Ана
Массивные ворота школы, за которыми виднеется и само здание. Делаю шаг, второй, третий. Меня обгоняют другие ученики, не обращая внимания на то, как медленно я иду. В голове шумят голоса, смех. Я чувствую, как к горлу подступает тошнота. Нет, я не смогу, я не справлюсь. Страх сильнее меня. Весь этот шум напоминает тот день. День похищения. Было так же многолюдно и шумно. Мы были на вечеринке у нашего одноклассника — Стива Стоуна. Все вокруг курили и пили. Я держала Элис за руку, чтобы не потеряться в толпе. Мне хотелось поскорее из неё выйти, но круг начал сужаться и идти прямо на нас. Голова кружится, воздуха не хватает, мне нужно сесть, иначе я упаду. Вижу скамейку, она в трёхстах метрах от меня. Ноги ватные, скорее бы до неё дойти. Чувствую чью-то мягкую руку на своей талии, от неожиданности я отталкиваю человека и замечаю, что это девушка. Селия Григз, моя одноклассница, с которой я никогда не общалась. — Ана, всё в порядке? — я киваю. Девушка посадила меня на скамейку и села рядом. — Я увидела тебя и поняла, что что-то не так. Извини, если напугала, я боялась, что ты упадёшь. Хочешь воды? — Спасибо, — трясущимися руками я взяла бутылку воды и сделала небольшой глоток. — А я вот в школу вернулась. Я подарила ей вымученную улыбку в знак благодарности. Она продолжала смотреть на меня с беспокойством. Странно, как меняется отношение людей к тебе, когда с тобой что-то случается. Селия никогда не общалась со мной, проходила мимо, и я даже не думала, что она знает, как меня зовут. — Я вижу, — криво улыбнулась она. Повисла нагнетающая обстановку пауза. Я понимала, что должна что-то сказать, но не знала что. У меня вообще трудно выстраиваются межличностные отношения, а тем более с тем человеком, который долгое время называл тебя «пустышка» и «лесбиянка», хотя она меня вообще не знала. — Прости, — я даже опешила. — За что? — шум в голове не утих, и мне показалось, что я ослышалась. — За всё. Я была не права по отношению к тебе и Элис. Я весь класс настраивала против вас, потому что видела в вас конкуренток, — вот так история. — Мне очень жаль, Ана. — Всё нормально. Сейчас это не важно. Я не держу на тебя зла, Эли тем более. Мы взрослые люди и по-взрослому должны смотреть на многие вещи. — Спасибо. Могу я еще тебе чем-нибудь помочь? Я задумалась. Нет, Эли она мне никогда не заменит, но я услышала в её голосе отчаяние и раскаяние. Возможно, стоит ей дать шанс помочь мне наверстать потерянное время в школе. Я не доверяю ей, но почему бы и не согласиться на помощь? — Да, можешь. Где у нас первый урок?***
Первым уроком оказался английский. Когда я зашла в кабинет, голоса стихли, и всё внимание было подарено мне. Щёки вмиг вспыхнули, руки задрожали. Мое внимание упало на свободную парту прямо около окна позади всех — идеальное место, чтобы быть незаметной, хотя уже вряд ли получится. — Мисс Диккенс, — начал преподаватель мистер Молл, — рад вас видеть! Неожиданно для меня весь класс начал мне аплодировать, а Рик Пайн издал губами звук, похожий на свист. Все одноклассники смотрели на меня и улыбались, в их глазах не было злорадства или презрения. Наоборот, я видела в них только искреннюю радость и поддержку. — С возвращением, Ана, — ко мне подошла наша староста Сабрина Уоллес. — Мы тебя ждали! Я выдавила из себя улыбку, но уверена, что мой взгляд выдавал меня. Я была шокирована, потому что по-другому представляла своё возвращение. Видела идущую себя по коридорам школы, а все показывают на меня пальцем, смеются и шепчутся. Такое представление сложилось в ходе просмотров сериалов про молодёжь и учебные заведения. Вывод: сериалы — выдумка, портящая восприятие и познание реальной жизни. — Спасибо, — я села за парту, которую приметила, достала