Лист исписаный твоими строчками

— Россия, отдай это. — Строго сказал РИ, потянувшись к внуку. Тот с интересом рассматривал листок в руках, который он недавно выудил из книжки империи, чему старший был ой как не рад. РИ резко поднялся из-за стола, чтобы дотянуться до мальчонки по ту сторону. Россия тихо хихикнул, с интересом и детским азартом взглянув на добычу в руках. Листок уже изрядно пожелтел от времени, и был вдоль и поперек исписан несуразными строчками, какие-то на французском, какие-то на русском. Россия не особо понимал, что значат строчки на французском, но русские не вызвали у него проблем. Стихи… страница была исписана строчками стихов. Не всегда связанные рифмой, но всегда связанные друг с другом смыслом. Позади послышались шаги и, пока страшная кара старшего родственника его не настигла, поспешил убежать прочь. Он явно слышал ругань монарха позади. К его несчастью путь из кабинета преграждается резким хлопком по двери перед ним. Мальчишка сделал шаг назад, упершись в грудь деда и неловко шарахнувшись. Глупо было полагать, что его отпустят так легко. Империя осторожно берется за край листа и тянет тот, попутно отвесив нерадивому мальчишке подзатыльник, на который тот отозвался тихим шипением, ну ничего, заслужил. Выудив лист из рук внука, монарх немного грубо и резко выставляет того за дверь. Ну вот, теперь он точно злится и теперь Россия получит по шее от отца. тихо шмыгнув и что-то обиженно проурчав, мальчишка направился дальше. Минут через десять он, скорее всего уже забудет о происходящем. Монарх тяжело вздохнул, запирая дверь на замок. Он не хотел видеть никого…абсолютно. Хмуро сжав переносицу пальцами, он направился к столу, на котором нетерпеливо горела свеча и лежала пара раскрытых книг, из одной Россия как раз и выудил листок, который империя хранил как закладку. Царь трепетно-бережно положив листок на стол, сел на кресло и закрыл лицо руками. Когда-то он был уверен в том, что избавился от этого листка, что сжег его вместе со всеми воспоминаниями, …но видимо нет. Рука так и не поднялась… это его крест, его проклятие, которое он пронесет через свою жизнь. История этого листка почти такая же старая, как и сам монарх, особенно учитывая, что он пронес тот с собой сквозь юность, молодость, и даже сейчас не смел избавиться от того. Доказательство его глупости и в каком-то роде эгоизма, ведь будь он чуть менее уперт, резок и все закончилось бы не так. «Хотел бы об одном тебя просить: позволь мне свет ты сей хранить…» это было давно. Когда на запястье империи впервые появилось нечто подобное, он был, мягко говоря, удивлен. Сначала были мысли, что, то была шутка кого-то из прислуги, но какая прислуга осмелится пробраться в комнату хозяина, пока тот спит, лишь для того чтобы написать на его запястье строчку из стихотворения? Просто смешно. Но что беспокоило сильнее, так это французский… а именно на этом языке и были начерканы строчки. В итоге, потратив целый день на расследование и поиск достаточно обоснованной причины или теории почему, он так ни к чему и не пришел. Поэтому поспешил забыть о произошедшем и смыть эти странные слова. Но как бы сильно не хотел монарх забыть о произошедшем, он не мог. Пара утонченных и аккуратных строчек, написанных будто от руки, хотя почему будто, скорее всего от руки, никак не хотели забываться. Настолько, что в какой-то момент Россия все же соизволил записать те на листок, надеясь, что от этого они уйдут из головы. И они даже почти ушли… «Потерянный в глазах твоих вовек, Влюбленный той мальчишеской любовью, Дышу лишь, чтоб тебя оберегать, Желая раз хотя бы рядом встать с тобою…» Целый куплет, при этом никак не связанный с прошлым взволновал сильнее. Империя поспешил смыть и тот. Кто же в его поместье смеет так шутить над его высочеством? Неужели сам черт не страшен? Россия был заметно обеспокоен подобными непонятными ему вещами. Смыть с руки то он смыл, а вот из головы вымыть сложнее. Слова так и крутились на языке, желая вновь быть повторенными и даже не зная их сути, истории и посыла, Империя чувствовал, как от тех веет какой-то странной болью и несправедливостью. Ох, и сколько сборников он перечитал, в попытках узнать, откуда списаны эти строчки, в итоге он все же сошелся на мысли, что они были авторскими. … Зал гудел. Очередной балл устроенный его высочеством в честь его дня рождения. Как же монарха уже тошнит от этого внимания со стороны всех. От прислуги с ее вопросами, ни от девушек отбоя нет, вот как так можно? Черт знает, сколько кругов империя прошел пока, наконец, не освободился, устало упав на спрятанное вдалеке кресло вместе с бокалом