисы, а? Во тьме переулка его глаза загораются жадным огнем. - Только не отставай! – бросаю я и устремляюсь вперед. Я не собираюсь давать ему поблажек, работа есть работа, если будет мешать – я избавлюсь от него. Он догоняет меня и идет рядом. Теперь я могу его нормально рассмотреть; хотя чего парня рассматривать, то? И вообще, что стало с моей фантазией? Раньше я всегда представлял на месте интервьюера молоденьких девушек, трепетавших перед моим величием и успехом. Одним взглядом, который, я, кстати, долго репетировал перед зеркалом, я заставлял этих юных прелестниц смущаться и краснеть. Это было приятно, но еще приятнее было укрощать, подобно тиграм, зрелых, прожженных журналистов, много повидавших на своем веку. Я был великолепен, и все они, в конечном счете, признавали это. И вот, усилием моей воли парень превращается в брюнетку со вторым, нет, лучше, с третьим размером. «С моей фантазией еще все в порядке» - довольно замечаю я про себя, любуясь на свою спутницу, пусть она смотрится немного странно среди обшарпанных домов маленького немецкого городка, Дуисбург, кажется, она все-равно очень хороша. До таверны, где поселился этот предатель довольно далеко. Я специально аппарировал подальше, чтобы пройтись и насладиться мыслью о скором отмщении. Моя пальцы приятно холодит стекло пузырька с воспоминаниями, которые я взял у одного судебного служащего, присутствовавшего на этом заседании. Я взял их, чтобы посмотреть вместе с бывшим другом, и только потом убить его. О нет, не думайте, что я вызвался на это дело, потому что люблю убивать, напротив, я предпочитаю работу другого рода: без крови и насилия. Но с Игорем я должен покончить сам. Я не собираюсь пытать его или что-то еще в этом роде, я даже не знаю, что я ему скажу; а ведь сказать я должен, за себя, за Барти, за всех… Нужно найти правильные слова сейчас, но не получается сконцентрироваться – отвлекает стук каблучков моей спутницы. Я мог бы, конечно, раз это моя фантазия, представить, что она идет бесшумно, но женщины всегда шумят, а все должно быть по-настоящему. Она семенит за мной, стуча тонкими каблучками по каменной мостовой; иногда она оступается, теряет равновесие и, чтобы не упасть взмахивает руками. Это выглядело бы очень мило, но я – Пожиратель Смерти, иду, чтобы убить человека, погубившего столько лет моей жизни и моих друзей, и я начинаю раздражаться. Азкабан – не курорт. И еще ни в одном своем интервью я не говорил о том, что на самом деле там было. Дементоры, страх, холод, одиночество, но самое жуткое это когда под утро, Долохов в соседней камере начинал петь. Это было невыносимо, лишь в эти моменты я хотел умереть. Он пел на каком-то внеземном языке, хотя, скорее всего, это был русский; он пел старательно выпевая эту заунывную песню, с непонятно откуда взявшейся силой чистым и глубоким голосом. Он начинал петь ее всегда перед рассветом и ветра, обдувающие остров, и шум прибоя были для него оркестром. Во мне в этот момент все отступало, как бы, освобождая место для этой песни. В эти минуты я хотел умереть, чтобы моя душа, чтобы то, что осталось от моей души растворилось в этой песне, стало ее частью, тогда и я, хоть раз в жизни стал бы частью чего-то прекрасного. Мы пришли, а я и не заметил, вспоминая обо всем этом. Похоже, это был первый раз, когда я говорил в своем интервью об этой песне, мне стало обидно, обидно до слез, что я поделился, возможно, лучшим, что во мне было с этой брюнеткой, которой ведь и не существует даже. Кто просил меня говорить все это именно сейчас? Я обернулся, чтоб посмотреть в ее глаза, но вместо нее со мной стоял тот самый парень, при нем не было ни блокнота, ни ручки. Взглянув на него, я понял, что он стоит здесь с самого начала и именно ему я все рассказал. Он стоял в каком-то оцепенении, глядя куда-то вдаль. Потом он, все еще продолжая смотреть на то, что увидел в своей памяти, протянул мне руку. Но я не пожал ее. - Мы должны попрощаться.- сказал он, все с той же обиженной интонацией. И я пожал ему руку. Игорь Каркаров не успел вспомнить моего лица, я убил его сразу, без воспоминаний и разговоров. Два простых слава и того, кто предал меня и моих друзей - нет. Но их тоже нет. А я? - Я стал таким, каким я стал…сожалеть поздно. – И это был ответ не журналисту, а самому себе.