И вода всё мутнеет. Знаешь, раньше Меня бы это немного тронуло. Только вот ветер дунул. Тёплый для осени, А мне холодно, холодно, холодно…
В Пристани Лотоса удивительно тихо. Шум воды, рассекаемой вёслами, крик фазанов, затаившихся в высокой траве, стук глиняных сосудов с вином — не таким вкусным, как «Улыбка Императора» — и какие-то неловкие голоса торговцев — всё это казалось совершенно пустым, абсолютно лишённым какой-либо эмоциональной окраски, звука. Это всё только отбивалось от ушей и никак не бросалось в глаза, будто на них наложили толстую, прочную пелену. Лань Ван Цзи и без того скупой на эмоции, всегда холоден и отстранён, сейчас бездумно таращится в воду, устеленную нежными цветами лотоса, и, кажется, даже не понимает, что вот-вот придётся сходить на сушу. Не хочет понимать. Не хочет поднимать глаз и видеть то, что о н видел. — Молодой господин Вэй звал тебя в Юнь Мэн, когда проходил обучение в Облачных Глубинах? — глава ордена — мягко улыбающийся Лань Си Чэнь — шёпотом (упоминание Старейшины И Лин в таком добром, пусть и относительно, ключе влекло за собой косые взгляды и разговоры за спиной, поэтому заклинатель предпочёл быть тише) ласково окликает брата, замечая печальную, скорбную отстранённость. — Ты, должно быть, рад побывать здесь? — он пытается разговорить мужчину вот уже несколько месяцев, но тот упорно, как воды в рот набрав, молчит. Он и раньше не отличался болтливостью, но сейчас тишина душит, давит, заставляет сжаться, почти спрятаться. Даже изящная идеально ровная осанка Ван Цзи уже не выглядела так величественно. Скорее, замученно и устало. — Мгм. Было ожидаемо. Все без исключения удивлялись способности первого молодого господина понимать своего брата с полувзгляда (о словах речь идти не могла). Он, если честно, и сам удивлялся этой своей способности. Удивлялся и расстраивался, что не может более обременять второго молодого господина праздными разговорами. Лань Ван Цзи, однако, выдавливает из себя пару приветливых — не особо — слов: — Юнь Мэн — очень красивое место. Жаль только, что пустое.***
— Глава ордена Цзян ожидает вас, — скромно сообщает девушка в фиолетовых одеждах, почтительно кланяясь гостям. В этом году совет Орденов проводили не с таким размахом, как то было в резиденции ордена Вэнь или Башне Золотого Карпа. Оно и понятно, заклинателям сейчас было не до смеха и развлечений — большое потрясение настигло их мир. По погибшим скорбели все, безусловно, каждого затронула ужасная трагедия Безночного города, осада горы Луань Цзан. Горечь утрат, ужас от содеянного читались на лицах мужчин-заклинателей и женщин-заклинательниц, обычного народа. Весь Китай, казалось, устал от войн и междоусобиц, и сейчас, когда последний деспот пал, никто не осмелился даже опрокинуть в себя хоть чашку вина. Даже Цзян Вань Инь, вечно грезивший мыслями о ложной смерти Старейшины И Лин, успокоился и начал речь тускло, не в стиле его характера. Но никто не нуждался в разъяснениях, никто не хотел пребывать в Юнь Мэне дольше положенного. Находились даже те, кто открыто протестовал, подкрепляя свои выкрики тем, что по этой земле ходил Вэй У Сянь, в этом месте он вырос. «Проклятый, осквернённый Орден!» — возмущались недалёкие мужи, даже прекрасно понимая, что прежний орден Цзян уже не существует, даже прекрасно помня отречение Вэй Ина от клана. На главу Ордена посыпались — с самого момента облавы в И Лин — косые взгляды. Он ведь, как-никак, приходился Старейшине шиди. Противоречивые чувства захлёстывали собравшихся с головой. И только Ван Цзи, смиренно склонив голову, не слушал праздных речей. Со временем заклинатели перешли к главной части совета Орденов — разделению имущества Тёмного заклинателя. Тут–то Цзян Чэн и оживился, но вовремя сообразивший надавить на чувства Цзинь Гуан Яо сумел утихомирить его пыл. В итоге Цзян Вань Инь отвоевал себе только флейту Чэнь Цин, а большинство рукописей и даже меч Старейшины перешли к Верховному Заклинателю. — Что ж, это, получается, мы