шампанского. Он глубоко вздохнул пару раз, быть может, немного вульгарно расстегнув несколько верхних пуговиц на праздничном мундире и с неким ужасом заметил, на оголившемся участке руки, аккуратно выведенные строчки: «…кружась по залу в мерном танце, на них глядишь, не на меня…» Ненароком он стер часть, но это не играло особенной сути. Кто, а главное когда, смог сделать это? Тем более, что монарх не заметил этого. Оно еще с утра? Нет, империя бы точно заметил надпись за время приготовлений, да банально когда переодевался…значит не так давно. Разумеется, праздник пришлось свернуть, а всем гостям было приказано расписать на листке по строчке, любой. Если это кто-то из них, то империя определенно узнает почерк, если же нет, то он абсолютно без понятия. И к страху монарха, ни один почерк не был даже отдаленно похож на этот, ни один. Россия был безутешен. В его доме есть некто, способный провернуть такие вещи. И ведь даже усиленная после первого случая охрана никак не могла найти хитреца, что был бы способен на подобное. Бесовщина не иначе… — и что же? — Германия немного скучающе подпер голову рукой, не особо-то и веря в бредни царя. — Ты ведь уже не столь мал, чтобы верить в колдовство, мой друг. — Пропитанная ехидством усмешка. Ну, разумеется, как же немец мог обойтись без своего скептицизма, он в принципе редко верил на слова монарху. — Ужели прямо на коже? Прямо чернилами? — Британец поморщился. — Прямо на коже. Я их стираю, а через некоторое время новые появляются, и так уже несколько раз. — Как деловая беседа перешла в более повседневное русло, империя не помнил. Но слово за слово они дошли и до этой странной аномалии. Хотя беседу вели скорее британец с русским, потому что немец лишь тихо цыкал, мол: «не поверю, пока не увижу», а Франция как-то странно притих, и вовсе ничего не говоря. Что вскоре заметил монарх, прервавшись от обсуждения своей проблемы. — Все в порядке? — Да, прошу, не беспокойся. Боюсь, после долгой дороги я просто устал, так что пойду… Россия, надеюсь, твоя проблема вскоре разрешится. — Немного нервно отозвался француз, поднявшись со своего места и отставив бокал на стол. Учтиво кивнув, он спешно направился прочь. Никак не мог юноша подумать, что написанные впопыхах строчки, которые он после превращал в нечто более хорошее, будут доходить до адресата подобным образом. Никак не мог… Страшнее всего было то, что Россия искал автора, а зная его, он не уступит, пока не найдет. Француз даже подумывал прекратить это дело…но лишь сперва. Он ведь никогда не думал над тем, чтобы показать царю свои творения, а тут выдался шанс, пусть и такой странный. Он прекрасно знал, что ему не ответят тем же. Империя был не из тех, кто мог бы ответить. Так что Франция просто предпочел выкинуть это из головы, топя себя в дорогом вине и девушках. Не подобало знатной крови предаваться подобным порокам, …но он не мог иначе. Тратя часы на стихи, которые он даже не намеревался показывать. По его родине давно ходили слухи, что он болен и сильно. А он не отрицал, он был болен и имя этой болезни: « безответная влюбленность» и не было проказы для него страшнее, чем это… К удивлению русского, текст прекратил появляться, и было спокойно. Он даже немного расслабился, решив, что шутник успокоился и больше подобного не повториться. Пока однажды не проснулся с руками вдоль и поперек исписанными знакомым почерком. Авторские стихи мешались со знакомыми поэтами, заставляя волосы встать дыбом и откровенно запаниковать. И так еще несколько раз. На руках, шее, груди… Россия то и дело просыпался исписанным строчками разного типа содержания. Как и целомудренно-невинные так и вульгарно-пошлого содержания, от которых хотелось краснеть, понимая, что главным героем происходящего был именно он. Такие стихи всегда были посвящены только ему… Империя не понимал этого, не понимал и откровенно боялся. И пока француз топил себя в горе и вине, русский искал хозяина смутно-знакомого почерка, переписывая и переводя чернила. Оба заняты делом, жаль, что это их дело продержалось до первой встречи один на один… — Ты хотел встретиться? — Империя слегка елозит в кресле, приподнимаясь, когда француз, наконец, спускается вниз, чтобы встретить дорогого гостя. — Да, здравствуй, спасибо, что проделал такой путь… — Франция чувствует, как сердце медленно уползает в пятки, а лицо предательски заливает краской, от осознания того, что еще утром империя, скорее всего, смывал с себя очередное его творение. — Желаешь выпить? Предлагаю пройти ко мне в кабинет… — Франция нездорово бледный и красный от смущения одновременно. Он прячет глаза, упорно не смотря на