Жизнь между смертью

— Он говорит о тебе, как об одной из своих тварей, — девушка фыркает и закатывает глаза. Тина поднимает на нее рассеянный взгляд, она давно уже перестала слушать, о чем болтает внезапная новая коллега. А новая коллега, кажется, болтала о Ньюте, с которым столкнулась парой дней ранее на очередном заседании по поводу поведения его питомцев, на которое уже даже никто не пришел. Устали. Новая знакомая стучит каблуками по каменному полу Министерства, копается в карманах шелковой изумрудной мантии, стучит золотыми галеонами о кольца из потемневшего серебра на пальцах. Она никогда не поймет. — Это комплимент, поверь мне, — Тина улыбается, улавливая жалость в глазах собеседницы. Наверное, на заседании она увидела забитого магозоолога, неуверенного и стесняющегося, совсем не такого, каким он рисовался в историях о недавней борьбе с Гринд-де-Вальдом. Наверное, сам магозоолог просто стремился побыстрее сбежать от людей, которые его никогда не слышали, гнули свою линию из года в год. Которым просто не было дела до существ, их окружающих. Интересно, как он умудрился о ней обмолвиться? — До свидания, Тина, — знакомая сворачивает в ближайший коридор. — Увидимся, — Тина хотела бы, чтобы это свидание никогда не состоялось. Она открывает дверь на пустынную лестницу, спускается, перепрыгивая через ступеньки. Ей нравится быстро передвигаться, зная, что никто не гонится за ней, ничто не угрожает жизни. Глупо, конечно, Куинни над этим смеется. Зато Ньют предложил одолжить одного из своих зверей с невыговариваемым названием, долго расписывал, какую скорость он может развить на открытом пространстве. Там ещё, кажется, было что-то про заторможенность в сезон дождей и контрабандистов, запихнувших вольную тварь в запаянный трюм, Тина не слушала. Она смотрела на Ньюта, на восторженность в его глазах, на порывистость в его движениях. -… прыгнул на три метра, я впервые задумался о том, что пора расширять боковые пространства в чемодане, — Ньют зачем-то взмахивает руками, стоящая перед ним чашка с остывшим чаем опрокидывается, проливаясь на деревянный стол, которому, впрочем, уже ничего не страшно. Воспоминания греют душу каждый день, когда Тина оказывается окружена десятками самых злобных существ на планете — коллегами. Ньют мог бы быть с ней, на другом конце министерства, там, где изучают волшебных существ, или совсем рядом работать с аврорами, пытающимися поймать Грин-де-Вальда. Тина знает, что ни в то, ни в другое Ньют не верит. Поступки Грин-де-Вальда не на бумаге, магические существа не в книгах, место магозоолога не в кабинете. Воспоминания греют душу, когда они расстаются рано утром на пороге своего дома. Ньют со своим чемоданом, в старом пуффендуйском шарфе, в его глазах всегда горит какая-то искра, выражение, с которым он никогда не смотрел ни на одну из своих магических тварей. Слышать от него слова, как будто она житель из его чемодана — это одно, молчать, не находя слов — совершенно другое. Вообще они часто молчат, Ньют от стеснительности лишний раз брякнуть что-нибудь про глаза саламандры на третьей голове, Тина — просто от непривычки говорить с кем-то о чувствах, о милых и приятных вещах. Для этого у неё всегда была Куинни. Они проводят вечера, сидя где-нибудь в чемодане на вершине холма, глядя на жизнь, раскинувшуюся вокруг. Ньют любит своих тварей, а её любит ещё больше, и никто до неё не мог доказать, возможно ли это вообще. Это льстит самолюбию Тины, а ещё даёт ей надежду на что-то светлое, на что-то счастливое, свершающееся здесь и сейчас, каждый раз, когда она смотрит на магозоолога, на своего магозоолога, чувствует его прикосновения, объятия, наивные и простые, дыхание за своим плечом, присутствие где-то рядом, когда знает, что он думает о ней где-то за сотни километров, сравнивает её со своими  питомцами на дисциплинарных слушаниях. Им не нужны теплые уютные вечера у камина, не нужно заворачиваться в плед, греясь у батареи, пока за окном задувает холодный ветер, они скорее выбегут на этот ветер. Своё традиционное какао они берут с собой в чемодан или прямо на улицу, когда засыпает очередной дракон со сломанной лапой, и уставшие магозоологи расходятся по домам. Ньют домой не идет, он ждёт, когда придет Тина, принесет с собой книгу, которую они никак не могут дочитать, потому что их внимание сосредоточено далеко не на тексте, плед, который им совершенно не нужен, потому что сзади