Лихорадка

— Эта тварь! Сука! Убей её, убей сейчас же! Не желаю терпеть такое, не желаю! Карл!!! Приступ озноба в очередной раз подкидывает нагое, мраморно-белое тело на влажных, сбитых простынях. Корделия испускает нечленораздельный стон, мечется, словно пытаясь сбежать от ужасной ломоты и жара. Она не может понять своего состояния, — не может себя контролировать! — и это, несомненно, приводит ее в ужас. Невольно в голове проскальзывает мимолётная, на удивление трезвая мысль — должно быть, так и чувствуют себя новообращённые вампиры; она слыхала истории о том, как те умирают вновь и вновь в жуткой лихорадке на протяжении недель, прежде, чем им будет даровано бессмертие. По своим ощущениям, Корделия мечется уже целую вечность. В реальности, должно быть, прошла ночь — несмотря на резь в глазах, она замечает, как за окном занимается рассвет. Только сейчас она начала постепенно приходить в себя; все прошедшие часы были проведены ею то в бессознательном бодрствовании, то в воспалённых, кошмарных сновидениях. Корделия вновь видела тиски ненавистного подземелья в Мире Демонов, портреты, заляпанные кровью; видела очертания фигур, лица: полустертое — отца, постную мину тетушки, суженные глаза Рихтера. Видела всех отцовских советников, что тянули к ней свои похотливые ручонки. На миг — Корделия была готова поклясться! — она видела Карлхайнца, отчётливее, чем других; видела мягкий свет в его глазах, блики солнца на волосах, и тогда она уже не чувствовала жара… Но родное лицо сменялось безумными глазами белобрысой мрази, и Корделия с криком просыпалась, вновь металась, сбивала простыни, давилась слезами и тянула руки к нему. К Карлу. Стоило заметить, что всё это время Карл был рядом с ней — впервые, кажется, за столетия, он не покинул ее, как только того потребовал долг. Теперь, когда лихорадка постепенно переходила из активного состояния в пассивное, Корделия припоминала хронологию событий — ведь это он оттащил её тогда от этой полоумной! Он на руках отнёс в спальню, он же уложил и напоил противоядием, которое, видно, и вызвало такое состояние. Он всё это время был рядом, отходя только к окну, чтобы выкурить по сигаре-другой, он охлаждал её разгоряченное тело, вытирал испарину со лба, он! Значит, Карл все же любит ее, что бы ни стояло между ними. В иной раз Корделия закружилась бы от счастья, но сейчас чувствовала, словно над ней снасильничали — такая тяжесть охватывала все её существо. И все же к нежности по отношению к Карлу и чудовищной усталости примешивалось такое знакомое, жгучее, отзывающееся пульсирующей болью в клетке рёбер чувство. Ненависть. — Убей, — снова обессиленно требует Корделия и валится на подушки. — Ты знаешь, что не убью. — Она на меня покусилась! На твою жену! Если тебе всё равно, отчего ты здесь? — Корделия вновь хнычет, похожая на капризного ребёнка, но сейчас ей все равно. — Хватит, лапочка. Полно. Я здесь, чтобы помочь тебе, когда ты в этом нуждаешься. Поверь, я приму необходимые меры, Криста не останется безнаказанна, — Карл опускается на постель рядом; от него едва заметно пахнет сигаретным дымом. Он зарывается пальцами в ее волосы, перебирая, и Корделия едва не урчит, словно довольная кошка. — Эта сука!.. — жалуется Корделия вполголоса, ластясь под руки мужа. Вспоминать события проклятого вечера не хочется, но они всплывают в мыслях сами собой. Криста сделала это прямо в гостиной, между камином и любимым фортепиано Карла. Предварительно подлив яд в вино Корделии, именно на этом месте она схватилась за горло первой жены. Корделии кажется, что стоит только закрыть глаза — и она снова слабеющее тело и плотное кольцо чужих пальцев, снова увидит всплеск безумия в глазах цвета вишни. И эту полоумную Карл нежно кличет «сестрицей!» Этой пигалице дарит своё внимание! — Ну-ну, Корделия. Всё. Всё позади. Я с тобой сейчас, только с тобой, — верно истолковав её внезапный всхлип, шепчет Карл, проходится пальцами по чувствительной точке между её лопаток, второй рукой прижимая жену к себе, однако не смотря на неё. Впоследствии Корделия будет вспоминать ночь своей лихорадки как одну из лучших. Ведь именно тогда Карл так чувственно обнимал её до самого утра, держа ладонь на ее горячем лбу. Именно тогда в его действиях и словах, впервые за сотни лет, была любовь и забота без безразличия и холодного расчёта. И именно после той ночи Криста была заключена в башне, из ей которой не суждено было выбраться никогда.