***
Второй дар, который ему дали с новым именем и новой природой — это болезнь. Он носил свой позор под плотными одеждами, расчесывая места укусов. Раздавливал во сне красные панцири жуков, валялся в грязи, как животное, стараясь избавиться от зуда. Он должен, он теперь должен, он теперь должен спать с одним открытым глазом, чтобы смотреть в небо, вдруг появится на горизонте ее ястреб.... Но не эта болезнь его в конце погубила. Любовь - болезнь такого сорта, что не щадит ни мудрецов, ни идиотов. Он взял себе имя Люцио - не спрашивайте. Стал сильным в глазах собратьев-наемников, храбрым в глазах своих врагов, и совсем капельку самоуверенным. - Пойдешь ко мне в палатку этим вечером, а, красотка? - он дождался, пока новоиспеченный медик в отряде отвернется, и схватил его за пышный кудрявый хвост, дергая к себе, - я сделаю тебе массаж по нашим южно-дикарским традициям. Таких традиций, как и массажей, в его племени не было. Был обычай забивать зверя покрупнее, чтобы на его шкуре могли поместиться двое, а затем тащить второго участника акта размножения на эту самую шкуру прямо в лес. Красотка вздрогнул и боязливо обернулся. А потом разразился такими ругательствами на пиратском жаргоне, что Люцио как стоял, так и лег. Так он, в общем-то, познакомился с Джулианом Девораком. Массаж в тот вечер никто не сделал, но размалеванный наемник надежно укрепился в чужой памяти. Или, по крайней мере, он на это надеялся. Ему нравились его руки, с длинными и дрожащими от малейшей нервозности, пальцами. Нравился общий, часто согбенный, силуэт, похожий на замершую в сумраке птицу-аиста. Нравились, в конце концов, его алые кудри, даже не алые, а какие-то запекшиеся-кровавые... - Мне нравится сравнение “гранатовые”. - прервал бессвязный поток похвалы, собственно, Джулиан. - Меньше кровожадности и больше поэзии. Люцио пораскинул мозгами и тяжело задумался, вспоминая, где видел это слово и к чему оно применимо. Он был патологически, катастрофически неграмотен и недалек умом, но с лихвой искупал это харизмой. Они лежали, раскинув конечности - местами друг на друга - и смотрели в сияющее звездами небо. В те дни и воздух был чище, и водой можно было напиться из ручья, и при взгляде на звезды хотелось пожелать чего-нибудь, кроме быстрого конца мучений. - Джулиан, когда я завоюю титул графа, - Люцио приподнялся на локтях, вглядываясь в блестящие глаза своего восторженного любовника, - у нас будет, прямо как у богачей, гранатовый сад. И будут цвести розы, и... и лилии.... и всякие другие дорогие цветы, - он положил голову на чужую грудь, слушая взволнованно бьющееся сердце, - я одену тебя в шелка и бархат, я.... мы будем счастливы. Люцио всегда был уверен в невозможном - все это подарит ему долгожданный покой и счастье. Если он будет еще к тому еще и богатым, значит, будет нужным? Да? Джулиан слушал его с мечтательной и сонной улыбкой, живущий моментом, а момент, кстати, был диво как хорош. - Мы будем самыми красивыми правителями на всем чертовом материке... и будем любить друг друга там, где захотим, как захотим, - между тем разорялся на поцелуи рук и запястий наемник, тянулся к шее, - представляешь, как я тебя разложу на обеденном столе роскошно, как блюдо... представляешь, сидишь ты, весь такой важный, а потом я беру и засовываю тебе в.... - Так, достаточно! - сказал Деворак, вырываясь из захвата. А потом расхохотался. - Как тебе это только в голову взбрело? Люцио вспыхнул, и только сумрак спас его от стыда потом. - Как? Потому что я тебя....я тебя... - он сказал, но тиски страха на шее не дали ему закончить. Славная, тихая ночь.***
