Запах представления

— День почести королевской гвардии в этом году должен быть просто сверкающим! — Тэмин! Ну что ты заладил?! Чтобы попялиться на гвардейцев, можно просто в окно выглянуть.       Младший мгновенно стушевался, но всё же самую чуточку отодвинул воздушный тюль, кося глазами в сторону парадного входа во дворец: — Я бы тоже хотел быть гвардейцем, — он мечтательно сощурился и улыбнулся, — как думаешь, Ки-омма, у меня бы получилось?       Старший раздраженно дернулся, выныривая из-под слоев полупрозрачной ткани: — Да ты шифон не можешь удержать, пока я нижние юбки расправляю, какая ещё тебе служба!       Парень отступил от высокого манекена, держащего на себе тяжелое парадное платье, и, оценивающе оглядывая его, прошелся кругом. Довольный результатом, он хмыкнул, а затем всё же добавил: — Каждому в этой жизни своё, хороший мой. В гвардейцах тоже мало чего бравого: погляди, весь день на солнцепеке.       Тэмин только пожал плечами, некомфортно ежась в становящемся ему маленьким пажеском камзоле. Кибом недовольно цыкнул — ребёнка, по его мнению, одевали совсем уж кукольно, а юное тело должно было дышать. — Сходи на кухню, я сам отнесу платье королеве, — снисходительно огладил своего подопечного по макушке Ким, а тот, недолго думая, расцвел улыбкой и по-детски шумно помчался на кухню. Старший тоже улыбнулся ему в след и, приобняв манекен одной рукой за талию, покатил его на колесиках, время от времени подхватывая пышный подол свободной рукой.       Весь дворец только об одном и гудел — один из самых торжественных праздников королевства уже буквально стоял перед порогом, а с его приближением всё бурливей и шумней становилась столица: полки гвардейцев прибывали из заграничных командировок, конники то и дело мелькали в толпе блестящей упряжью лошадей, дети играли в солдат, размахивая игрушечными мечами, а люди дарили всё больше любви тем, кто охранял их безопасность. Ким завидовал всем, кто сейчас толкался ниже по улицам, дальше от дворца, завидовал торговцам под ласковым солнцем на главной площади, а больше всего завидовал гвардейцам, вальяжно шагающим или покачивающимся в седле, будто бы направляющимся по очень серьезным и важным делам, а на самом деле просто купающимся в чувстве, словно все они разом стали именинниками. Всё-таки дня почести королевских пажей никто не догадался учредить, и поэтому Кибом только глядел из окон прохладного и величавого дворца на репризу огромного праздника, а его вклад в это прекрасное событие состоял только в чистке торжественных нарядов для королевской четы и помощи горничным с наведением порядка в убранстве дворца.       Снаружи заправлял июнь в своём разгаре с запахом поздней сирени, солнечным ветром, пронзительно прозрачной сферой неба — в царственных же стенах было чуть прохладно, и от задвинутых занавесок по каменным полам и стенам тянулись дорожки полумрака. Мягкие пажеские туфли торопливо и тихо ступали по шлифованному мрамору, и Ким очень скоро оказался в отделенных от правительственного флигеля множеством коридоров и переходов королевских покоях. Здесь уже пахло духами, тканями и чем-то неуловимо женским, происхождение чего Кибом никогда не мог понять. Вкатив манекен с первозданно свежим платьем в маленькую комнатку, паж оставил произведение портновского искусства на совесть приближенных слуг королевы.       Откуда-то из-под пола донеслось пение и сразу же после него вступившая игра оркестра, звучный голос окликал кого-то всё строже и строже, а ноги Кибома несли его навстречу самой любимой его части дня почести королевской гвардии — выступлению придворной академии танца. Ким хитро огляделся — всё-таки прислуге не были рады на репетициях —, а затем проскользнул в большую танцевальную залу через потайной коридорчик за тяжелой портьерой и стал одним глазом следить за кружащими по узорчатому паркету парами совсем юных танцоров.       Казалось, они делали каждое па непревзойденно чётко, так чётко, что у Кима быстро сложилось впечатление, будто это музыка играет под их танец, а может и нет вовсе никакой музыки — есть только безупречные танцоры. — Сборище учёных медведей!       Даже паж за своей портьерой взвился от этого окрика и схватился за перепугано колотящееся сердце, а музыка с танцорами остановилась, и их красивая магия исчезла.       Суховатая и высокая женщина с рельефным, из последних сил молодящимся лицом вышла в центр круга пар: — Намсури, ты все ещё косолапишь, какой позор! Аинэ, что за лицо! Ты должна олицетворять богиню красоты, раз стоишь в ведущей паре, а не саму тупость, пытающуюся вспомнить фигуры! Джонлин, плечи шире, чёрт тебя возьми, нашли в кое-то время плечистого танцора для поддержек, так он ходит чуть прямей саксаула! — женщина, наверное, была чем-то вроде многоглазого насекомого, как подумалось Кибому — разве иначе можно было бы уследить за всеми парами разом? Но это оказалось ещё не все: — Что за дыра в рисунке?! Где, позвольте узнать, семнадцатая пара? — Лилин сломала ногу… — кто-то все же осмелился ответить наставнице. — Сломаааала нооогу?! — женщина угрожающе понизила голос, — Господи, что за выпуск! Не танцоры, а наказание! Медведи, сущие медведи! — она всплеснула руками, воздев их к потолку, и затем прижала узловатые пальцы к вискам, словно у нее разыгралась самая сильная головная боль. — А где же её партнер? — слабым голосом спросила наставница. — Не посмел явиться без неё, — тихонько ответил тот же безликий голос. — Не посмел явиться, — со смешком повторила женщина, а потом запричитала, — канун дня гвардии, а у нас пара сделала ноги! Позор на вековую репутацию академии!       Кибом высунулся из-за портьеры чуть сильней, чтобы лучше видеть весь зал. Сгорбленная фигура страдающей наставницы и понуренные головы танцоров передали своё волнение и Киму: он с сопереживанием заломил брови и склонил голову набок — ему очень не хотелось, чтобы такое прекрасное выступление сняли с торжества. — Вы, молодой человек, что здесь делаете?       Паж с ужасом понял, что голова женщины повернута точно в его сторону, и тут же бросился натирать платком из рукава окно за своей спиной. — И не врите мне, вы каждую репетицию тут ошиваетесь, небось, лучше наших воспитанников танец знаете. Думаете, я вас не замечаю?       Кибом нервно сглотнул, буквально лопатками чувствуя этот самый жгущий строгостью взгляд учительницы и покрываясь испариной от страха, что сейчас ему зададут хорошую взбучку, и стал ещё усерднее, до жара в пальцах делать вид, что протирает стекло. — Когда с вами говорят, извольте повернуться, — наставница уже теряла терпение, и как только это дошло до пажа, он тут же обернулся и осторожными шагами двинулся к женщине. — Так, насколько хорошо вы знаете танец? — ее глаза критично оглядели парня. — Я его знаю, — чуть нараспев ответил Кибом, приподнимая голову — он всё время, пока академия репетировала свою часть торжества, провел за этой самой портьерой, жадно наблюдая за танцорами. — Замечательно, — с непонятной интонацией произнесла наставница, — Ёнджин, у тебя новый партнер, немедленно выходи — не пристало замыкающему прятаться в оркестровой яме, — она властно глянула в сторону музыкантов, и там сразу же показался шитый под гвардейский мундир костюм танцора, с постыдно задранными полами. — Встаньте в пару, — махнула женщина рукой и кивнула оркестру.