учебники и начала писать число в тетради. Некоторые ребята продолжали поглядывать на меня, несмотря на очень интересный рассказ мистера Молла о предстоящих экзаменах. Если забыть неприятный момент сегодняшнего утра, этот день можно считать более-менее удачным. Люди здоровались со мной и улыбались, никто не шептался и не смеялся в лицо. Сдержанные улыбки поддержки — очень важная вещь. За пятнадцать минут до окончания последнего урока по громкоговорителю меня вызвали в кабинет директора. Я уже знала, о чем пойдет речь, и мысленно репетировала слова благодарности за поддержку и предоставленную возможность обучаться дома. Удивлению не было предела, когда я увидела стоящую около кабинета, переминаясь с ноги на ногу, маму. — Что ты здесь делаешь? — тихо спросила я. — Директор Хатчерсон позвонила и попросила приехать. Скажи, что ничего не случилось. — Да нет, всё было неплохо, — пожав плечами, я зашла в светлую приёмную. Секретарь нам улыбнулась и сказала, что нас уже ожидают, рукой указывая на дверь кабинета. — А, мисс и миссис Диккенс, — директор, как всегда, была в прекрасной форме, она прямо-таки излучала жизнь, — как я рада вас видеть. Присаживайтесь, — мы покорно сели на мягкие кожаные стулья и замерли в ожидании. Что же хочет нам сказать директор? Она долго разглядывала меня и решала, с чего же начать. Ну, а я? Мне было всё равно, что она скажет. Всё это я наверняка уже слышала. — Ана, — её взгляд потеплел, — я хотела лично сказать, как счастлива, что ты снова в школе. Буду честна, на твою долю выпало нелёгкое испытание, даже не одно, но ты героически выстояла, ты настоящий борец! Мне очень жаль, что ты потеряла подругу, — глаза предательски защипало. В голове мгновенно возник образ Элис. Сейчас бы всё отдала, чтобы услышать ее заразительный смех, обнять и обсудить новую песню 5SOS, на чей концерт мы так и не успели сходить. Я уже не сдерживала слёз. Потерять близкого друга — это то же самое, что потерять близкого родственника. Мы были с ней не разлей вода с детского сада. Если не виделись хотя бы день — всё, печали не миновать. Эли знала больше, чем знают мои родители обо мне, у нее всегда было что сказать и она знала, чем помочь. Иногда она мне снилась. Всегда улыбчивая. В этих снах всегда светит солнышко. Она говорит, чтобы я прожила эту жизнь, как мы и планировали. Что она рядом, хоть я ее и не вижу, но могу ощущать. Если лёгкий ветерок коснётся моих волос — она передает мне привет, если из-за тучи выглянет солнышко — она радуется моим успехам; если птица сядет на мой подоконник — это она говорит о том, что меня не забыла. Эли любила природу, постоянно вытаскивала меня в походы, брала мольберт, краски и рисовала. Многие её картины висят в моей комнате, и я долго могу их разглядывать, вспоминая наши разговоры. Говорили мы много, обо всём. Нас даже называли лесбиянками, хоть это было и не так. Я любила Элис, но как сестру. Невыносимо. Боль должна была утихнуть, но она лишь накрывает меня новой волной. Воздуха снова не хватает. — Ана, — взволнованный голос мамы вывел меня из моих мыслей, — ты вся бледная, всё хорошо? — Да, не беспокойся. Душно просто. — Извини, — подала голос директор. Она что-то говорила до этого, про Элис, про нашу дружбу, но я её не слушала, — я не хотела тревожить незажившую рану. — Спасибо, директор, вы оказали большую честь мне и моей семье, предоставив возможность обучаться дома, тем самым ускорить моё восстановление, — как робот проговорила я. — Я счастлива снова быть здесь. Больше я ничего не говорила. Мама и директор общались между собой. Я даже не пыталась уловить нить их разговора. Погрузившись глубоко в свои мысли, не сразу услышала, что мама позвала меня. Мы вместе вышли из кабинета, урок