Доверяй апрельскому снегу

Вдали, чуть скрытые белёсым туманом, — величественные горы с заснеженными вершинами; высокие старинные стены, построенные когда-то могучим инистым великаном и его верным конем Свадильфари, возвышаются неприступной крепостью. Северный ветер треплет кроны дубов, елей и ясеней, раскинувших свои витые ветви. Внизу — изящные сады и фонтаны. Он стоит на широком балконе своего чертога и смотрит в никуда. Длинные золотые волосы, кое-где хитро заплетенные в косы, треплются от ветра. Его взгляд тяжел и задумчив. Он думает о будущем. О далёком, возможно, будущем, а, быть может, совсем даже наоборот. Кто знает? Даже он не может разгадать все тайны девяти миров, как бы сильно не старался. Даже он не может предугадать и уберечь, предупредить и предотвратить — как бы он не пытался: пока не может. Его тревожат странные сны. Страшные, пугающие — будто вещие. Каждое утро ему кажется, будто всё уже решено и узнано им этой очередной тревожной ночью, но раз за разом, когда утренняя пелена недавнего сна рассеивается, он понимает: либо он не так мудр, как ему всегда хотелось, либо кто-то умело водит его за нос. Каждую ночь он видит оголенные, сожженные хаосным пламенем руины, горы трупов бравых эйнхериев, искаженные невыносимыми страданиями знакомые лица, огромную клыкастую смердящую пасть невольного чудовища, а дальше… только пустота. Лишь ощущение ледяных пальцев двуликой Хель на своей шее. Он незаметно содрогнулся, по спине побежали невольные мурашки. Его волновало многое. Особенно — его кровный брат посреди всего этого пепелища. Он взглянул в сторону радужного моста, издавна соединяющего небесную обитель с миром смертных, и задумался. В Мидгарде, наверное, сейчас весна. Почки на ветках набухли, солнце потихоньку нагревает продрогшую после зимы землю, талые ручьи прогоняют зимнюю прохладу… В Мидгарде, наверное, сейчас хорошо. Он всегда любил Мидгард и посещал его довольно часто в былые времена. Ему нравились и по сей день нравятся хрупкие недолговечные жизни, теплящиеся в смертных телах, их ничего не стоящая суета и глупые наивные мечты. Его вдохновляет стойкость их крохотного духа и противоречивость натуры — это чем-то сближает людей и богов. Однако, в смертном мире есть и немало странностей. Например, почему мидгардцы поголовно считают его дряхлым стариком? В душе, быть может, он такой и есть, с этим он не мог спорить, — консервативность вполне могла бы стать одним из его многочисленных имён, — но снаружи? Неужто смертные думают, что добрая Идунн лишь его обделяет чудесными молодильными яблоками? Или зачем они долгие годы и века придумывали всё новые и новые небылицы про могучих северных богов, а теперь вдруг не сочиняют и висы? И всё же, смертный мир в последние дни снова начал манить его по разным причинам. Одна из них — неповторимая мидгардская весна, а другая… *** Сквозь бред недавнего сна и еле разлипшиеся глаза он увидел уже привычный простой белый потолок. За окном послышался противный липкий треск. Локи с хрипом и стоном продрал сонные глаза, потер заспанное лицо и поднял растрепанную рыжую голову со смятой подушки. Он сильно разленился в Мидгарде: спал до полудня и не волновался ни о чем. Почти ни о чем. Тонкой ладонью он нащупал первую попавшуюся футболку и с трудом напялил ее на себя, отмечая при этом, что она явно была не его. Спать еще хотелось, но горячего свежего кофе в это прохладное утро хотелось сильнее, поэтому он недовольно встал на ноги и поплелся на крохотную кухню своей съемной квартиры в Тронхейме. Перед этим он взглянул на свою двухместную широкую кровать — привычка спать на просторном ложе никуда не делась — и невольный хаосный огонь привычно вспыхнул в его