***

      С Кибома пот лился градом, он уже сильно жалел, что пробрался на репетицию придворной танцевальной академии, а наставница гоняла его и новоиспеченного партнёра по залу раз за разом, и конца края этому не было видно. А досаднее всего было то, что незнакомому танцору это было словно нечего делать, притом, что Ким чуть ли не свисал у него на руках. Его, наверное, уже ищут, Тэмин успел нажраться сладостей вместо нормального ужина, дворецкий готов задушить старшего пажа за многочасовое отсутствие, но бедный парень попал в когти к самому Дьяволу, и, кажется, никогда не выберется. Сколько раз он уже станцевал под счёт, под музыку, под биение своего сердца?  — Довольно, — с уже знакомой нечитаемой интонацией наконец произнесла женщина, и Ким, потеряв поддержку рук партнера, не удержал равновесие, ткнувшись ладонями в пол. — Вы упрямы, — едва ухмыльнулась наставница, сверля Кибому макушку, — и пластичны для пажа. Нет времени искать профессиональную замену нашей Лилин, поэтому от лица придворной академии танца я прошу вас участвовать в завтрашнем выступлении.       Ким бы сильно соврал, если бы стал утверждать, что его губы не дрогнули в счастливой улыбке, как только он услышал слова женщины. — Для меня это честь, — выдавил он из себя сквозь жадное дыхание. — Поднимитесь, когда с вами говорят.       Паж на ватных ногах встал, но всё же расправил плечи и приподнял голову, как делал каждый раз, когда хотел показать себя во всей красе. — Примите сейчас очень горячую ванную, а затем съешьте побольше вареной курятины, иначе завтра вы будете для нас полезны не более, чем наша Лилин, — дождавшись кивка со стороны парня, она поглядела на него с прищуром и спросила, — сколько вам лет? — Двадцать два, — мгновенно отозвался Кибом. — Врете. -… девятнадцать, — уже тише ответил Ким. — Замечательный возраст для поступления в нашу академию, вы не находите? — она впервые на глазах пажа улыбнулась по-настоящему покровительственной, снисходительной улыбкой, и Кибом не мог не улыбнуться ей в ответ, горячо кивая и не имея сил найти хоть какие-то слова. — Благодарю за работу, — женщина чуть склонилась перед скрипачкой, добровольно оставшейся помочь в тренировке. Та с удивительно энергичной мимикой отмахнулась и, рассмеявшись, убрала инструмент в чехол.       А Ким тем временем из последних сил плелся во флигель для прислуги, бурча самому себе про не по-человечески сильных, дотошных людей, про безответственных девушек и про Ли Тэмина, наверняка, не проветрившего их комнату перед тем, как лечь спать.       Показавшись в полумертвом, мокром и румяном из купальней состоянии на черной кухне, Ким переполошил кухарок, но те, услышав скромный рассказ пажа о предстоящем ему завтра, быстро сложили перед ними несколько куриных ножек на пару, вареную грудку и настояли на бокале вина. Окончательно разморенный после купания и плотного ужина, парень даже не стал тормошить уснувшего одетым в обнимку с мешочком карамелек Тэмина, а сразу же рухнул на свою постель, как только стянул с себя сорочку и брюки. Тело, наконец-то, благодарно расслабилось, и паж сию же минуту уснул.