уже закончился, поэтому я не видела смысла задерживаться в школе. — Как твой день, милая? — мама взяла меня под руку. — Хорошо, лучше, чем я представляла. Со мной даже Селия сегодня заговорила, воду предложила. — Это та девочка, которая говорила плохо про вас? — Да, но она и за это извинилась. Знаешь, что заметила? Пока с тобой ничего не случается, ты не интересен обществу. За то, как только с тобой что-то происходит, хорошее или плохое, ты становишься сразу всем интересен и все хотят с тобой дружить, но только тебе эта дружба не нужна. Многие даже не знали, кто такая Эли, за то весь её шкафчик завешан открытками и фотографиями, — мама ничего не ответила, а просто крепче взяла меня и повела к машине. По дороге домой мы слушали радио, оно хоть как-то разряжало обстановку. Подъезжая к дому, я почувствовала, как машина вибрирует. — Это ещё что такое? — удивилась мама и стала смотреть по сторонам. Не знаю почему, но я сразу поняла, откуда исходят басы. Мама, видимо, тоже, судя по её напряжённым скулам. — В дом Чарли заселился какой-то человек. Утром я вышла за газетой и увидела его мельком в окне. Это был мужчина, но вид у него не очень опрятный. — Да, мы с Максом заметили свет в окнах часов в пять утра. И, скорее всего, этот человек перевозил свои вещи глубокой ночью. Как думаешь, это родственник Персивалей? — Сомневаюсь. Думаю, что Чарли сдал дом, чтобы он не простаивал, но делал это не глядя и сдал его не пойми кому. Наша тихая улица в три часа дня является центром танцевальной площадки. Я улыбнулась. Да, к тишине и покою быстро привыкаешь, но когда это кто-то нарушает, становится не по себе. Так скажем, люди против собственной воли выходят из зоны комфорта. — Ой, смотри, они что, устроили митинг? — указала я пальцем на толпу, ошивающуюся возле дома Персивалей. — Очень на это похоже, — ответила мама и заехала на подъездную дорогу к нашему дому. — Пойдешь в дом? Или хочешь узнать, что там такое? — Если честно, на нашей улице было так скучно, что мне не терпится попасть в самый эпицентр событий, — улыбнулась я маме и вышла из машины. Макс вышел из дома и прямиком направился ко мне. Он обнял меня так крепко, как никогда, наверное, не обнимал. — Хей, ты чего? — весело засмеялась я. — Уже соскучился что ли? — Скорее волновался, смотри — он показал мне руки, — я все ногти сгрыз. Я толкнула его кулаком в плечо, и он снова меня прижал к себе, чмокнув в макушку. Макс. Мой старший брат всего лишь на год и три месяца, но считает, что это огромная разница. У нас не всегда были такие отношения. Раньше мы были как кошка с собакой, ругались каждую минуту. О поездках в одной машине речи не шло никогда. Он всегда меня цеплял, а я жаловалась маме, за что он ещё больше дразнил меня. Время, изменившее наши отношения, выпало на то, когда я пришла в себя. Он был первым, кого я увидела. Лицо его было опухшим от слёз и недосыпа. Когда он увидел, что я открыла глаза, снова заплакал, спустился на колени перед моей кроватью и стал молить о прощенье. Он думал, что если бы мы не поругались тогда, я бы не пошла на ту вечеринку и ничего бы этого не было. Брат винил себя и винит до сих пор, хотя никто из нас не виноват. На сегодняшний день Макс стал мне не просто братом, он стал мне лучшим другом. Первые дни после выписки он спал в моей комнате на раскладушке и был тем, кто вырывал меня из ночных кошмаров. Со временем мы с ним стали говорить по ночам, я делилась с ним воспоминаниями об Эли или рассказывала о планах, а он внимательно слушал и рассказывал про себя. Многое для меня стало открытием, например то, что он получил грант на обучение в Лондонском университете, факультет бизнеса и экономики. Я была безумно рада этому, потому что он всегда будет рядом, ведь