дьявольском сердце. Он зажмурился, отогнал от себя страшные мысли и пошел ставить чайник. До заветного свиста оставались считанные минуты. Ветер на улице завывал с новой силой, шевелил верхушки деревьев и бил в чистые стекла. Локи сидел на столе, махая ногой в воздухе, и ждал, когда наконец закипающая в чайнике вода начнет выпускать клубочки пара из носика. Вдруг ветер ударил в окно особенно громко: Локи вздрогнул от неожиданности, и тут по всей маленькой квартирке раздался оглушительный стук в дверь. Рыжеволосое божество округлило от удивления глаза и соскочило со стола. «Какой дурак стучится, когда есть грёбаный звонок?» — раздраженно думал он, уверенный, что это опять какие-нибудь торговцы или, как их называют здесь, мошенники. Несколько незамысловатых замков, и входная дверь оказалась открытой. За ней стоял крупный мужчина с недовольной физиономией, припорошенный мокрым снегом с ног до головы. В длинных золотых волосах, ярком голубом единственном глазе и легкой щетине, статной осанистой фигуре и вечном взгляде старика на молодом лице он узнал своего старого близкого знакомого, и осознание того, кто зашел к нему в гости, ознаменовалось свистом наконец закипевшего чайника. Локи долго и безэмоционально вглядывался в промокшего гостя, а потом зачем-то безрезультатно решил всё же закрыть дверь перед его лицом — небольшая, но сильная рука не дала ему этого сделать. — Даже не пригласишь? — вопросил гость без какого-либо укора в голосе. — Ужасно негостеприимно. — О боги и все девять Миров, — закатил Локи глаза, а потом опять обратил свой взор на него, — Один, ты даже здесь меня достал, да еще и в мой долгожданный заслуженный отпуск. — Никакой это не отпуск, — ответил он и сделал шаг вперед, в тепло городской квартиры, захлопывая за собой дверь, — ты просто сбежал сюда без моего согласия. — Больно мне нужно твое согласие, — прошептал чуть слышно Локи, всё же недовольно приглашая своего названного братца войти. Тот снял с себя верхнюю одежду, отряхнул прилипший снег и прошел за хозяином жилища на кухню, где бедный чайник чуть ли не взрывался от переполнявшего его свиста. Один с тщательно скрываемым удивлением осмотрел чуть ли не нищенское жилище: кое-где потрескавшуюся от времени белую плитку на стенах, потрепанную мидгардскую кухонную утварь и технику, жалкий деревянный столик и скрипучие табуретки рядом. Без внимания не обошелся и сам Локи Лаувейсон, что-то колдующий над двумя кружками. Чёрная мешковая объемная футболка, явно не для такого низкого и костлявого тела, как у него, не была чем-то странным и необычным: Один видел его в одеяниях и похуже. Его огненно-рыжие кудри были так же длинны и роскошны, как и всегда, вечные веснушки на маленьком вздёрнутом носу тоже остались на месте, зелень глаз всё также недобро сверкала из-под длинных, тоже рыжих ресниц, но в этой обыденности и простоте главной оторвы всех девяти Миров было что-то… ужасающее. Будто Фенрир прикидывается верным домашним псом, лижущим хозяину руки и в восторге виляющим хвостом. Когда Локи разливал кипяток по кружкам, и пар клубками дымился у его недовольного лица, Одину вдруг почудилось, что сейчас что-то вспыхнет, взорвётся, и они окажутся в том самом сне, где лишь горы трупов, отчаяние и устрашающее пепелище недавней кровавой бойни, и он, его кровный брат, в центре этого беспощадного пекла. Он со вздохом отвернулся к окну, где, к его разочарованию, вместо весенних тёплых лучей, молодой листвы и жужжащих шмелей бесилась мокрая противная метель. — Ну и зачем пожаловал? — услышал он сбоку обманчиво медовый голос, — неужто, соскучился больно? Или хочешь экскурсию по современной Норвегии? — Я пришёл поговорить. Локи заинтересованно