***
Так получается, что в первый раз Леонард теряет дыхание, когда смотрит в чужие глаза близко-близко – в них, широко распахнутые, еще не осознавшие толком, что случилось и почему он, Ричард Окделл, герцог Надорский, вдруг оказался на земле. «А вот так вот, дорогой герцог», - посмеиваясь, должен был сказать Манрик, секунду тому назад повергший его в очередном тренировочном сражении, - «Меньше надо ловить ворон, то есть, воронов, конечно... И постоянно следить за противником, просчитывая его шаги!» Вот только к кошкам летят и шаги, и все другие слова, почему-то вставшие поперек горла, и Манрик смотрит, смотрит, смотрит - и никак не может оторваться от серой предгрозовой пелены перед своими глазами. Второй раз происходит неожиданно. Вообще много чего происходит с ним теперь неожиданно, чем Леонард сильно недоволен: как так, и это с ним-то, привыкшим планировать всю неделю наперед?! И он планирует, и отправляется в инспекции, и кричит - о, кричит он, похоже, тоже уже по расписанию, внутреннему: два часа пополудни, новые доклады, новые дураки - как и он, не на своих местах, только им еще об этом не рассказывали так доступно и ярко. И в любой момент - неизбежное, как ураган: "Господин генерал...", и глаза эти – серые, красивые. А еще глупые и виноватые, хотя Окделл старается быть лучше - Манрик видит. И снова вздыхает, и идет разбираться с этим недоразумением - потому что, зная Ричарда, это может быть что угодно: от пролитого на приказ шадди до застуженной, негнущейся шеи. Поэтому когда в очередной раз подняв глаза от бумаг Леонард видит сияющее лицо и слышит поздравления, объемные, многословные и - главное! - искренние - с днем рождения (который он, вообще-то, уже лет десять как празднует исключительно лишним бокалом «крови» да дополнительным часом сна), что-то внутри у генерала крошится, хрустит, как ломкий весенний лед под ногами в детстве. И дыхание как-то глупо спирает, а на щеки лезет точно такая же солнечная ответная улыбка… Третий раз - расплывчатый, душноватый, вымотанный, как и ситуация, подведшая Лео к этому состоянию. Он не спал уже вторую ночь, дождь за окнами лил как ненормальный, дороги развезло, а работа каждый день выгоняла на выстуженную улицу и заставляла проверять гарнизоны, разъезды, казармы и квартиры... И тут же – документы, письма, отчеты. Порой генерал начинал ощущать себя какой-то бумажной крысой, писарем из отцовской канцелярии. За исключением разве что тех фактов, что служил он при штабе и писал не о доходах из западной Марагоны или, скажем, южной Придды, а о делах армии. Впрочем, первичным распределением средств своих ревизуемых он предпочитал заниматься лично, чтобы быть уверенным, что таллы уйдут туда, где их применят наиболее толково. Леопольд Манрик не возражал. В общем-то, обычная и рутинная работа на этот раз обросла дополнительными сложностями и медленно, но верно доводила его до ручки. Неудивительно, что Леонард не сдержался и все же позволил себе лишнего, ознаменовав конец затянувшейся на двое суток писанины тремя бутылками "крови". То ли кровь оказалась паршивая, то ли Манрик успел отвыкнуть, пообещав себе некогда, что не будет напиваться в присутствии юного Ричарда. Так что надрался он тогда совершенно безобразно, и в общем-то был не виноват, что укладывавший его оруженосец оказался так близко. Наутро зверски болела голова, а еще все остальное тело - и сердце. Последнее болезненно сжималось, когда Леонард смутно вспоминал скомканный ночной поцелуй, украденный без согласия. Четвертый раз. Дыхание сбивалось вместе с бешено мечущимся пульсом. Генерал стоял перед дверью в чужую комнату и совершенно не представлял, как ему объясниться, не сорвавшись ненароком на крик, и чем можно искупить подобную вину. К дуэли Манрик был готов, к верному безразличию или отвращению в глазах - ни на кошкин хвост. Пришлось отвесить себе оплеуху, чтобы побороть постыдный страх и сделать шаг навстречу неизбежному разговору. Леонард постучался, подождал, заглянул внутрь. Комната была пуста.***