от дома до учебы ему ехать полчаса на метро. — Макс, ты не в курсе, что здесь происходит? — мама подошла к нам и передала пакеты с покупками брату. — Не-а, они уже так минут двадцать стоят. Я сначала музыку услышал, затем увидел, как из домов стали высовываться соседи. Ну и лицо было у миссис Стивенсон, — брат подмигнул мне, и я хихикнула в кулак. Заметь это мама, испепелила бы меня взглядом за неуважительное отношение к старшему поколению. Миссис Стивенсон — староста нашей улицы. Когда мы сюда переехали, четырнадцать лет назад, она была крайне недовольна тем, что около её дома будут бегать два сорванца, тем более разнополые, да ещё и почти одного возраста. Кроме Чарли Персиваля, которому было на тот момент четырнадцать лет, был ещё один подросток — Омар Нельсон, вот из-за него-то Клавдия Стивенсон и не любит детей. Омар вечно норовил устроить соседке «сладкую» жизнь и, в качестве своего признания и уважения, постоянно топтал ей её идеальный газон, подстриженный точно по линейке, и с корнями выдирал её любимые цветы. Соседка миссис Стивенсон своими детьми не обзавелась. Одни говорят, будучи рождённой в военное время, она насмотрелась, как люди, в частности дети, умирали от голода и холода, и навсегда зареклась таких жертв не приносить. Другие говорят, что в молодости она пережила тяжёлую болезнь, и вопрос о деторождении был закрыт навсегда. Третьи же говорят, что она просто детоненавистница и жуткая собственница, и не пережила бы, если бы внимание её затюканного мужа уделялось не только ей. Я же считаю, что чужая жизнь потёмки и не осуждаю её. Главное, что она никогда не трогала нас с братом, потому что мы были послушными детьми и не хотели угодить на «Доску позора улицы Акация Роуд». Мама двинулась в сторону возмущающейся толпы, я кивнула брату и пошла следом за ней. Впервые на нашей улице что-то интересное и это не касается меня. Чем ближе мы подходили, тем проще было понять, о чём они говорят. — Наркодилер? — шепнул мне брат, видимо, тоже услышал это слово. — Бордель? — так же шепотом ответила ему я, и мы рассмеялись. Все неработающие соседки-домохозяйки собрались возле этого дома и разбрасываются догадками, кто же всё-таки здесь поселился. Не прошло и минуты, как мама вступила в спор. — Елена, — начала миссис Стивенсон, обращаясь к моей маме, — какой-то хам открыл дверь, назвал меня старой свиньёй и захлопнул её прямо перед моим носом. Не удивлюсь, если это наш новый сосед. Краем глаза я увидела, как мой брат еле сдерживает смех. Но я не смотрела на него, моё внимание привлекло окно второго этажа. Там стоял мальчик, лет шести, не больше. У меня перехватило дыхание. Даже на таком расстоянии я увидела грусть в его глазах. Не знаю, заметил ли он меня или ему просто надоело смотреть на людей, которые собрались возле его дома, но когда я показала Максу кивком головы на то окно, мальчик исчез. — Ты чего? — спросил брат. — Там мальчик, маленький. У него был такой взгляд… — Какой? — непонимающе спросил брат. — Который пронизывает до глубины души. От такого хочется поскорее убежать, чтобы не видеть. Это был не взгляд маленького мальчика, а взрослого человека, который устал от жизни. — Да ну, Ана, не придумывай. Тебе показалось. Да и как ты смогла рассмотреть его взгляд на таком расстоянии? Тут метров тридцать, да ещё и солнце светит, будь здоров, — я ничего не ответила. Сказала то, что увидела. Сквозь грохочущие басы, исходящие из соседского дома, я чувствовала, как бьётся моё сердце в собственном учащённом ритме. Лицо маленького мальчика никак не выходило из моей головы. Что-то в этом взгляде было пугающее. Что-то, чего я не разглядела до конца. Надеюсь, я снова его увижу и смогу понять, что же так сильно меня задело за живое.