***

— Ки-омма! Ки-омма, почему у нас толпа девушек под дверью? Чего ты от меня скрываешь?! — знакомый голос продирался сквозь сладко спящее сознание Кибома, — Ки-омма! — его резко тряхнуло, и Ким напугано дернулся. Потряся головой, он всё же узнал перед собой сонного и растрепанного Тэмина: — О, Тэмин… Боже мой, какие девушки? — Вот и я спрашиваю: какие девушки ломятся к нам в комнату? — младший покраснел, недоверчиво поглядывая на дверь, в которую то и дело звонко стучали, а из коридора слышался девичий смех. Ким успокаивающе приласкал младшего, серьезно задумавшись, откуда мог взяться, судя по звукам, чуть ли не прекрасный полк у них за дверью. Парень, натянув на ноги пажеские туфли, все же выглянул в коридор. И тут же цепкие девичьи руки потащили его в неизвестном направлении. — Кибом! Ты такой соня! Мы давно уже репетируем, а на тебе даже костюма нет! — самая бойкая из девушек щипнула парня за щеку и втащила в импровизированную гримёрку, куда тут же набились и все остальные девушки. — Наставница поручила нам привести тебя в порядок перед выступлением, — самая высокая из девушек, упершись в бока своими изящными полуоголенными руками, хитро глянула на подруг, и вся девичья стайка, шурша платьями и позванивая серьгами, мгновенно обступила Кибома, который все ещё сидел с огромными глазами, не до конца понимая, что здесь вообще происходит. Топот танцевальных туфель и густо подведенные глаза намекнули ему, что это были танцовщицы из придворной академии, а иначе Ким не потребовался бы такому количеству девушек сразу.       Парня проворно умыли розовой водой и напудрили, чтоб не блестел без повода, затем расчесали какой-то жесткой щеточкой ему брови, подергали волоски на переносице, слегка подрумянили щеки, наконец, позволили пажу выбраться из своих рук попить водички, а после — сразу же усадили обратно на стул перед зеркалом — видимо, им до жути нравилось прихорашивать Кибома. Впрочем, кроме едва подкрашенных ресниц, девушки больше ничего не стали прибавлять, и Ким вздохнул с облегчением, когда ему в руки сунули шитые наподобие гвардейских штаны и странного вида черную вещицу. — Это ещё что? — он с недоверием поглядел на танцовщиц. — Ты сначала надень, а потом возмущайся, — ответили ему, и паж отправился за ширму переодеться.       Танцевальные туфли пришлись в пору, штаны тоже сели вполне удовлетворительно, и, наконец, чёрная вещица также отказалась на парне: вырез был совсем под горлышко, его обрамляло тёмно-серое кружево, оказавшееся ещё и на оторочке коротких широких рукавов. На первый взгляд странной Киму кофта показалась из-за того, что она была двухслойной: нижний слой был чёрным атласным, а верхний — дымчато-шифоновым, но как только Кибом заправил подол в штаны и посильнее затянул ремень, так вещица будто заиграла ультрачёрным цветом. — Бог ты мой! Девочки, глядите, какой он хорошенький!       Ким смущенно ухмыльнулся на эти слова, выходя из-за ширмы и позволяя танцовщицам себя разглядеть. Одна из девушек потянулась к ушам пажа, углядев там дырочки, и решила вставить крошечные серьги. Парень глянул на свое отражение в зеркале и улыбнулся ещё шире — он был красив.       Собранный общими усилиями Кибом вышел вместе с выводком учеников в королевский парк по парадной лестнице. По-утреннему свежий воздух щекотал своим бодрящим запахом нос. Качающиеся на ветвях кисти сирени мазали своим ароматом при каждом дуновении ветра, а мрамор вымостки дорожек уже успел нагреться и обдавал ноги теплом. Народ, стоящий на кромке специально засеянного мелким клевером огромного газона, взволновался при виде танцоров. Кто-то бросил в вышедших цветами, самые маленькие зрители запрыгали при виде красивых костюмов и лиц, но больше всего отдачи ощущалось от трибуны, где расселась чуть ли не вся королевская гвардия: низшие чины открыто улыбалась танцорам, стреляя в них глазами, переговаривались и смеялись, а кто был постарше, те сидели прямо, редко отвлекаясь, но всё их внимание было сосредоточено на строящихся парах. Сама королевская чета восседала под навесом на возвышенности. — Не улыбался так широко, — шепнул Киму его партнер, не наклоняя головы, но всё равно пришлось пихнуть Кибома, чтобы сбить с него широченную улыбку. Паж, конечно, посерьёзнел, но уголки его губ бессовестно тянулись вверх, а сам он игриво глядел на зрителей, и в глазах у него остался хитрый прищур.       Музыканты подняли смычки — Ким заметил это одновременное движение и немного струхнул оттого, как скоро все началось, но партнер не дал ему растеряться, и, как только музыка грянула, все танцоры разом сдвинулись с места. На траве танцевать было тяжелей, чем на паркете — ноги, если их расслабить, разъезжались, а солнце иногда слепило глаза -, но Кибом ощущал такую лёгкость, что, опираясь на руки партнера, полностью проникся танцем, перестал отсчитывать в голове ритм, только держал в уме фигуры и всё равно улыбался зрителям и другим танцорам.       Выступление было в самом разгаре, когда откуда-то из-за толпы показался всадник, лёгкой трусцой приближающийся к трибунам. Народ потеснился, чтобы дать опоздавшему проехать, а тот медленно, то и дело одергивая всхрапывающую лошадь и чуть покачиваясь в седле, направился вперед. Ким видел этого всадника краем глаза, но действительно обратил на него внимание, только когда гвардеец, всё так же крепко удерживая поводья, стал огибать газон по самой кромке. Тут Кибом заволновался — по ходу танца их пара должна была вот-вот оказаться рядом с этим конником, а его присутствие там нарушало и ритм, и рисунок танца. Но партнер уверенно вел пажа, не обращая ни толики своего внимания на всадника, а вот Ким не на шутку заволновался, видя, что они уже поравнялись с гвардейцем: он видел золотистые лампасы на его белоснежном мундире, видел шовчики на таких же белых перчатках, узор на пуговицах, но военный остановился, пропуская танцоров. Кибом стоял в самом конце вереницы и буквально ощущал внимательный взгляд всадника на своей спине — действительно, необычно видеть в танцевальной паре двух парней. Киму показалось, что этот незнакомый гвардеец чуть ухмыляется, глядя именно на их пару. Конник, видимо ждал, пока танец закончится, и паж успел успокоиться, отдалившись от этого белоснежного мундира.       Первая половина представления завершилась изящно вытянутыми фигурами и долгой вибрацией струн. Кибом замер в изогнутой позе, и уже хотел было расслабиться перед второй, более энергичной частью танца, как мимо пар галопом помчался тот самый конник, и ветром, поднятым им, колыхнуло платья танцовщиц. Паж цыкнул на такой выпендреж.       Рисунок пар сменился, и Кибому вновь попался на глаза тот гвардеец — его белоснежный китель сильно выделялся среди алых и синих, какие в большинстве своём носили его сверстники. На лицо он был совсем ещё парень, простой и смешливый, а к тому же высокий и отчасти непоседливый. Ученики танцевальной академии приблизились к трибунам во время танца, и Ким урвал мгновение на мимолетный взгляд в сторону белоснежного мундира — его обладатель вновь улыбался, отчего округлялись его чуть приподнятые скулы, то и дело заламывал фуражку со лба на затылок, открывая обзор на прямые брови и прямой нос с чуть округлым кончиком. Кибом бы и дальше стрелял глазами на этого гвардейца, но танец дошёл до своей кульминации, и настало время многочисленных поддержек и статических фигур. В этом плане паж очень даже нравился его партнеру: не нужно волноваться, что внезапно подскочит выше приличного юбка, не мешает танцевать прическа, и подхватить, придержать Кима можно за любое место — за это позже не будет хлестких пощечин. Поэтому парни лихо справлялись с гимнастикой, успевая за тактом и последовательностью фигур. Наконец, пары замкнулись в круг и замерли, жадно дыша. Со всех сторон на них лились аплодисменты: крики и звонкие хлопки со стороны народа и мягкие удары облаченных в перчатки ладоней со стороны гвардейцев. Ким метнул взгляд на знакомый мундир — тот парень всё же стащил с рук перчатки.       