Пятый. Лео смеялся, как умалишенный, пока пальцы его оруженосца сжимали медленно набиравшуюся алым ткань; пока обескровленные, разом побледневшие губы что-то беззвучно кричали окружавшим их людям; пока восхитительно серые, потемневшие, словно перед зимним штормом, и вновь так широко распахнутые глаза метались по его лицу, цепляясь за каждый су и безмолвно умоляя остаться. И глупо-то как все получилось! Да к кошкам, когда у него и Окделла было иначе?.. Лео прервался, судорожно закашлявшись, и ласково посмотрел на Дикона, чувствуя, как проваливается в серую пустоту.…
Он нашел его два часа спустя, в таверне через несколько улиц - и уже готовым ввязаться в драку с не самым трезвым горожанином и его дружками. Мысленно Манрик приложился лицом к ладони: конечно же, юноша не смог оставаться в гостинице, четырежды шестнадцать раз накрутив себя, послав куда подальше генерала и напрочь запутавшись в четырех стенах и собственной голове. Затем, нагулявшись по городу, явно решил повременить с возвращением и остаться где-нибудь еще. Ну а дальше Лео очень хорошо мог себе вообразить, как взвинченный до предела оруженосец случайно провоцируется местной безработной пьянью, и оскорбленный в лучших чувствах, вызывает обидчиков на дуэль... Впрочем, окинув картину взглядом еще раз, Леонард передумал - скорее уж, кто-то не к месту начал кичиться своим происхождением и, не к ночи будет помянута, Честью. Ну а мужичье и не стерпело, на то оно и мужичье. В любом случае, мальчишку необходимо было выудить из этой передряги, извиниться, отчитать, возможно, извиниться еще раз - и наконец поговорить. Манрик чеканным шагом направился к переругивающимся, уже натягивая на лицо холодную скользкую гримасу высокопоставленного офицера и прокручивая в кармане плаща кошелек, когда один из бугаев - крайний слева - вдруг выхватил из сапога остро блестящий кусок стали и рванулся к мальчишке. Сердце не замерло, и дыхание не прервалось ни на секунду. С холодной яростью, даже не успевшей подернуться инеем страха - а если не успеет?! - Леонард кинулся между спорщиками, отпихивая Окделла куда-то себе за спину и с рычанием перебивая чужую руку, уже летящую Ричарду в живот. Секунда - генерал расслабленно выдохнул: успел, не сплоховал, теперь-то уж они спокойно со всем разберутся, и!.. "И" булькнуло странным комком в горле, вместе с выдохом вырываясь изо рта струящимися теплыми змейками. Манрик удивленно оглянулся за спину, на ошарашенного оруженосца, а потом, все еще не понимая, в чем дело, перевел взгляд вперед и вниз - туда, где под ребрами торчал наполовину вогнанный нож. Амбалы подозрительно быстро рассосались и исчезли в собирающейся гомонящей толпе - это генерал заметил, когда будто в замедлившемся времени падал на подогнувшиеся колени, а потом - на жесткий по... Но нет, очнувшийся юноша все же успел подхватить и бережно уложить его, спасая от грубого знакомства с грязными досками. Лео хочет сказать спасибо, а еще извиниться - говорят, извиняться бывает и поздно, хотя Леонард какой-то толикой души своей надеется, совершенно отчаянно надеется, что его все же простят - но слов не выходит, выходит только странное, пугающее всех вокруг, включая Ричарда, бульканье и хрип. И воздух вдруг становится таким неважным! Что ж, теперь у него на одно отверстие для дыхания больше - наверное, напрямую через легкие - так что он может себе это позволить. И Манрик с зарождающимся в самом сердце смехом вспоминает, как тогда, давным-давно, сгоряча выплюнул оруженосцу, что не собирается из-за него прекращать дышать. И смех этот, не затихая, все рвется из его груди свободной птицей, на хрипящих остатках выдоха унося за собой и глупые страхи, и душу, и любовь...02.04.2020