Возможно, он пытался убежать. Уползти, воззвать ко всем, к кому мог вспомнить. Возможно, он кричал, как никогда в жизни. В любом случае, его подхватили и утащили с поля битвы братцы, иначе не смотрел бы он сейчас так жадно-лихорадочно на мир. Ничего бы не осталось от вашего мальчика. Он нашел в себе силы поднять голову - отдалось тупой болью. Палатка-лазарет, куда он любил притворно попадать, чтобы повидаться с милым недо-докторишкой. А вот, кстати, и он. Держит его отрубленную руку. Люцио уронил голову обратно на подушку, сдерживая рвотные массы в горле. - Люцио, - Джулиан появился в поле его видения, уже без отрезанной конечности. Тревожно прикоснулся теми-руками-что-резал-его-что-ласкал-его лба, - как ты себя чувствуешь? Лихорадит? Люцио сглотнул желчную слюну. Как он будет сражаться, как он будет жить? - Лучше бы ты забрал мое сердце, - сказал он, все еще немного не в себе с пробуждения. - Я не понимаю. - Ну... ты забрал мою руку. Мог бы уже забрать и мое сердце, чтобы было по-честному, - наемник попробовал улыбнуться, - тогда я был бы спокоен, что его не.... съедят черви. Или разорвут на части ястребы. Джулиан, естественно, ничего не понял. - Еще чего, отрезать еще здоровые и работающие части тела это весьма непрофессионально, - сказал он, - а теперь давай ты поспишь еще. А я послежу, чтобы никакие черви до тебя не добрались. Ты в безопасности, не бойся. Он присел рядом и погладил наемника по лбу своим отвратительным жестом жалости и милосердия. Люцио почувствовал себя маленьким и беспомощным. И испуганным. -Не плачь, все будет хорошо, - шептал Джулиан, натягивая на Люцио одеяло так, чтобы он не видел огрызка вместо своей руки.***
Потеря руки его подстегнула еще больше. Конечно, Люцио еще племенным сопляком слышал о бравых воинах, которые на поле боя становились еще свирепее, потеряв конечность. Словно близость смерти и больших увечий питала их. Ноги его становились все быстрее и сильнее, язык источал сладкий яд и похабщину, и не слушал он ничьи возгласы о том, что не сможет безграмотный наемник стать знатью. Не слушал он и Джулиана. - Я обую тебя в золото и шелка, милый мой, и буду кормить до полного пуза, - говорил он мечтательно, мысленно уже надевая обручальные кольца на эти прекрасные пальцы. Деворак смотрел в сторону моря и уставал возражать. Поэтому никто не удивился особо, кроме, конечно, Люцио, что маленький-то наш дохтуришка изменил самовлюбленному одноручке с морскими просторами. Написал слезливое письмо о том, как, дескать, не может разделить чужие фантазии и цели, пролил слезы на лист и был таков. Люцио утром проснулся, размялся, потерся о пустое чуть-теплое местечко и, прочитав по слогам едва разборчивые строки, пил и выл безутешно и беспробудно три дня. Любовь, она, знаете, болит хуже всяких там жуков под кожей.***
- Это надругательство над нами, - сказал первый стражник. - Он оскорбляет наше достоинство, - сказал второй. - Он называет меня “свинкой” и заставляет мой отряд бегать вокруг его носилок, когда выходит на прогулку. - Он довел до нищеты мою семью, - добавил первый. - Он вчера приказал своим гончим преследовать меня, - сказал второй и показал ладони, все в порезах и ссадинах, - я бежал до самого леса. - Так долго продолжаться не может, народ любит его только за Маскарады и пиры. - Скоро люди восстанут, тогда посмотрим, кто будет убегать. - Сволочь. - Шут гороховый. - Импотент. - Вот уже как три года, - сказали за их спинами. От испуга первый стражник выронил факел, чуть не опалив себе обмундирование. - Г-графиня, в такой поздний час, - пролепетал второй, подсобравшись. - Решила прогуляться. Все в порядке. Не докладывайте обо мне, - Надия поправила свою накидку, закрывающую почти все ее лицо, - а я о вас. Она юркой тенью скользнула по тропке в город, так просто и обыденно, словно делала это каждую ночь. Возможно, не в их смену. Стражники синхронно вздохнули и переглянулись. - Ну, кстати, когда там планируется следующий? В прошлый раз наливали превосходное винцо.***
