Страшно.

Громко. Очень громко. И много людей. И атмосфера давит. Ветер холодный, практически ледяной, проникает в открытую дверь, залезает под одежду. Я стою, вдыхая и опираясь на стену. Она холодная, но это другой холод. Я чувствую это спиной. Будто ее ничего не прикрывает. Хочу закурить, но, конечно, нельзя. Опасно так убивать свой организм. Не нужно. Сейчас просто натяну улыбку, внушу себе, что все хорошо и буду продолжать. Продолжать улыбаться, смеяться. Делать вид, что все так, как должно быть. Так как всегда было. И будет еще долгое время. Делаю судорожный вдох и повторно пытаюсь натянуть улыбку. Какая-то тупая паника охватывает все тело, заставляя трястись. Нет. Нет, нет, нет. Распахиваю глаза, вдыхаю. Только не сейчас, только не снова. Чувствую, как сердце начинает бешено колотиться, вырываясь из грудной клетки. Сжимаю кулаки, и принуждаю себя сделать шаг вперед. Хочется забыться. Или потеряться. Дохожу до старого пыльного фортепиано, сажусь и заставляю разжать кулаки. Зрачки бегают по клавишам. Вдыхаю и перебираю по клавишам. Начинаю с легких движений, длинных и совсем тонких. Что-то, что можно было бы описать полетом. Закрываю глаза и вдыхаю поглубже, ощущая дрожь, которая нещадно бьет по всему телу. Панические атаки начались еще с подросткового возраста. И еще с музыкальной школы я привык избавляться от них с помощью инструмента. «- Ты такой талантливый!» «- Боже, как у тебя выходит писать такие чудесные оперы!» «— Вот бы мой сын так хорошо играл!» А я… Просто по привычке закрывал глаза и играл. Музыка помогала избавляться от косых взглядов, насмешек, удивления со стороны сверстников. И осуждения со стороны родителей. Конечно, мальчики не должны играть на фортепиано. Мальчикам следует играть футбол, втайне от родителей пересматривать журналы с оголенными девушками, слушать рок и играть в компьютерные игры. С тех пор прошло уже много времени и от маленького меня совсем ничего не осталось. Двадцать лет — это когда ты можешь забить на свой универ, шататься по позднему городу в легкой куртке зимой, не ожидая, что тебя кто-то будет ждать. А кому? Некому. Вдыхаю, и добавляю в мелодию немного низких нот. Будто на моем небе затягивается туча. Она чернеет и чернеет, угрожающе нависая надо мной. Беру самую низкую ноту, судорожно выдыхая. Все выходит как-то спонтанно, неожиданно. Будто молния врезается в мое тело, прошивая его насквозь и я падаю, падаю, падаю. И разбиваюсь… На тысячи осколков. Разлетаясь на ближайшие метра три. Останавливаюсь, открываю глаза и чувствую, как дрожь постепенно отступила. Хорошо. Успокоился. Поворачиваю голову и замечаю небольшую толпу любопытных студентов. И не только студентов. Цепляю взглядом пожилую даму с ребенком. Маленькая девочка прижимается к бабушке и, видимо, брату. Мой одногруппник. Университет — это пока что единственное место, где я могу поиграть нормально. В тишине и спокойствии. Хотя университетское понятие «спокойствие» достаточно относительное. По коридорам постоянно разносится смех или грустно-обреченные вздохи. Я натянул улыбку, помахав рукой толпе. Быстро накинул сумку на плече, немного поклонившись и в спешке выбежал из здания. Холод на улице буквально ощутим, а первый снег достаточно откровенен. Падает на плечи и на волосы. Нужно было надеть что-то потеплее. Завтра опять буду шмыгать носом. Роюсь в кармане курточки, пытаясь выцепить проездной. Удивляюсь непривычной пустоте карманов и выворачиваю их. Из них ничего не выпадает. Вот черт! Уже третий раз за неделю я умудряюсь потерять абсолютно все. Действительно, как говорит мама: если бы голова снималась — я бы потерял и ее. Что ж, не настолько темно, чтобы я не мог пройтись. Сую руки в карманы и начинаю напевать незатейливую мелодию. Стоит ее записать по возвращении. Дорога домой не особо тяжелая или трудная. Она просто скучная и монотонная. В ушах нет наушников, в голове роится слишком много мыслей, из-за чего взглядом я начинаю ловить различные предметы, задумываясь над их происхождением. Эта лавочка, например, могла бы послужить прекрасным мостиком для гномиков. Улыбаюсь, вспоминая Белоснежку и прибавляю шагу. Настроение не очень, но отчего-то хочется начать бежать вприпрыжку. И совсем не хочется слушать пьяных вусмерть подростков. Или не подростков, разница не велика. Как-то незаметно быстро добираюсь до небольшого дома. Пятиэтажка, старая, как жизнь. Вдыхаю, ощущая немного сырой воздух. Скоро дождь начнется. Поднимаю голову, чтобы подтвердить свои догадки