Кибом тихонько хихикнул и, отослав воздушный поцелуй публике, все со всеми танцорами направился обратно во дворец. — Мы теперь свободны? — Кибом стоял вместе со всеми своими будто бы одноклассниками в одном из углов большой танцевальной залы, а поодаль официанты торопливо сервировали стол. — Офицерский состав выберет себе партнеров, а потом — да, разойдемся. Вот черт, как не хочется танцевать весь вечер со стариком! — самая высокая явно была лидером среди девушек, — парней обычно не берут. Да что там! Ни разу не видела, чтобы парня пригласили, но наставница требует присутствия всех.       Ким только кивнул, переводя взгляд на входящих в залу гвардейцев. Несколько десятков белых, ярко-малиновых и черных с золотом мундиров заняли разом всю верхнюю балюстраду. Цветной поток разделился, по двум изгибам лестниц стекая в саму залу. Внутри него виднелись завихрения женских платьев, и это не могло не радовать — чем больше гвардейцев окажется уже занятыми, тем быстрее танцоры смогут разойтись и тем скорее Ким сможет успокоиться и пересказать всё с ним случившееся Тэмину. Девушек стали по одной приглашать, а Кибом всё также стоял рядом со своим партнером. — А видел того драгуна? — вдруг спросил тот пажа. — В белом? — Ага, он же от силы на пару лет нас старше, а уже в капитанском ходит. — Дубина какая-то, если честно, — неожиданно задрал подбородок Кибом, и танцоры поголовно захихикали. — А всё же потанцевать я с ним не против, — призналась одна из девушек. Её партнера это сильно развеселило: — Он выглядит совсем неумным! — Да кого волнуют его мозги, если нужно танцевать с ним всего-то один вечер! Уж если выбирать между рассыпающимся стариком и ним, то выбор очевиден, — танцовщица серьёзно кивнула. — Конечно, очевиден: старик, — Ким заулыбался, видя, что его шутки на ура воспринимаются новым коллективом. Девушки тоже смеялись, хоть и морщились для приличия. — Старенький гвардеец быстренько уснет, танцевать много тоже не станет, а значит, вы ему очень быстро не понадобитесь, — Кибом видел, что многие пары учеников по-прежнему держались за руки и все пытались спрятаться друг за другом, чтобы не попадаться гвардейцам на глаза — молодняк, судя по всему, не особо интересовал офицерский состав. — А вон он, кстати, — кивнул партнер Кима на знакомый белоснежный мундир. — Красавчик все же, — вздохнул девичий голос рядом. — Да женат уж, как пить дать, — махнула рукой самая высокая. — А раз женат, так не выберет себе девочку на вечер? — паж состроил рожицу. — Девушки, держите юбки, — звонко хохотнул один из парней, — он сюда идёт.       Смешки среди девушек разом утихли, а Кибом, не желая терять состроенного образа, прошептал парням: — Выберет самую высокую, — он скучающе повел головой с видом знатока, становясь к зале почти что спиной. — Не могли бы Вы составить мне компанию этим вечером? — раздался совсем рядом мягкий голос. Ким самодовольно вздернул брови — лидер девушек стояла буквально плечом к плечу с ним. Откуда-то справа Кибома вдруг пихнули под рёбра, и парень, развернувшись, с ужасом обнаружил прямо перед собой знакомое лицо гвардейца. Моргнув раз, затем ещё раз, паж неуверенно открыл рот, но партнер, не разжимая губ, прошипел Киму: — Ради Бога…       Кибом готов был вспылить: «ради Бога»что?! Ради Бога, откажись, ты же парень?! Ради Бога, согласись, не позорь академию?! Никто не упоминал, можно ли вообще отказывать гвардейцам… Огромные глаза Кима вновь моргнули, а затем паж все же положил свою ладонь на выжидающе протянутую руку военного — та всё же была по всем правилам приличия в перчатке. Гвардеец, чуть прикрыв глаза, с улыбкой кивнул и тихонько потянул Кибома прочь от танцоров.       Стоило им чуть только отойти, как за спиной разразился сдавленный юношеский смех, которой торопливо перекрыло шиканье девушек. Паж поджал губы — влип, он по-крупному влип. — Присаживайтесь, — всё с той же мягкой улыбкой парень отодвинул для Кима стул, а сам занял место напротив. Сымпровизированный танцор вдавил уголки губ в щёки — стол был уж больно узкий, по его мнению, хотя в случае чего можно теоретически достать кулаком до челюсти этого вояки. — Простите, если я ставлю Вас в неловкое положение. Я не в настроении ухаживать за девушкой, да и танцевать сегодня не буду — я буквально с передовой, — гвардеец вздохнул. — Так и не звали бы никого, — пожал плечами Ким, но быстро прикусил свой фамильярный язык — тут уже не ватага равных ему танцоров. Но парень напротив ответил очень просто: — Тогда бы пригласили меня или мои товарищи прицепились бы, — он стащил перчатки с рук — они ему, видимо, совсем не нравились, раз он их снимал при любой возможности. Ким понимающе кивнул, а затем они оба напряженно молчали, каждый лихорадочно искал тему для разговора, но не находил. — А… — гвардеец сначала положил локти на стол, но быстро их убрал, очевидно, вспоминая про этикет, — как Вам досталась такая интересная роль в представлении? — без «Вы», — категорично качнул головой Ким — ему и так было неловко, — вообще, я королевский паж.       Гвардеец прыснул, все же попытался спрятать улыбку и поднял глаза на Кибома. — Танцовщица сломала ногу, и я её заменял. Вот и всё, — глядя на мягкую улыбку военного, парень не мог не ухмыльнуться в ответ. — Я не отличил с первого взгляда, — сощурился гвардеец. — Меня от сломавшей ногу девушки? — вскинул бровь паж, улыбаясь ещё хитрее.       Парень напротив вновь рассмеялся и уже более раскованно предложил Киму марципановые конфеты. Стоило тому согласиться, как военный принялся быстро поглощать сладкое.       Конфеты стремительно подходили к концу, а разговор напротив, набирал скорость. — А с какой же ты передовой? — Мы сейчас внезапно вновь начали воевать с Пыкче — буквально позавчера они вывели войска за свои границы. Младшее командование вызвали на вновь открытый фронт, — гвардеец достал из внутреннего кармана мундира потрепанную карту, в которую тут же сунул нос Кибом, — вот здесь стояли наши части, — военный, навалившись локтями на стол, указал пальцем на размашисто нарисованных лошадок и человечков, — буквально на таран с рассветом пошли вражеские солдаты. — Зачем? — с наивным интересом мотнул головой Ким, — Мы же никак не беспокоили Пыкче. — Не поверишь — у командира их войска случился припадок, и тому показалось, что столица в противоположном направлении. В общем, так они и оказались у нас на территории.       Оба парня рассмеялись, глядя на карту. — Какой же ты плохой художник! — сквозь смех Кибом ткнул пальцем в лошадь на карте, похожую на нечто с претензией на паукообразное. — Я рисовал на ходу тупым карандашом. Или ты нарисуешь лучше? — А если нарисую?       