- Что ты пьешь, старик? - спросил Люцио, все еще возлегая на подушках, у старого понтифика, который отошел подальше, чтобы испить что-то из флакона. - Это лекарство для моих сосудов, господин. Люцио смотрит на свои руки, под которыми ползают черви и насекомые. Надо больше места. Больше. Он поднимается со своего нагретого местечка, отталкивает Волту и подходит ближе к испуганному старцу. - Это противоядие, - присмотревшись, говорит он, - ты врешь мне? -Что вы, господин? Я ведь давно лечусь, вы видели... - Итак, ты боишься, что тебя отравят. - Люцио стал мерить шагами пол зала переговоров. Остальные консулы стихли - все они знали, что будет. - Ты боишься, что я тебя отравлю. Ты меня подозреваешь. - Клянусь всеми богами, нет! - То есть, ты мне не доверяешь... - Да...то есть, нет, - сделал фатальную ошибку старый понтифик, исходя холодным потом. - Согласись. Принимая противоядие, ты в некотором роде развязываешь мне руки. Ты приписываешь мне намерение тебя отравить. - Люцио трагично воздел руки расписному потолку. - Но самое гнусное - даже если бы я это и задумал, то кто ты такой, чтобы противиться моей воле, а, старая развалина? Или ты держишь меня за дурака?! - В-вовсе нет... - совсем съежился человечек. Он не понимал, почему остальные так бездействуют. - Вот видишь, как быстро мы разобрались, а? Ничего, рано или поздно тебя бы раскрыли, - Люцио достал из кармана внутри своих дорогих одежд флакон с ядом и миролюбиво протянул старику с улыбкой, - выпей. Это яд. Старый понтифик, дрожа от рыданий, затряс головой. - Давай, пей! - брызжа слюной, прикрикнул на него Люцио. Потеряв голову, старик попытался бежать. Тогда граф молниеносным прыжком оказался рядом с ним, хватая золотыми когтями своего протеза за тонкие одежды, разрывая их, вонзаясь в кожу. Он повалил понтифика на ближнее кресло и, после недолгой борьбы, воткнул тому между зубов флакон с ядом и кулаком разбил его. В глотку несчастному попал яд вперемешку со стеклом, и он забился в конвульсиях. По лицу старика текла кровь, смешанная с ядом. Консулы окружили его, и Вальдемар стали театральным жестом загибать пальцы - яд все-таки был их идеей. Вольта нетерпеливо переминалась с ноги на ногу. Вальдемар насчитали шесть и осуждающе покачали головой. Люцио поднялся и машинально вытер руки. Он дал квестору осколок пузырька, который вытащил мертвый понтифик. - Противоядие? - Нет, мой лорд, - улыбнулись Вальдемар, - это лекарство для лечения сосудов. Люцио посмотрел на консула, который пережил даже своего предыдущего господина, прошлого графа Везувии. - Ну ничего. Чем раньше - тем лучше, - сказал он, - поздравьте Вульгору с их новой должностью понтифика. И он поспешил покинуть залу, все еще пытаясь стереть кровь со своих рук. Вы довольны? Вы наелись?***
Влажная от пота и похоти рука скользнула под платье и сжала ее бедро. Надия продолжала пить вино, зная, что, как бы он не терял над собой контроль, дальше его рука не двинется. - Мне не нравится, - сказал Люцио, - эй, ваяка, нарисуй этой птичке грудь. Волосатую. Художник непонимающе оглянулся на графа. Тот болтал босой ногой, развалившись совершенно отвратительно на своем троне. И еще как-то умудрялся ласкать супругу. - Господин мой, но это убьет всю композицию, - возмутился творец, - тем более, что на картине изображены вы, и это сместит акцент... - Ничего