и с упоением замечаю затянутое темными тучами небо. Хотя где-то внутри приходит желание посмотреть на луну. Отчего-то такое странное, манящее. Будто завтрашнего дня не будет и это последний шанс. Взбегаю на свой третий этаж и теряюсь перед дверью. А вернулся ли ты? Может, гуляешь где-то там, не желая возвращаться. Стучу. Один раз, второй. Реакции не следует. Грустно, но я пытаюсь улыбаться. Сумка как-то тяжелеет, и я скидываю ее, ставя рядом с дверью. Усаживаюсь, опираясь на стену и впиваюсь взглядом в потолок. Интересно, о чем ты сейчас думаешь. Что хочешь, о чем мечтаешь. С кем ты сейчас и что делаешь? Меня так сильно заботит это. Заботит твое состояние, заботят твои желание. Я словно стал зависеть от тебя. Срываюсь на смех. Идиот, не более. Обернулся, смотря на лестничную площадку. Ты стоял там, не двигаясь. Ты стоял там и молчал. Молчал, будто совершенно ничего в этой жизни тебя не волнует, потому что так оно и было. Тебе ничего не интересно, кроме неё. Я заметил это очень давно, ещё при вашей первой встрече. Она посмотрела на тебя, игриво улыбаясь, а ты так трепетно словил эту подачку. Мы шли все вместе, но как так вышло, что я шел отдельно? Я щебетал обо всём на свете, замечая, как вы смотрите друг на друга. Как улыбаетесь, едва соприкоснувшись рукавами. А потом пошли вечные встречи. Вы не искали повода, но вам было страшно пойти куда-то без меня. Вы просто не пытались навязывать свою компанию друг другу, навязывая её мне. Как же так получилось, что в этой погоне за мнимым счастьем вы полностью забыли обо мне? Ты подаешься вперед, обнимая ее, она приподнимается на носочки, оставляя невесомый поцелуй на щеке. Судорожно вздыхаю, отворачиваясь. Ну почему она? Ты удивленно смотришь на меня, а потом смеешься своим искристым смехом. Обычно ты весь из себя хмурый, но после встречи с ней просто сверкаешь. Черт. — Опять потерял ключи? — тянешь, доставая связку ключей из кармана и открываешь дверь. Улыбаюсь, чувствуя себя жалким и встаю, опираясь на стену. Ты стоишь в метре от меня. Такой доступный, близкий, родной. Киваешь в сторону квартиры и заходишь первым. Стягиваешь свое пальто, опять замечая, что я в легкой курточке. — Негоже такому таланту, как ты болеть, — смеешься, хотя я слышу укор и треплешь меня по волосам. Говоришь что-то про шампанское, бредешь на кухню. Слышу звон стекла, представляю, как твои тонкие длинные пальцы обхватывают ножки бокалов. Судорожно сглатываю и пытаюсь успокоится. — Тебе говорили, что ты похож на Моцарта? — ты оказываешься совсем рядом, вызывая стаю мурашек. Вздрагиваю, оборачиваясь и дрожащими руками беру бокал. Жидкости немного отличаются по цвету, но я не обращаю на это внимание. — Отравишь меня, друг Сальери? — усмехаюсь, замечая твое опасение во взгляде и понимаю. Конечно, как же я глуп. Кто я для тебя? Такой же друг, как Вольфганг для Антонио? Верно. Ты просто завидуешь мне. Потому что я легче сошелся с той, которая тебе нравится. Потому что я талантлив. Потому что могу забивать на учебу и оставаться лучшим. Почему этот бокал темнее? Потому что там яд. Метафора или вполне действительный яд? Остается только догадываться. Прерываю твою попытку что-то сказать, опрокидывая в себя весь бокал. Ты удивляешься, открывая рот. Отвечаешь фразой из трагедии Пушкина, а я давлю порыв слез. Просишь что-нибудь сыграть, и я послушно сажусь за синтезатор. На нем не так удобно, как на фортепиано. Быстро перебираю клавиши, играя последний реквием Моцарта. Интересно, Вольфганг тоже знал, что пьет яд? О чем он думал, на что надеялся? Пальцы становятся тяжелее, веки опускаются, а дышать становится практически невозможно. Встаю из-за инструмента, пытаясь пройтись, но безвольно падаю. Ты подбегаешь ко мне, приподнимая голову и сжимая руку. — Наша судьба повторяется, Антонио, — вдыхаю и тяну улыбку. Ты плачешь. Но оттого ли, что тебе больно? Или ты счастлив? Я действительно хочу знать это даже через те века, которые нам снова пришлось пройти, чтобы ты опять мог убить меня. И я захочу это знать снова. И снова. Я теряю ощущение комнаты и пространства. Теряю твое тепло, пытаясь ухватится за него. И страшнее всего сейчас потерять себя. А потом просто понимаю, что я уже потерян. Я потерялся, когда умер впервые. И вот сейчас, кем я являюсь? Собой или перерождением Вольфганга?

Нет. Я всегда был Моцартом. Просто забыл. Почему же ты не напомнил, Антонио?

»…снова рыдала Констанция, Слезы петлями висели. Моцарт в предсмертной прострации За руку держит Сальери.»