зря приехали, — вновь повернулся глава ордена Лань к брату, сохранявшему ледяное спокойствие — хотя и в глазах того плескался океан сожаления и боли — вглядываясь в его лицо. — Но, узнай Учитель о том, что к нам в руки попали какие–то вещи господина Вэя, он бы пришёл в ярость. — Лань Си Чэнь обернулся к брату, протягивая тому лист бумаги. — Хотя оставить тебя совершенно без ничего было бы неуважением. От А-Яо мне досталось это. — он вновь благоговейно улыбнулся. Лань Ван Цзи, сохраняя бесстрастное выражение лица, но искренне удивляясь внутри, развернул протянутый лист. «Вэй Ин!» — Убожество.***
Когда разговоры на собрании перестали иметь заунывный и тоскливый характер, начинало уже темнеть. Зажглись фонари. Золотой свет наполнил помещение, шуршание одежд прислуги и звон подносов понемногу разбавил атмосферу, но не тоскливость и холодность самого печального, потерянного человека на пиршестве. — Молодой господин Лань, Хань Гуан Цзюнь, — с приторной улыбочкой обращается к мужчине симпатичная девушка, наливая заклинателю чай. — Вы выглядите таким отстранённым. Этот чай Вас взбодрит! — уверяет и уходит. Под пристальным взглядом старшего брата Ван Цзи подносит напиток к губам и, делая глоток, ощущает, как его горло почти обжигает горьковатый, без малого острый вкус. У человека неподготовленного на глазах тотчас навернулись бы слёзы, однако заклинатель успешно держался. Слёзы накатывали по другой причине. «Вэй Ину понравилось бы.» — думает мужчина, оборачиваясь к выходу из помещения. Обстановка стала настолько лёгкой и свободной, что ухода молодого господина не заметил бы никто, кроме старшего брата. Но даже тот, понимая настроение Лань Чжаня, не смел противиться желанию младшего. — Ты вернёшься? — Мгм. — Мужчина подбирает полы одежд и плавно, будто не касаясь пола, паря над землёй, выходит. На выходе, у ворот уже не чувствуется запаха блюд, не слышится гремящих голосов, только тишина, холодный ветер и свет луны наполняетют пространство, окутывая в белоснежные простыни, напевая колыбельную и заставляя раствориться в собственных мыслях. Лань Чжань вспоминает, как солнце светило днём, но замечает, что холоднее ему не стало. Так ли это зависело от погоды? — Вэй Ин, — выдыхает заклинатель, собираясь отчитать… чужого человека. Назвать бесстыдником, нарушителем правил, убожеством — да кем только не величал Хань Гуан Цзюнь дебошира Вэй Ина. Но только не по имени. Не так ласково, тихо, как будто самому себе. А ведь хотел… но некого больше звать. Некого назвать бесстыжим наглецом, некого больше умолять вернуться в Облачные Глубины, ах, некого больше так рьяно ненавидеть и вместе с тем не находить себе места от переполняющей любви. — Вэй Ин… — он не знает, что сказал бы ему сейчас. Если вот взять и представить, что где–то там, в горах вдруг зазвучит протяжная флейта, разовьются по ветру чёрные волосы, сверкнут красным глубокие, милые, такие нужные в этот момент глаза. Если взять и представить, как мужчина вдруг так же по-детски дразня позовёт — «Лань Чжань!» — или снова совершит необдуманный поступок, нарушит одним махом сразу три правила ордена Лань, предложит выпить рисового вина или влезет в драку с Цзинь Цзы Сюанем… что бы сказал ему Лань Ван Цзи? Что бы сделал, как бы смотрел на него? Улыбался бы? Плакал? Или вновь, привыкнув, скрыл свою радость, своё счастье, свою ожившую надежду, лишь кротко бросал взгляды в сторону Вэй У Сяня? Он не знает. И боится, что теперь не узнает вовсе. Дует ветер. Только затянувшееся, мучительное ожидание, надежда вновь услышать родную флейту греет Ван Цзи этой осенью. Только аккуратный старый рисунок — всё, что осталось ему в память — даст не забросить эту надежду и, набравшись сил, простить себя за холодность, скованность, скрытость. — Дашь ли ты мне снова увидеть себя, Вэй Ин? — он хочет узнать, хочет поверить в то, что услышит ответ на вопрос, который был задан кому угодно, но только не тому, кому больше всего хотелось.Ведь некому больше слышать.