не сместит, голову не дури. Рисуй! Его живая рука сжалась на бедре Нади. - Успокойся. Далась тебе эта грудь? - равнодушно отозвалась она, больше занятая тем, как бы незаметней отвлечь от себя супруга. - Я так хочу. - Люцио убрал с бедра руку и поманил слугу, сказав тому что-то на ухо. Слуга закивал и тут же скрылся в залах. - Давай, а то я сейчас разозлюсь. Художник нахмурился, и морщина разделила его лоб на две одинаковые половины - у него, в конце концов, есть собственное видение и какая-то гордость! Он, между прочим, вложил немало сил в это полотно, и портить его из-за дурацкой прихоти? - Если Вам не нравится моя работа, господин, - сказал он, - то пусть работу закончит какой-нибудь ученик, и будет вам и грудь, и волосы. Люцио вернул руку на бедро Нади и повернулся к ней, словно проигнорировавший слова бесстрашного творца. - Я скучаю по бою, Нодди. Когда жизни обрывались со взмахом моего клинка, знаешь, я скучаю по теплой, словно объятия моей первой любви, крови, - сказал он, - тут я только пью и ем, жру и танцую, пою и сплю. Я как запертый зверь, необузданная сила, - он вонзил свои короткие ногти в смуглую кожу, так, что Надия вздрогнула, пробуждаясь от своей дремы. - Отпусти меня, Люцио. - Кстати, вместе с этим ко мне пришла очень интересная мысль, которой я хотел поделиться с тобой. Но ты постоянно спишь или убегаешь от меня, - капризным тоном продолжал граф, - мое правление в последнее время перестало быть таким безмятежным, правда? Новые лица при дворе, столько.... несчастных случаев. Видишь ли, мое правление покамест не омрачала ни повальная чума, ни жестокая религия, ни государственные перевороты. Совсем скучно, правда? Вот я и решил... - Ты делаешь мне больно. - Не знаю, поняла ли ты, - посмеялся Люцио, - но я теперь сам, в каком-то роде, заменяю чуму. А теперь... Он оторвался от Надии и, как ни в чем не бывало, повернулся к подошедшему слуге. Взяв пузырек с лаком для ногтей, он распорядился. - Вылей эту жидкость на дурного художника и подожги его. - Господин, что вы... - ошарашенно пролепетал творец, пятясь. Люцио его не слушал, даже когда тот перешел на крик. Слуги уже умеют, не в первый раз. Граф сделал первый мазок и осекся, хмурясь. Кричит будь здоров. Он завел ладонь за шею и раздавил панцирь жука, который уже надоел кусать и бегать. Разобравшись с вредителем, он продолжил покрывать ноги лаком с золотыми частицами. - Ты отнял у меня слишком много времени, - сказал Люцио, вытягивая ступню, - а покрасить ногти на ногах - вещь, знаешь, совершенно неотложная.***
Доктор Деворак, будь проклят он и его птичий рой коллег, прибыли, естественно, в разгар беды. Прибыл он, вестимо, на зов страдающих граждан, с воплями которых граф уже устал справляться, да и местные медики не знали, что и делать. Люцио пригласил его разделить чаепитие в своем саду. Он разукрасил свои одежды красным, истерев несколько новых жуков в порошок. Надушился и припудрился. Его уже несколько дней одолевала слабость и боль в суставах, но это ничего, это ничего, если станет плохо, он просто заключит еще одну сделку... За воротами дворца бушевала чума и люди сдирали с себя алые модные одежды, расчесывали язвы, выплевывали гной с кровью и кровь с гноем, а Люцио собирал гранаты. - Как возбудитель проник в Везувию? - спросил Джулиан со своим привычным сосредоточенным видом, не притронувшись к чаю. - Он, кажется, всегда был здесь. Ну, знаешь... старая кровь, гнилая кровь, - Люцио миролюбиво положил ему пирожное с заварным кремом, - ты ешь. Давно тебя не видел. Во взгляде врача проскользнула толика вины, и он все же отпил немного чая. - Давай оставим этот разговор на