вскинул брови. — Понятненько. Затем он отложил в сторону кружки с недоделанным кофе, открыл небольшой гудящий холодильник и достал оттуда по бутылке пива. Один проследил взглядом за бутылками в руках Лаувейсона. — Серьезно поговорить. Локи остановился. Потом вздохнул удрученно, закатывая глаза, поставил пиво на место в холодильник и вытащил вместо них бутылку креплёного вина. — О Рагнарёке. Локи замер с бутылкой в руке. Привычный жар вдруг спал с его щёк, взамен ему в них забило неприятным холодком. В груди же, напротив, вдруг вспыхнуло древнее хаосное пламя, приятно уколов прямо в сердце, и от этого снова стало жутко. Будто кадры будущих воспоминаний замелькали перед кошачьими зелёными глазами. Фенрир высвобождается от своих пут… Зов Гьяллархорна возвещает об опасности… Волчьи сыновья лишают вселенную света… Зловещий змей Йормунганд выходит на поле боя, сверкая клыками… Мрачная Хель ищет новых спутников, огненный Сурт сжигает землю, гигантский корабль из тысячей мертвецов качается на вышедших из берегов волнах, а он… Он возвышается над всем этим действом, наблюдая за кровавым закатом некогда могучих богов. Он видит, как в клыкастой пасти чудовищного волка исчезает тот, кто когда-то освободил его из хаосных скучных пут и даровал относительную свободу, а смертоносный яд капает на… Локи вздрогнул. Всё это пронеслось в его голове за долю секунды; тайных страх, который он не открывал никому по сей день, снова разливался по разгорячённым венам, смешиваясь с жидким внутренним огнём. Когда он наконец пришёл в себя, Один серьезно глядел на него со своей табуретки, и тогда Локи поставил бутылку вина оттуда, откуда ее взял, порылся в нижних кухонных ящиках и вызволил откуда-то припасённый пузырёк с дорогим коньяком. — Благодарю, Локи, — незаинтересованно проговорил Один, когда его стакан был наполнен. Локи промычал что-то невнятное в ответ, залпом осушил свой стакан и, шумно шмыгнув носом, налил себе еще. — Ну и? — хрипло спросил он, собираясь выпить снова, — не доверяешь мне и хочешь заранее связать кишками Нарви? — Я чуть ли не единственный, кто доверяет тебе, и ты это знаешь. — Откуда мне знать, что творится в голове у всемудрейшего? — съязвил Локи. Чувство обиды было знакомо ему. Он не помнил, когда почувствовал его впервые, но чувство это было одним из самых ярких за его жизнь «на поверхности». Вот и сейчас маленькие иголочки обиды, словно шипы терновника, медленно вонзались в кожу по всему телу. Ощущение острия иглы, проходящей через собственную кожу, тоже не было для него чуждым. — В тебе я уверен, — твёрдо ответил Один, и Локи кивнул, не веря ни единому слову, — по крайней мере, пытаюсь: это не так уж и легко после всего того, что ты натворил. Но сейчас я не уверен в другом. — И в ком же? Один открыл было рот, но почему-то неожиданно даже для себя замолчал. В сознании откликнулось что-то разумное, но в какой-то степени стыдное, хотя и свойственное настоящему Всеотцу. Легкое, но хорошо ощутимое подозрение тенью легло в его испытанный временем разум. Тогда он впервые подумал о том, что его доверие к кому-то даже самому близкому не всегда может быть оправдано… Пригоршня апрельского снега слышимо ударила в окно, порыв ветра трясанул стекло в раме. Он снова взглянул на Локи. Всё в его внешности было мило и безобидно: только глаза, по-кошачьи хитрые, могли навеять непередаваемое беспокойство. И навевали. Сейчас он вопросительно глазел на Одина, подперев рукой щеку и крутя в пальцах очередной стакан коньяка. Вот так непринуждённо и беззаботно он обычно и совершал такое, за что других уже давно бы выперли из Асгарда цверговой метлой: раскручивая сумку в руках или насвистывая что-нибудь себе под нос. В