Гвардеец перевернул карту, вытащил из кармана брюк карандаш и протянул его пажу. Тот притянул к себе бумагу и взял обстругок. И то, и то пахло порохом и землей. Ким прищурился и принялся водить карандашом по замасленной бумаге. — Пока я был на фронте, кажется, у женщин сменилась мода. — Да нет же, это академия выдумывает, — улыбнулся Кибом, не отрываясь от рисунка. — Ну и что же сейчас в моде, осведомлённейший? — качнул головой гвардеец. — В моде платья с облегающим верхом с оторочкой из кружев, бахромы, нитевого плетения, а юбка платья должна быть обязательно однотонной, пышной, со сборкой на талии, пояса не модны, но приемлемы ленты на талии. Обувь должна быть туфлями с округлым носком, на каблуке. Острые каблуки ушли из моды, но совсем без каблуков — ещё хуже. Прически — завитые, косы — это прошлое, чёлки считаются вульгарностью, ровно, как и даже частично распущенные волосы. Из головных уборов — только вуаль. Гвардеец заморгал: — На кого же я нарвался… — он почесал в затылке. — На королевского пажа, — с хитрой улыбкой повторил Кибом, протягивая карту с карандашом обратно. — Отлично, у меня есть парадный портрет, — цокнул языком военный, отправляя в рот очередной кусочек засахаренного ананаса. — Поешь уже нормально, — Ким нахмурился. — Я тебе не Тэмин, — отмахнулся гвардеец, все же придвигая вазочку к цукатами к пажу. Тот, довольный, что его желание угадали, тут же ухватил желтое колесико ананаса. Было приятно, что собеседник внимательно слушал его рассказ о жизни во дворце, раз даже запомнил имя воспитанника Кима.       Они и сами не заметили, когда начали разговаривать друг с другом так жадно: гвардеец увлеченно выспрашивал у Кима его мысли на тему любой мелочи, а Кибом то и дело смешил военного, когда ему удавалось закончить фразу парня, пока тот жевал очередную сладость. Паж и сам был доволен, что перехватывал мысли гвардейца. Они вдвоём уничтожили уже всё сладкое вокруг, а их разговор нисколько не замедлился — они всё говорили и говорили. О политике, о еде, о своей жизни, о новостях, об одежде, о погоде, о девушках, о книгах, о детях, о кошках и собаках, об истории и просто, о сущей ерунде — каждому из них было интересно всё, что видел и знал другой. Официанты уже обходили их стороной, отчаявшись насытить их сладким и сообразив, что, пока они не пресытятся друг другом, нет смысла надеяться на утоление какого бы то ни было их голода. В то же время бутылка, стоящая буквально под носом у этих двоих никак не входила в их компанию, одиноко плакала испариной от их горячих споров и позвякивала о стенку ведерка со льдом от их смеха.       Кибом давно сидел, облокотясь на столешницу и подперев лицо ладонями, а гвардеец, чьи фуражка и перчатка, уже совсем холодные, лежали в стороне, тянулся к Киму, рассказывая очередную историю из казармы, паж хихикал вместе с ним, пока вдруг не встрепенулся: — А во сколько вы уходите? — А я уже тебе надоел? — вскинул бровь военный, но не дал парню ответить, — ты вовремя спросил, мы действительно скоро по коням и в казармы. Вон, генерал уже носом клюёт, — он мотнул головой в сторону президиума. Паж тоже почувствовал внезапно появившуюся где-то внутри иголочку грусти — а ведь как хорошо сидели! — Может, станцуем? — рассеянно предложил гвардеец. Кибом обхватил себя руками, откидываясь на спинку стула, и отмахнулся: — Ты же говорил, не хочешь сегодня. — Я говорил про дам, — хитро прищурился военный, — ну пожалуйста, я иначе вообще разучусь танцевать. — Меня тоже особо не учили, знаешь ли. — На том и сойдемся, — гвардеец встал из-за стола и склонился перед Кибом, — Ничего, что я без перчаток — терпеть их не могу, — он улыбнулся пажу. Тот вдруг тоже расплылся в ухмылке: — Лет-то тебе сколько? — А что? — парень выпрямился, и его брови озадаченно сдвинулись. — С детьми не танцую, — зевнул Ким, пряча улыбку. Военный шутливо замахнулся на него, но всё же сдался первый: — Девятнадцать мне, встань только уже! — А как хотелось отказать, — поддразнивал собеседника паж, но всё же поднялся и вместе с гвардейцем, заложив ладони в карманы брюк, направился в сторону танцующих.       Они дождались новой мелодии и встали в пару, прислушиваясь к ритму. Ким едва дернулся — попали на какой-то странный вальс, отдаленно похожий на классический. Вел танец всё-таки не Кибом, поэтому он просто старался подстроиться под гвардейца. Так неловко было держать ладонь на ребристых погонах, задевая витые лампасы, и парень спустил руку с чужого плеча на локоть. Военный тоже не глядел на пажа, судя по выражению лица — вспоминал, как оно это вообще, танцевать. Ким чуть усмехнулся, разглядывая нашивные эмблемы на мундире и уже почти что привык к танцу с этим парнем, как внезапно тот, будто предугадав апогей звучания музыки, подхватил Кибома. Сердце ударилось о ребра, и пальцы закололо. Паж не успел даже вдохнуть, голова резко запульсировала, он вцепился в ткань на чужих руках, зала перед глазами крутанулась, и Ким наконец понял, что нарушает такт — они двигаются уже в другую сторону. В груди у него что-то подрагивало, как будто совсем рядом кто-то бил в огромный барабан. Ким поднял глаза на гвардейца, а тот как ни в чем не бывало улыбался: — Напугал? — сквозь музыку уловил паж, и тут же поджал губы, стараясь вновь поймать ритм. Спустя несколько тактов они даже вполне сносно, по мнению Кибома, сделали пару па и танцевали бы так и дальше, но звуки опять становились всё сильнее, и Ким напрягся. Впрочем, не зря: теперь он успел подпрыгнуть как раз в то мгновение, когда его приподнял военный. Ким снисходительно улыбнулся, глядя на гвардейца сверху вниз. Тот опустил пажа на пол и, не ослабляя хватки рук, повел танец дальше.       Они двигались все шире и спокойней — перестали друг друга стесняться, и в голове Кибома промелькнуло, что со стороны это должно выглядеть не хуже, чем у учеников придворной академии. Ладонь военного с талии Кима переместилась на сгиб его локтя, и оба они стали попеременно вести танец, позволяя друг другу все больше инициативы. Это уже было совсем что-то неузнаваемое в плане па, но, наверное, красивое, потому что лично у Кима сердце то и дело вдыхало кровь, да забывало выдохнуть, а в голове возник туман наподобие эйфории, не позволяющий глядеть куда-либо, кроме как на гвардейца. Кибом уже столько заметил в лице парня, но эти мелочи не задерживались у него в голове, утопая где-то в глубине сознания. Этот туман поредел, только когда музыка прекратилась, и оба парня отступили друг от друга. — Ну вот, — наконец произнёс военный, — генерал собирается, нас сейчас построят. Ким отрешенно кивнул, словно ожидая чего-то от этого человека. — Мне пора, — уже прямо сказал парень, — Спасибо, что согласился проболтать со мной весь вечер, — он отдал честь. — Спасибо, — эхом отозвался паж. Глаза напротив сузились, а брови нахмурились. — Что это с тобой? Я не заметил, как наступил тебе на ногу? — Нет-нет, — Ким не мог повысить тон голоса и отвечал почти что шёпотом, — просто… — он всё же улыбнулся, — я задумался. — Не думай с таким страшным лицом, будто готов упасть замертво, — тут же отозвался с широкой улыбкой гвардеец и, потрепав Кибома по плечу, направился в сторону таких же беломундирных.       А Ким остался стоять на краю танцевального круга, неосознанно будто бы ища что-то на собственном плече. — Чёрт, зовут тебя как?       Знакомое лицо вновь появилось в поле зрения пажа, и он вдруг расслабился: — Уж точно не чёртом, я Ким Кибом. — Я запомню, — кивнул гвардеец, торопливо натягивая перчатки и закидывая фуражку на макушку, и помчался назад. — Дурень, а сам не назовешься? — неожиданно громко выпалил Ким. Военный обернулся на бегу: — Капитан Чхве! Чхве Минхо! — и ураганом влетел в строй сослуживцев, из которых единственный твёрдо стоял на ногах. Старичок-генерал что-то говорил подчинённым, а Кибом всё цеплялся глазами за знакомую макушку. — Тэмина кошка оцарапала, а он не даёт никому руки себе обработать, Ки!       Паж вздрогнул и вернулся в привычное состояние. — Я сам всё сделаю, — ответил он стоящей рядом с ним официантке и быстрым шагом направился к ходу за портьерой. Отодвигая плотную ткань, он последний раз пересекся с Минхо взглядом, и поторопился прочь, к своим привычным заботах.