потом, когда разберемся с чумой, - сказал он. - Ты уже здесь, и все не может стать хуже, - сказал граф, катая в руках гранатовый плод, - какая чума? У меня все хорошо. Возможно, небольшая простуда. Кстати, видишь, какой красивый у меня гранатовый сад? - Я говорю о твоем народе, Люцио! Люцио моргнул и остановился. Задержал гранат в своей металлической руке, сжав его до хруста. - Значит, дело никогда не было во мне? - спросил быстро он, на выдохе, а затем гневно воззрился на Деворака, - если тебе нужно мое разрешение на что-либо, ты его получаешь. Ты все получаешь от меня, Джулс. Я даю тебе полное разрешение на то, чтобы вскрывать, чтобы запирать, мучить в попытках вылечить, делай все, что тебе заблагорассудится. Квестор Вальдемар дадут тебе информацию, если тебе нужна она. Джулиан смотрел на графа, затаив дыхание. Гранатовый сок стекал по золоченому протезу. Не сдерживая себя, Люцио превратил спелый плод в жалкие сочащиеся лохмотья плоти. - Какая жалость, - сказал тот, переведя взгляд на струйки, - что алый теперь выйдет из моды. Подай платок, а?***
Первое, что Люцио почувствовал - это резкое жжение в глазах. На днях он ударился коленом о край стола и до сих пор на его ноге цветет темно-фиолетовым огромный синяк. Ему стало тяжело пережевывать мясо. Но это были мелочи, он ведь неболеннеболеннеболен. - Я умру, правда? - он посмотрел на Джулиана, которого по собственному капризу назначил своим личным врачом. Точней, лица его он не видел - только чертов клюв с мутными линзами очков. Маска. Чума. Смерть. Твои грехи кусают тебя под кожей. Какого дьявола ты его пустил за порог, Люцио? Терзать себя больше, злить? Если бы злоба и ярость придавали тебе настоящих сил, то все было иначе. Если бы одной любви тебе было достаточно, если б ты мог ее удержать... - Все врачи сейчас трудятся над лечением, милорд, - говорит птичья маска. Бледный ли Джулиан под ней? Сколько ночей он провел без сна, опять, как раньше, растрачивая себя для других? Испуган ли он? Или он - радуется? - Я не умру, ведь я не могу умереть, - хрипло смеется граф, отгоняя страх. Он изо всех сил сжал края одеяла, под которым лежал. - Посмотри сам, Джулс - вон я, на противоположной стене, побеждаю Смерть. - Надеюсь, так оно и будет, милорд, - скупо кивает Деворак и пишет что-то в своем толстенном дневнике наблюдений. - Вам необходимо ограничить контакты с Над... со своей супругой. Со всеми. - Я не смогу поласкать Мелькиора и Мерседес? - Боюсь, что нет. Эм... С трудом управляя протезом, Люцио нащупывает подсвечник на тумбе рядом с собой и запускает в Джулиана. Ожидаемо, промахиваясь. Он хотел бы встать, он хотел бы поднять его за плечи, встрясти так, чтобы слетела всякая защита с его головы, чтобы он смог вновь взглянуть Девораку в лицо, и расцарапать, изъесть, как подобно всякой болезни, всякой опухоли, его лицо, выжрать унести с собой чтобы что-то заполнило его пустоту которая болит которой недостаточно, он открывает рот и его рвет кровью.***
На обеде подавали индейку. Выдернули из закромов, не иначе. Ведь уже давно Везувия переживает дефицит провизии из-за бушующей красной чумы. Количество жертв росло, труповозки не справлялись, открытый для курации больных Лазарет превратился в печь, где сжигали тела, и список всех молитв о спасении сам себя исчерпал. Надя потерла глаза кончиками своих новых ногтей и стала умело разделывать доставшиеся ей ножки. Валериус и Властомир трапезничали сегодня вместе с правящей парой, и были поглощены доставшимся им куском. Валериус интересовался происхождением вина, а Властомир кормил кусочком мяса червя в кармане своего одеяния. Люцио взял вилку в руку. Распухшие