друга, слегка нервно улыбается, протягивая тому руку, а после млеет от дружественных объятий. Как же давно он не видел империю. Искренне хотелось, чтобы тот никогда не отпускал его, чтобы этого страшного признания сегодня не было, но француз и так ждал слишком долго и больше тянуть он не сможет. Дверь в кабинет Франции с тихим скрипом захлопывается, будто дверца клетки. Он видит, как русский проходит по его кабинету, лениво устраиваясь в кресле. Верно, он был тут столько раз, что уже даже не удивительно. Француз учтиво ставит бокал с вином перед тем, после садясь напротив и нервно кусая губы, что не могло уйти от внимания русского. — Что такое? — За вино он не берется, уделяя все свое взволнованное внимание другу. А тот мнется, отворачивается и тупит взгляд, чуть ли не до крови кусая губы. — Франция… — Договорить не дают. Француз резко поднимает руку, и империя замолкает, непонимающе глядя на друга. — Франция? — Прошу…прошу меня простить… — юноша запинается, пытается не проглатывать слова и быть сдержанным, но как только он поднимает взгляд и сталкивается с чужими глазами, вся уверенность резко теряется. Он лишь немо открывает и закрывает рот, желая что-то сказать. Воздух сворачивается где-то под грудью, мешая вздохнуть. — Я знаю, что просить тебя не смею, … но сейчас и здесь перед тобой, стоит автор сих произведений. — Очередной тяжелый выдох со стороны француза. Он мягко и трепетно подхватывает с ручки перо, проводя тем по руке и ожидающе глядя на опешившего русского. Тот неверующе смотрит на собственную руку с выведенной на той, точно такой же чернильной полосой. — Брани меня, кричи иль ненавидь же… — Франция…господи, зачем? — Русский осторожно вытирает руку, удивленно глядя на друга, а после заливаясь краской из-за воспоминаний. — Ты… — Люблю тебя… я люблю тебя, Россия. — Француза мелко трясет, а на губах вспыхивает нервная улыбка. Он все же сделал это. Франция сглатывает комок со слезами и поднимает глаза на монарха. — Ты не должен… — строго отвечает империя, поднявшись с места. Ему страшно, он никогда бы не подумал, что Франция, его дорогой друг, способен на такое, что он любит его сильнее… Русский спешно рвется к дверям, когда его одергивают за руку. — Подожди, Россия, пожалуйста. Прости, меня, …но я смогу все объяснить. — фраза ломится к концу, неприятно режа уши. Франция, конечно, ожидал такого, но где-то в глубине надеялся. Как выяснилось зря. Русский резко одергивает руку, нервно оборачиваясь на юношу. — Покайся в церкви… бог простит. — Холодно отзывается империя, резко распахивая дверь и уходя за ту. Уже по дороге домой он понимает, что сделал все неверно. Когда гнев отступает, когда он понимает все происходящее… он просто был напуган, ему сложно признать это…он не хотел говорить французу столь резкие слова. Он должен будет вернуться к нему позже, извиниться…или хотя бы написать письмо. А Франция хватается за ручку двери, медленно сползает на пол и чувствует, как лицо заливается слезами. Теперь все точно кончено, для него тем более… Россия ненавидит его. Следуя своему эгоизму, он привел все к краху, ведь молчи он чуть больше, попытайся он чуть лучше, все было бы иначе. Грудь жжет огнем, юноша утыкается лбом в дверь и трясется в беззвучных рыданиях. Для него все кончено, империя больше не подпустит его к себе…никогда больше. Хочется взвыть, напиться вдребезги и забыться навек. Какой позор…господи, какой позор… Юноша на дрожащих ногах поднимается с пола и залпом осушает чужой бокал. Губы в коем-то веке неприятно жжет спиртным и он закрывает глаза. К черту все это… Франция тянется за бутылкой, спешно и почти залпом осушая ту полностью. Он сжимает нож для пера в руке, некогда подарок от империи для старого друга, иронично, однако. Первый порез ощущается болезненно, после приходит облегчение, вместе с тяжелым выдохом. Глаза застилает слезами, а кровь медленно заливает стол, стекая на пол, пачкая ковер и белоснежно-чистую рубашку. Ему чертовски больно и страшно, если он выживет, то определенно пожалеет об этом в будущем, но сейчас он мирно выцарапывает неподалеку от локтя последнее послание для любимой страны, … перед тем как глаза окончательно слипаются, устало. Губы бледнеют, испуская последний вздох. Теперь спокойно… Он больше не проснется, на утро его найдут слуги, чтобы после разослать всем столько ужасающую весть, о том, что юного господина больше нет с нами. Вот только русский уже давно будет знать об этом, ведь проснувшись от боли, увидит на некогда чистой коже расползается красноречивое для него «покаялся» которое он, увы, не сможет смыть даже собственной кровью. Также как и чувство вины…