***

— Ну что тебе понадобилось от камышового кота, скажи на милость! — сердито отчитывал младшего Кибом, осторожно промакивая лечебным отваром расцарапанную кожу Тэмина. Тот стойко терпел, только изредка похныкивая, чтобы старший прервал лекцию и подул на пощипывающие ранки. — Кошка грязная, тем более, что дикая! Вот умрешь от грязи в ране, я с тобой не знаю, что тогда сделаю! — Похоронишь, наверное, — тихо отозвался Ли. — Я тебе сейчас поёрничаю! — Кибом отвесил подростку подзатыльник, но буквально уже через пару минут младший устроился на кровати Кима, глядя, как ее хозяин умывается и переодевается. — А с кем ты танцевал? — подал голос Тэмин. — С кем поставили в пару, с тем и танцевал, — пожал плечами паж. — Нет, — с довольной рожицей качнул головой младший, — мне мальчики из академии сказали, что тебя пригласили. — Ну, пригласили. И что? — Кибом готов был уже психануть из-за нежелающих вытаскиваться из уха сережек, так что вопросы Ли под руку были ему очень не кстати. — Ну, кто? — Капитан Чхве! Тебе это хоть о чем-то-то говорит? — старший вспылил. Тэмин вдруг округлил глаза: — Так это же он сегодня не пришёл на награждение!       Кибом дернулся, а Ли продолжил: — Да, точно, мы ещё смеялись над его фамилией — капитан Апчхве, — подросток и сейчас захихикал, — такой дурень — ему награду, а он не пришёл.       Ким вдруг разглядел и услышал в Тэмине отголосок самого себя и улыбнулся, садясь на кровать рядом: — Да, дурень, — повторил он, — Ты почему ещё неумытый? А ну быстро готовься ко сну! — Ким подтолкнул младшего под лопатки. Ли тут же заворчал: — Ну вооот, потанцевал с солдафоном, сразу закомандовал. — Да мы всего раз станцевали, не всё же целый день плясать, ну? — Кибом повернулся лицом в потолок и закрыл глаза.       Перед веками тут же возникло знакомое белое пятно, затем появились лампасы, застежка под самым горлом, а после — широкая улыбка, прямой нос, задорно прищуренные глаза и приподнятые брови. Капитан Чхве Минхо никак не желал покидать сознание пажа, хоть тот и успел потереть глаза, тряхнуть головой, приглядеться к бойко плещущемуся Тэмину, но стоило закрыть глаза, как губы, возникшие в темноте зашевелятся, глаза радостно сверкнут, и на теле появится ощущение рук без перчаток. Ким глубоко вдохнул, но буквально поперхнулся воздухом — ему показалось, будто он чувствует запах марципановых конфет, ткани мундира и ещё чего-то, но, только парень попытался понять, какой же это был запах, как мысли были прерваны робким вопросом: — Ки-омма, ты чего такой горячий? Кибом постарался ответить поспокойней: — На тебя сильно злюсь, — и вразрез со словами поцеловал забравшегося к нему в постель Тэмина в макушку. Образ на подкорке быстро подстроился под позу Ли рядом, и Ким внезапно осознал, что капитан Чхве не сдаст позиций у него в голове без ожесточенного боя, и поэтому сдался сам. До того момента, пока Кибом не провалился в сон, у него было постыдное ощущение, словно засыпают они втроём.

***

      Жизнь не стала давать Киму отпуск на моральное восстановление: уже на следующее после праздника утро он, образ капитана Чхве в его голове и Тэмин отправились на уборку королевского сада, а после нужно было чистить вчерашние одежды королевской четы, затем прибираться в замке, вновь обработать Ли его царапины, помочь девушкам на кухне, вернуть костюм и серьги танцевальной академии — парню было особо времени подумать над своими ощущениями, он буквально летал с улицы во дворец, из дворца в город, из города на черную кухню, а ещё нужно было держать Тэмина в поле своего зрения. День закончился также стремительно, как и начался, а затем все началось по новой, так прошла неделя, уже закончился июль, исчез в королевском саду запах сирени, и образ Минхо уже совсем потускнел, отодвинулся на задний план и перестал маячить у Кима перед глазами — парня гораздо сильнее волновал простывший на сквозняках Тэмин.