красные суставы кисти не слушались его. Он отказывался умирать уже полгода. Все умирали вокруг него, а он оставался. Оставался, тот, от кого никто этого не ждал. О, да, я знаю, что вы подслушиваете за моими дверями, когда я испущу последний вздох. А потом вам надоело и вы решили, что вовсе я и не болею чумой. Люцио взял первый кусок мяса в рот. Все болело от бесконечного кашля. Он с трудом проглотил его и надрывно застонал от боли. - Милый, ну не за столом же, - отозвалась Надя и подала ему платочек, чтобы тот вытер рот. - Может, тебе стоило оставаться в постели? Ее лицо ничего, кроме усталости, не выражало. - Мне кажется, Нодди, - сказал Люцио, не узнавая своего голоса, - что я умираю. - Не глупи, Люцио, - Надия отделяла мясо от костей. - Умирать после полудня - это дурной тон. - Я не.... - закашлялся он опять, - помоги...пож... Когда Валериус отвлекся от слуги, который в красках описывал тому родину вина сегодня, когда Властомир накормил всех своих опарышей в собственной плоти, когда Надя, наконец, расчленила индейку, тогда-то они и услышали глухой удар истощенного тела о пол. Между тем за вратами дворца царствование чумы потревожил праздник. Праздник этот был традицией Везувии, и ни разу за все время существования этого маленького несчастного государства жители его не смели пропустить сей пир. И вот теперь, видимо, везувийцы были настолько убиты горем по умершим от чумы родным и устали от бедствий, что никакая эпидемия не могла остановить их неистовое и бурное истерическое веселье, которое было своеобразной попыткой искупления грехов и мольбой к богам смилостивиться и даровать им здоровье. Оно заставляло их плясать в прямом смысле до упаду, и, истощенные голодом и мором везувийцы, не в силах остановиться, падали замертво на городские мостовые. Их потом подбирали и увозили в общий костер.***
- Вы двое действительно думали, что самые умные? Держите меня за последнего идиота, верно? - спросил Люцио, когда с головы связанного и унесенного в подземелье Джулиана наконец-то сняли его дурацкую маску-клюв, - давно я тебя не видел. Ты все такой же красивый. Не то что я, да, правда? Он наклонился и в огне свеч было видно его восковое лицо и проступающие кости лица. Его глаза сумасшедшего жадно рассматривали те кудри, в которые он когда-то - в прошлой жизни, наверно! - любил зарываться лицом. - Я больше не красивый для тебя? Тебе слова сироты из трущоб стали важней меня, да? Я вас всех подобрал, пригрел, и вот что... и вот... Джулиан закашлялся, выплевывая кляп. - Люцио, зачем ты меня сюда притащил?! - Вы тянете с поиском лекарства, пока я умираю.... вы только и ждете, пока я, - Люцио, держась за каменную стену, осторожно перебрался поближе - его колени плохо сгибались, его челюсть открывалась с характерным щелком, наверное, слова причиняли ему невероятную боль, - пока я не ИЗДОХНУ! Стража вздрогнула, отступив к выходу из камеры. Люцио с силой ударил по подлокотнику кресла, где оказался Джулиан, но не попал, а лишь завыл от иррадиирующей в его тело боли. - Я слышал все. Я слышу вас за стенами... вы говорите, что я схожу с ума, что я греюсь о кости тех, кого сжигаю. Я слышал вас, когда харкал кровью, и вы готовили мне гроб точно в рост. Но я тогда утром не умер. Я не умру. Я не умру так просто, вы, мерзкие черви, вы, насекомые. - Люцио наклонился близко-близко к бледному от ужаса Девораку, а затем резко выпрямился, тоненьким голосом заговорил, манерно изображая, видимо, Азру, - “Ищи, милый мой Илья, но когда найдешь - ему об этом знать не обязательно”. - Мы никогда не желали тебе смерти, Люцио, ты ошибаешься! Что ты, - Джулиан нашел в себе силы оскалиться