всё равно спит дракон или какое-то огромное мохнатое существо. А еще они оба любят эту прохладу летних вечеров и тепло, исходящее от тел друг друга. Книга так и остаётся раскрытой на первой странице. Они валяются на траве, ещё хранящей тепло дня, смотрят в небо, медленно алеющее и молчат, упиваясь близостью друг друга. Тина хочет его обнимать и обнимать, впитывать что-то родное и знакомое после целого дня, проведенного так далеко. Ей Британия нравится, и люди здесь тоже, но Министерство кажется ей рассадником лицемерия, лжи, штампом мыслей. Рядом с Ньютом Тина чувствует себя свободной, защищенной, знает, что он никогда не пойдет против своей совести. А его совесть теперь она, и его сердце принадлежит тоже ей, и Ньют куда угодно за ней пойдет, хоть в Париж, хоть в аврорат, хоть на другой конец мира. А ещё она знает, как важно ему оставаться здесь, где есть его звери на воле, не запихнутые в чемодан, не под угрозой. Так что она приходит на эту поляну каждый день или карабкается в какие-то продуваемые всеми ветрам горы, трансгрессирует в места, в которых никогда бы не подумала побывать. А Ньют прибегает в её кабинет, если она задерживается дольше, чем на час, весь в мелких порезах и ожогах, взъерошенный и взволнованный, начинает что-то быстро рассказывать. И они задерживаются ещё дольше, пока Тина колдует над его травмами, скрупулезно отрабатывая одни и те же заклинания, и Ньют допивает ее остывший кофе и безуспешно пытается утихомирить притащенного с собой нюхля. А еще она боится, когда он задерживается прийти и проверить, почему задержалась она, ждет каждую минуту записки из Святого Мунго, но вместо записки всегда в итоге появляется Ньют, и, наверное, пора бы уже перестать беспокоиться, Ньют своё дело знает, но Тина не может. Она знает, что никогда не будет второго Ньюта, что ей никогда не найти второй такой же широкой души, что её сердце принадлежит ему в этой жизни и во все последующие. На Тину такие мысли нападают редко, но она их боится, как будто это уже свершившаяся реальность. Ньют всегда чувствует это её настрой на размышления о смерти и на самом деле совершенно не знает, что надо делать, так что просто начинает неловко расспрашивать ее о делах совершенно не важных и неуместных, обнимает как-то по-ньтовски неуверенно. Тина спрыгивает с последней ступеньки и выходит в наполненный людьми холл. Ни один из этих людей не поймет, какая величайшая радость быть сравненной с каким-нибудь четырехглавым кальмаром или гребнем венгерской хвостороги. Она и сама всегда удивляется, как он может их так любить, как его может хватать и на них, и на нее, и вообще на всех, шутит, что у Ньюта два сердца. А оно всего одно было, и Ньют не понимает, в чем проблема быть расположенным сразу и ко всем, отправляет посуду под кран вперемешку с нюхлями. Она шутит про ревность к окками и всей живности в их доме, Ньют закатывает глаза и утверждает, что это уж точно лучше, чем носиться с бумагами или калечить людей, пытаясь их поймать. Тина его слова игнорирует, она знает, что Ньют хотел бы, чтобы она ушла из аврората, особенно такого неспокойного, пока Грин-де-Вальд  на свободе, что тоже боится этой роковой записки из Святого Мунго, и знает, что лучше бы им вообще об этом не говорить. Тем более, что нюхль смотрит на них выжидающе и требовательно, а ложки, недавно лежавшие на столе, куда-то пропали. Тина иногда устает от всей этой братии и посиделок по вечерам. Она берет Ньюта в простой магловский парк, оставляет дома всех лечурок и мелких существ, они ходят по заасфальтированным аллеям и говорят о совершенно житейских вещах, о Хогвартсе, о квиддиче иногда, о знакомых и планах на будущее. Им попадаются знакомые соседи-магглы, свято уверенные, что их сосед — банкир, а его жена — журналистка, они останавливаются на пару минут, беседуют о погоде и идут дальше. Тине иногда очень хочется такой простой жизни, быть журналисткой-женой-банкира, без выворачивающей наизнанку мозги войны в магическом мире, но еще больше ей хочется стать аврором-женой-магозоолога, продолжающего беспечно нести какую-то чушь про невкусные хотдоги на соседней улице. Потом становится даже страшно прожить заурядную жизнь без опасности и загадки. Она знает, что и Ньют ни за что бы этого не захотел. Они возвращаются домой поздно ночью, долго зачем-то обнимаются и молчат, чтобы на утро снова расстаться на пороге, окунуться в свою сумбурную магическую жизнь.