***

      У приемных покоев короля тем утром было очень шумно: чуть ли не вся знать набилась в коридор перед тронным залом, пахло мужскими духами и парикмахерским бальзамом. Кибом с Тэмином, волнующимся и боящимся даже чихнуть, за спиной стоял возле трона королевы, осторожно поправляя ее платье, когда она тянулась в сторону короля. Пажи ничего не слышали — в их ушах по законам королевства были плотные восковые пробки —, но старшему это уже не мешало. Мешал ему только Ли, то и дело цепляющийся руками за одежду Кима, и приходилось успокаивающе глядеть на младшего — всё-таки то, что Тэмин редко появлялся к тронном зале, было отчасти виной Кибома, который берёг своего воспитанника от придворных интриг и вообще подальше от титулованных особ, чтоб тот, не дай Бог, не приглянулся кому-нибудь.       Ким начал, покусывая губы, думать: отчего-то именно сегодня ему было неспокойно. Может, усилилась нервозность от простуды младшего, а может, что-то странное ворочалось у него у груди, будто огромное существо пробуждалось от тяжелого долгого сна, и это ощущение не могло не беспокоить парня. Невольно он мыслями вернулся к разгару дня почести королевской гвардии, и перед глазами снова очутился знакомый образ, потрепанный закоулочками памяти Кибома, но всё так же задорно улыбающийся. Паж повел плечами, будто ему вдруг стало зябко: чувство острой нехватки беспечного и простого Минхо подкрасило щеки и кончики ушей парня. Он понял, что жуть как соскучился по молодому капитану, и, казалось, прошедшие недели были такой ерундой — они с Чхве даже ни разу не пересеклись. Впрочем, им и негде было встретиться. Ким постарался взять себя в руки: разве может взрослый человек, как несмышлёный ребёнок, хныкать из-за отсутствия едва знакомого, пусть и приятного, человека? А Кибом готов был захныкать! Рядом и так вертелся один неугомонный и зелёный юноша, поэтому паж с трудом, но всё-таки держал себя в руках, не позволяя себе окончательно удариться в тоску по компании Минхо. Рядом с капитаном было на удивление спокойно и радостно, его голос был таким, словно впитал в себя все самые располагающие интонации в мире, взгляд был любопытный, но совсем не отталкивал своей настойчивостью. Кибом хотел бы вертеться поближе к Чхве. Парень вздрогнул, чувствуя, что слишком явно улыбается, и тут же спрятал свой восторг.       С ним творилось что-то странное, а что именно — ему никак не удавалось выяснить, ведь стоило только повнимательнее прислушаться к носящимся в голове мыслям, к копошащимся в сердце чувствам, как и те, и другие замолкали, словно: «А что мы? Мы ничего!». Но парень боялся признаться сам себе, что ему нравилось это состояние; нравилось сейчас стоять позади трона и перебирать в голове все мелочи на лице Минхо, которые буквально провалились в глубь его головы, пока они танцевали; нравилось восстанавливать ощущение теплых ладоней и прерывистого от смеха дыхания.       Огромные двери тронного зала распахнулись, вереницей вошла сначала знать, а затем показались и представители офицерства. Ким дернулся было, оббегая взглядом всех военных. Среди них оказалось несколько в белых мундирах, но среди них не было того, которого он искал. Властная рука короля приподнялась с подлокотника и едва заметно махнула пажам удалиться. Ким, утягивая Тэмина вслед за собой за полы его камзола, быстренько спустился по крутой лестнице с тронного возвышения к припрятанному за колоннами проходу на черную сторону дворца.       Кибом все ещё ощущал странное беспокойство и не обращал внимания ни на что, пока Ли на оказался прямо перед ним, размахивая руками у лица старшего. Губы юноши беззвучно шевелись, и Ким наконец-то догадался вынуть восковые пробки из ушей. — Ки-омма, куда мы? — Ты — в гардеробную, готовить королеве лёгкое платье, — Кибом, выйдя из-за гобелена, кивнул младшему, чтобы шёл работать, но пока описывал, какое именно платье готовить Ли, он не заметил, как со стороны входа к ним приблизился высокий человек в военном. Обратил внимание Ким на него, только когда камердинер объявил опоздавшего, прежде чем распахнуть перед ним двери: — Капитан королевской гвардии Чхве.       Пажа обожгло, а затем он мелко задрожал от ощутимого холода и волнения. Он нервически резко развернулся и действительно увидел донимающие его черты. Минхо не успел ему даже кивнуть, он уже входил в тронный зал, а Ким проводил его фигуру глазами до того момента, пока двери не захлопнулись. Рядом послышался смешок, заставивший Кибома дернуться, а затем и вовсе разозлиться: — Ты все ещё здесь? — он топнул ногой на Тэмина, отошедшего на безопасное расстояние. Тот показал старшему язык: — А вот ты тут точно ещё долго простоишь! — и умчался, стуча каблуками по мрамору. Кибом закусил губу: нельзя было здесь ошиваться, а кроме того, пажу казалось, что и камердинер, и Тэмин, и стража рядом — все заметили, как он посмотрел на Минхо, и поэтому тем более нельзя здесь оставаться. Кибом медленно поплелся прочь от тронного зала, сам особо не соображая, куда именно направляется, но зато в мыслях у него был чёткий вектор: Ким теперь был уверен, что Чхве был очень серьезен или даже опечален, и паж уже начал выдумывать сюжеты, один другого страшней, стал ими же мучиться, а затем понял, что стоит возле дверей в большую танцевальную залу.       Кибом вздохнул: что бы он ни делал, о чём бы он не думал — всё равно упрется в этого капитана. Парень достал из кармана тряпочку и принялся протирать пыль на лепнине возле дверей, рамах картин и настенных подсвечниках, чтобы хоть как-то отвлечься от своих мыслей и попытаться привести голову в порядок.       Побегавшая мимо горничная отдала ему свое ведро с водой, и Кибом окончательно увлекся уборкой. Внутри у него стало поспокойней — он решил, что через час вернется к тронному залу и сможет там увидеться с Чхве. Эта мысль грела пажа своим странным теплом, и работа у Кима спорилась. — Вы не подскажите, как пройти к выходу?       Парень очень явно вздрогнул и, даже не оглядываясь, понял, что за спиной у него стоит Минхо и что тот в очень раздражённом состоянии. Кибом прижал к своей груди руку, которой только что тянулся на самый дальний изгиб лепнины, а затем вдруг улыбнулся: — Я провожу… тебя, — улыбка была слышна и в его голосе.       Ким слышал, как задумчиво засопел Минхо у него за спиной, как подступил чуть ближе. Паж все же развернулся: — Ну, здравствуй, — ещё шире и довольней улыбаясь, протянул он.       Лицо Чхве на мгновение странно двинулось: то ли сомнение, то ли испуг, то ли что-то невыразимое дернуло его брови, ресницы и губы, но уже тут же парень расплылся в улыбке, мучившей Кима по ночам: — Здравствуй. Так значит, ты и правда паж? — он чуть склонил голову, оглядывая одежду Кибома, и скользнул глазами по его фигуре сверху вниз. — Так значит, ты и правда капитан королевской гвардии? — Ким передразнил движения Чхве. — Черт, нет, всё-таки ты мне не показался противным на дне почести. Ты и правда противный, Кибом!       Собственное имя, потонувшее в тихом добром смехе Минхо, показалось пажу чем-то сверхъестественным, невозможно красивым и слишком многое значащим. — Я бы не стал критиковать того, кто готов спасти тебя от голодной смерти в лабиринтах дворца. — Я не критикую, я восхищаюсь, — Чхве подмигнул Киму, и тот уже конкретно запаниковал: шутка ли — он видит совершенно безобидный жест, а хочет видеть какой-то намек на то, что Минхо тоже вспоминал о нём за эти недели хотя бы раз. Кибом снисходительно кивнул, пряча свое волнение, и двинулся в сторону выхода. Парню не было интересно, как попал в эту часть дворца капитан, нужен ли он сейчас королю, к какому конкретно выходу следует вести его — Кима волновал одно: — Куда ты сейчас? — он стрельнул глазами на шагающего рядом Чхве. Лицо того мгновенно приобрело то самое напугавшее пажа выражение: — На передовую. — Тебе так страшно, — Кибом видел это в поджатых губах, с нахмуренных бровях парня напротив. Видел, и ему не нужно было подтверждение его догадок. Парень остановился и постарался поймать взгляд Чхве: — Ты очень интересно и беспечно рассказывал мне про военное дело, помнишь?       Минхо кивнул, ещё сильнее хмурясь. — Так что изменилось теперь? — Ким всё-таки поймал взгляд капитана, но тот отвернулся, чуть выставив ладонь: — Кибом… не надо, это только моё.       Паж вздохнул и не стал дальше давить на парня.       На парадной лестнице Минхо остановился, долгим взглядом поглядел на парня и всё же заговорил: — Не держи на меня обиду. Я нервничаю из-за пустяков.       Кибом недоверчиво поглядел на него: гвардеец никак не производил впечатления истерички и неврастеника. — Ну же, не смотри на меня, как на врага! — Чхве положил ладонь пажу на плечо и чуть улыбнулся. Ким вздохнул и тоже положил руку капитану на плечо. — Удачи тебе, — тихо произнес Кибом, поднимая глаза на парня. — Спасибо, — отозвался тот, чуть сжимая плечо пажа, — до встречи, Кибом, — он, как в прошлый раз, отдал честь и пошёл по лестнице к виднеющимся в конце аллеи воротам. — До встречи, — чуть громче обычного отозвался Ким и глядел Минхо в спину, пока тот не вышел из королевского сада.

***

— Тебя не было целую вечность! — Тэмин, как увидел старшего в дверях, так сразу надулся. Ким, не обращая на Ли внимания, опустился на свою кровать, а затем откинулся на подушку, совсем отвернувшись от подростка. — Ки-омма! Что с тобой происходит? — Тэмин требовательно уставился на Кибома, повернув его голову к себе. — Я не знаю, — отозвался старший, честно глядя на своего воспитанника. Тот покусал губы, а затем опустился щекой Киму на грудь: — Я боюсь за тебя. — Что я слышу! Бойся за себя, дурачок! — Кибом обнял младшего, позволяя тому теснее прижаться к себе — Тэмин был его маленькой панацеей, и пажам несмотря на их волнение удалось уснуть и счастливо проспать до утра.

***

      За два прошедших дня погода успела окончательно испортиться: даже обычно чистое по утрам небо теперь было затянуто плотной пеленой грозовых облаков, где-то вдали низко урчал гром, а ветер терзал отцветшие кусты сирени в королевском саду. Видимо, смена погоды повлияла на настроение Светлейших: Кибома и Тэмина, пришедших с утренними одеяниями монархов встретил дворецкий, сказав, что королевская чета объявила срочное заседание суда, и потребовал, чтобы пажи несли торжественные мантии.       Ким чистил запылившиеся вещи один — Тэмин успел куда-то намеренно потеряться, но, когда младший всё же объявился, он тут же хлестнул его влажной тряпкой: — Опять отлыниваешь? — Ки-омма, скорее! Давай отнесем одеяния прямо сейчас и спустимся в город! — Ли схватился за щетку и принялся с бешеной скоростью счищать пыль с мантий. — Во-первых, мех не чистят против оста, а во-вторых, зачем нам так смертельно нужно в город? — спросил старший, прерывая самого себя чиханием. — А ты не слышал? Там в полдень будет казнь предателя! — глаза Тэмина загорелись восторженным огоньком. — О Боже, — вздохнул Кибом и цокнул, возведя глаза к потолку, — мы никуда не пойдём. Казнь — это не цирковое представление. Тем более, ты в окошко вообще смотрел? Там с минуты на минуту будет гроза. Уж поверь мне, если ты снова простудишься, я устрою тебе такую казнь, что о чужой ты и думать забудешь!       Тэмин заломил брови и заглянул старшему в глаза — уловки Кима на Ли уже не действовали, а вот в обратную сторону эта система вполне пока работала: — Прошу, Ки-омма! Даже король и королева будут присутствовать, даже архипроповедник и офицеры гвардии!       Тут Ким заинтересовался, призадумался, затем поглядел на умилительное лицо младшего и всё же сдался, глядя, как Тэмин прилежно чистит одеяния: — Ты наденешь мой кожаный плащ. — Он же огромный и страшный! — Я тебе дам страшный! — Ким попытался достать младшего тряпкой, но тот проворно увернулся и, сцапав манекен с мантией короля, умчался в коридор. Киму ничего не осталось, кроме как побежать вслед за ним, прихватив вторую мантию.