безумцу в лицо, - стащил меня сюда, вниз, чтобы под шумок убить? Как бессмысленно. - Заткнись, заткнись! Я не.... убить? - больной граф распахнул широко глаза и расхохотался, переходя на кашель, - о, нет, Джулиан. Я не убью тебя, как ты мог подумать так обо мне? Наше “долго и счастливо” давно умерло, но и себя следом закопать я не позволю. Долго я думал, думал между приступами боли... и, если моя жизнь для тебя - пустое место, то за свою ты уж точно поборешься. С этими словами он вытащил из кармана своей мятой рубахи, что от пота прилипла к телу, красного чумного жука. Голыми пальцами он перехватил его за усик и навис над врачом страшным в своем безумии судьей. - Люцио... - Джулиан в ужасе забился на кресле, но намертво был к нему прикован, - прекрати, очнись, прошу тебя! Люцио, я никогда, НИКОГДА не желал тебе плохого! Он из последних сил попытался пнуть графа ногами. - Вспомни то, что было у.... - он попытался воззвать к прошлому, и это было роковой ошибкой - улучив момент, граф рывком оказался на Девораке и жестко схватил его за челюсть, давя пальцами на щеки, чтобы тот открыл рот. - Никогда бы не подумал, что ты.... из всех них, Джулс, - прошептал Люцио, пропихивая жука в рот Джулиану, раздавливая его, зажимая тому рот, чтобы не смел отворачиваться от дареной ему заразы. Одинокая слезинка упала на бледное лицо врача и затекла в силящийся распахнуться рот, - птичка моя. Люцио держал в уродливых объятиях голову врача, пока того било в конвульсиях. Плохо слушающейся рукой он коснулся одной из гранатовых кудрей, что сводила его с ума когда-то, и, наконец, видимо, свела. - Тебе пойдет красный. Тебе всегда он шел. В ответ Джулиан вывернулся из цепкой хватки смертельно больного и плюнул ему в лицо.***
Одна плитка. Еще одна плитка, следом. Осторожными шагами, держась за стену, Люцио выбрался на балкон из своей спальни. Распухшие суставы не позволяли ему пройти дальше собственной спальни, пища и разговоры вызывали ужасающие боли в горле, и только огромные дозы снотворного могли ему помочь в последние дни. Но сегодня особенный день. Сегодня его Маскарад. Его. Люцио собрал полы своего длинного, большого ему алого халата в руки и посмотрел вниз. Пирующие и торжествующие. Они, наверное, уже забыли, что он умирает. Знать хвалилась модными шляпками, гости танцевали друг с дружкой. Слуги сновали здесь и там, предлагая напитки. У него возникла веселая идея - что, если он сейчас разбежится, изо всех сил, и прыгнет туда? Вот шуму-то будет. Разобьет статую этого злосчастного козла, рядом с которой видел воркующих некогда... Нет. Береги злобу. Она привела тебя сюда. Она тебя и освободит. Люцио вернулся в свою спальню и посмотрел на свое былое великолепие, с картины взирающее на побежденную Смерть. Казалось, теперь и это полотно насмехается над ним. Люцио подошел, хромая, к зеркалу поодаль, и стянул с него простыню. На него смотрел маленький мальчик, у которого были непослушные ноги, непослушные волосы и бесконечно-беспечно лживый язык. - Я тебя ненавижу. Ты виноват во всем. Ты шел не тем путем. Ты ничего не достиг. Люцио, закашлявшись, замахнулся своим протезом и разбил зеркало вдребезги. Уничтожил на мелкие осколки. А затем вернулся в кровать, под звуки пирующих гостей. Он очень устал. Он очень устал. Он так устал. Он поднял руки. Они болели и горели. Он устал жить с той яростью, злобой и обидой, которой не было выхода в этом мире. Он перестал с ней жить и выпустил ее. Огонь стал есть его пальцы. Люцио смотрел на свои горящие руки, ноги, и шептал из осколков разбитого зеркала, шептал себе с картины. Я ЕЩЕ ЖИВ Я ЕЩЕ ЖИВ Я ЕЩЕ ЖИВ ЯЕЩЕЖИВ ЕЩЕЖИВЕЩЕЖИВ Я ЕЩЕ живой.