Юбка

Юбка. Лоснящиеся голени мелькают под шерстяной тканью. Я сижу на диване, Мартин (и юбка, Мартин-юбка, Мартин в юбке) – передо мной, вытянувшись во фрунт и насмешливо смотря сверху вниз. Он всегда смотрит свысока, даже распростершись на полу, сжавшись в трясущийся от вожделения взмокший ком влажного дыхания и черных ремней. Не сразу мне удается оторвать взгляд от бронзовости голых ног и посмотреть Мартину в лицо. Он доволен. Не моей реакцией, не собственной изобретательностью по части выбора костюма – просто доволен. Глаза лучатся, сметая года, проведенные бок о бок, и выжигая на радужке еще один образ нового – в то же время неописуемо «своего», прежнего Мартина. Убедившись, что юбку его я оценил, Мартин присел на диван, развалясь и занимая сразу три четверти свободного места. Думаю, очевидно, что я не пожелал довольствоваться оставленной мне четвертью и предпочел вжаться ногой в его прикрытое тканью бедро, а не в безучастный подлокотник. Мы разговаривали - спокойные, сдержанно-солидные - но в беседе случилась скомканная как конфетная обертка пауза, когда Мартин откинулся на подлокотник и вальяжно разлегся на диване, вытягивая золотисто-смуглые ноги через неуклюжую, одеревеневшую нижнюю часть моего квадратно-застывшего тела, и с самоуверенной небрежностью замолчал. (Псевдо-скромно! Ложно-стыдливо!) Взгляд подернут расслабленной пеленой, но он не дремлет, нет. Следит. Мое проклятье и счастье не спускает с меня глаз. Такая честь заставляет сердце биться в несколько раз чаще, чем это в принципе позволительно. Елозя и дергая пятками, он кое-как снимает сапоги (тум! тум! обувь падает на пол), после чего щиколотки с едва видными красноватыми следами от резинок носков трепетно замирают, вжавшись в мои ноги. От соприкосновения тел в меня вливается звонкий яд. Все, чего я хочу – касаться больше. Дольше. Тягуче-сильно. Безуспешно пытаясь сдержать рвущуюся из-под ребер дрожь, я, будто шутя, похлопал его по опушенным коленям и произнес что-то топорное. Сразу же из-под ресниц ощерилось недовольство моей неуместной поспешностью. Я должен ждать. И я жду. Неуклюжая скульптурка, языческий уродец, пыльный и потный, загнанный в угол и не решающийся сдвинуть ладони хоть еще на сантиметр выше, ближе к бедрам, так обворожительно раздвинутым под прикрытием юбки. (Защита? Доспех? Рубеж обороны? Кого он остановит?) Нарочно-случайно стряхивая мои руки с колен, он приподнялся (показавшаяся полоска кожи между поясом и майкой вызывает во мне сладостные спазмы), страждущим жестом протянув одну руку к бутылке минералки, и, удерживая равновесие, другой рукой уцепился за мое плечо, нежно и кровожадно, оставляя невольные полу-царапины. - Дай воды, - просит он. Что угодно! Сокровища тысячи миров у твоих ног, так доверчиво покоящихся на мне! Отдаю ему бутылку, он обхватывает горлышко губами (с каким удовольствием я прильнул бы к твоему лукаво-розоватому рту!) и жадно глотает солоноватую искрящуюся минералку, щурясь от бьющих в нос пузырьков. Благословенен будь изумруд стекла, заслонивший мое лицо своим малахитово рдеющим боком, так что Мартин не мог увидеть засушливой тоски того, как мой язык облизывал черствеющие губы. Я боготворил его всего – и очаровательные отметины родинок, и сливочного оттенка персиковые ногти (в тот момент поверьте, я чувствовал даже цвет ногтей и слышал трогательные шоколадные завитки на висках и затылке). Я превозносил как величайший дар небес блестящие ртутью капли пролитой воды на скругленном подбородке, и плечи - уже не усыпанные сияющей пылью блесток, но от этого лишь более реальные, земные даже. На самом деле, я не знаю, какая магия должна была случиться, чтобы мы сейчас сидели здесь, млея и краснея (не от смущения уже, а от восторга)? Как этот неземное существо снизошло до меня? Что вообще заставило Мартина глянуть в мою сторону? Сколько лет я терзался вопросом – за что именно меня одарили благосклонным вниманием человека, сотканного из противоречий? Чем я заслужил эту милость и блаженную кару – добровольную пытку для души и тела? Признаюсь, я до сих пор не нашел ответ.