такие моменты Всеотец изо всех сил пытался не верить в его виновность, но оказывалось всё в точности до наоборот. И сейчас… Что он должен был сделать сейчас? Кому не верить? Впервые за свою многовековую жизнь он не знал, как поступить — даже испитая из источника Мимира мудрость, ради которой он лишился глаза, лишь мешала сейчас сделать шаг в единственно верную сторону. Один неопределенно выдохнул, борясь с собственными сомнениями, и выпил свою первую, так и не тронутую до сих пор порцию, а потом всё же решился поделиться некоторыми из своих мыслей. Лишь некоторыми из них. — У меня есть подозрения насчет… Один резко замолчал снова, но теперь уже не из-за страха взболтнуть лишнего. Локи тоже чуть встрепенулся: за его спиной послышался скрип открывающейся двери, и Лаувейсон заметил, как единственный сверкающий глаз Одина медленно раскрывается всё шире и шире, как и рот, будто от сильного потрясения. Разъедаемый жгучим интересом, Локи обернулся на дверной скрип, но не увидел там ничего необычного и интересного: всего лишь сонный и совершенно нагой Тор, почёсывающий свою аппетитную филейную часть. Локи беззаботно помахал громовержцу рукой, но тот по какой-то совершенно неведомой ему причине сделал такое же удивленное лицо, как и у своего отца, и тут же снова скрылся в спальне, громко хлопнув дверью. Локи звонко рассмеялся в голос, даже не пытаясь хотя бы приглушить хохот рукой ради приличия. — Тор! — заорал он сквозь смех в закрытую в страхе дверь. — Ты не бутерброд! Правило пяти секунд не сработает, он уже увидел тебя! Один закрыл глаз и попытался утихомирить свои расшатанные нервы, глубоко вдыхая через нос и медленно выдыхая. Он опрокинул еще стаканчик и под непрекращаемое хохотание Локи произнёс ёмкое «мнда» вместо всех тех бранных слов, что роились у него в голове.                             Прошёл почти час, а снег за окном всё не стихал. Он валился крупными мокрыми хлопьями с посеревшего неба на мокрый асфальт, ввергая в уныние. Ни луча не проникло в маленькую, только что обжитую кухню — лишь фары машин изредка сверкали на белом потолке. За расшатавшимся столом сидело трое: они пили горячий кофе. Не слишком крепкий, чтобы взбодриться, но достаточно вкусный, чтобы настроение хотя бы чуть-чуть смогло подняться. Им не были чужды смертные наслаждения, далеко не были, и, быть может, они ощущались даже острее, чем у людей — просто потому что это не было для них ежедневным надоевшим ритуалом. Многое было недосказано между ними, многое — упущено, да и разболтано по-глупости или еще из-за чего было немало. Их связывало многое, и в то же время они были чересчур разными, чтобы понять друг друга без слов. Хотя сейчас слова казались излишни. Несмотря на множество развлечений и наслаждений, доступных асгардским богам, просто сидеть рядом друг с другом и пить кофе, когда за окном бушует холодное весеннее безумие, было непередаваемой радостью. Было спокойно. Казалось, лишь по отдельности их могли коснуться страшные мысли о зловещем пророчестве, а вместе они будто становились… сильнее? Никто из них не смог бы точно описать это странное, почти смертное чувство единства и непобедимости. А апрельский снег всё падал и падал, подозрительно напоминая зимние проделки. Однако, приближаясь к тёплой земле, он превращался в капли дождя и растворялся в будущих весенних ручьях. *** Она смотрит мёртвыми глазами через пелену хелевых снов. В ее безжизненном взгляде можно было бы прочитать безжалостный интерес, словно безумный учёный цинично наблюдает за букашками под микроскопом. Ее искренний старческий смех вдруг отчётливо разносится по подземному царству, и даже сама Хель содрагается от этого зловещего сумасшедшего хохота.