***

— Ну скорее, Ки-омма! — Тэмин, в этом действительно дурацком плаще похожий на летучую мышь, тянул старшего вперёд, на центральную площадь. От его резвых ног, бегущим по мелким лужицам, во все стороны разбрызгивалась вода, а Кибом уже устал напоминать Ли, что носиться по лужам неприлично, и только уворачивался от мутных брызг.       Когда они оказались на площади, толпа уже заполнила её так, что даже худенький Тэмин еле мог протолкнуться чуть ближе к помосту. — Толпища какая! Может, вернёмся? — Ким тут же схватил младшего за руку, не позволяя тому ни на минуту отойти: во-первых, боялся, как бы кто не зажал, не поранил и не уволок Ли, а во-вторых, ему самому было как-то не по себе. — Смотри, смотри, его ведут! — взволновался Тэмин и просочился ещё в глубь людской сумятицы. — Не кричи так, мы же не в зверинце, — Ким уже едва слышал собственный голос, а гомон вокруг становился громче. Ли всё же умудрился найти возле домов на краю площади свободные перила и вскарабкался на них. — Прошу, только не падай, — Кибом дотронулся до коленок младшего, но тот только отмахнулся, и Ким, вздохнув, тоже стал смотреть на человека, идущего под конвоем четверых гвардейцев. На голову его был наброшен плотный мешок, но осужденный шёл уверенно, лишь один раз замерев перед лестницей на помост. Кибому стало окончательно дурно: сверху давила урчащая громом лиловая туча, а прямо в лицо ему дышала человеческая кровожадность — он, конечно, и раньше был на казнях, но никогда не мог заставить себя смотреть, как приговор приводили в исполнение. Одно радовало: на углу помоста точил тяжеленную секиру палач — всё должно было закончиться быстро.        Осужденного поставили на краю, прямо перед народом. Его фигура в белой рубахе чётко вырисовывалась в сгустившемся от туч полумраке. — Этот человек, — звучным голосом начал глашатай, — осужден за предательство чести нашего короля и приговорен к смерти путём обезглавливания.        В толпе послышались где гневные, а где насмешливые выкрики. Позволив народу немного побесноваться, глашатай продолжил: — Мы почитаем законы нашей веры, а по сему, взываем к Создателю, моля о спасении безвинной души.       Люди стали бормотать молитву «О благоденствии послушных», а двое мальчиков-алтарников подтащили к осужденному бадейку со святой водой. Король поднялся со своего кресла. — Создатель, укажи нам нашу ошибку, — тихо произнес он в мгновенно наступившей тишине, и мальчики-алтарники окатили преступника водой. Та ударила ему плотным потоком в затылок и хлынула на плечи, обдав ближайших зрителей благодатными брызгами.       Ким, как заговоренный, глядел на происходящее и не мог даже пошевелиться, так торжественно и пугающе выглядел обряд казни на фоне низких тяжелых облаков. Ветер резко взвился по кровлям домов, упал в воронку площади, заметался в ней, вцепился в мешок на голове осужденного. Кибом скривился: он сам чувствовал запах освящённой воды, чувствовал ледяные языки ветра, ведущие по мокрой коже, словно сросшейся с тканью. Пажу хотелось то ли закричать, то ли зарыдать, то ли самому умереть, лишь бы не видеть больше этой высокой фигуры, облепленной мокрой тканью. Казалось, перед ним статуя: именно так, в огромном мешке, накинутом сверху, скульпторы привозили во дворец свои изваяния. — Создатель не видит тут ошибки, на этом человеке грех предательства короля.       Голос глашатая вдруг показался Кибому далеким-далеким, тихим-тихим, но зато гром, доносящийся откуда-то из полей, был для него оглушителен. Приглушённая вспышка, затем, через паузу, — угрожающий раскат. У пажа в груди вновь заворочалось что-то огромное, большее, чем он сам, стало напирать изнутри, давить, тупо и сильно таранить рёбра и грудину, стало невыносимо тяжело дышать. — Запомните, люди, этого грешника!       Палач грубым рывком сорвал с головы осужденного мешок, и мгновенно площадь вся разом закричала, заулюлюкала, зарычала на преступника. А Кибом не слышал и не видел ни одного из человека из всей этой толпы — тупое и огромное нечто пробило ему грудную клетку и, оставив болезненную пустоту, выпало из пажа. — Имя его — Чхве Минхо, — со странным воодушевлением прорычал глашатай, а парень рядом с ним, несколько раз зажмурившись, открыл глаза и замер. Ким видел, как его красивое, спокойное лицо обратилось к занавешенной приближающейся грозой дали; глаза, не цепляющие чего-либо конкретного, глядящие пронзительно и будто бы так далеко, что толпа перед ним — просто ничего не значащая точка; желваки, иногда медленно перекатывающиеся от скул к челюсти; гордая и безразличная фигура высилась, словно языческий бог, подпирающий небо. — Он предал вверенный ему отряд кавалерии, перейдя на сторону врага, и выказал сопротивление при аресте, а также оскорбительные по отношению к Его Величеству мысли.       Ни одна жилочка на покрытом стекающими каплями лице Чхве не дрогнула, Минхо будто не видел, не слышал, не ощущал ни одной толики происходящего. Ким видел только его одного, у пажа по щекам тоже ползли капли — он подумал, что начинается дождь. Кибом, натыкаясь на людей, двинулся сквозь толпу: ну как же так можно, стоять всему мокрому на ветру! Он, конечно, не мог видеть, но в тоже время был уверен, что видит, как от хлещущего потока воздуха на щеках, на руках Минхо появляется гусиная кожа — он, должно было, дрожал, но из-за своей гордости и несгибаемости не смел никак показать своей слабости. Но пажу достаточно было одного только взгляда, да что там: он чувствовал присутствие капитана ещё до того, как был сорван с головы того мешок, как было озвучено его имя.        А этот приговор, подробности преступления? Ким не понимал, к чему они вообще: разве могла эта безумная, пламенная харизма совершить предательство? Для пажа отчего-то было очевидно, что все происходящее — просто повод вновь коснуться Минхо, поймать его взгляд, ответить на улыбку, согреть Чхве сейчас, в конце концов, пока тот не схватил воспаление лёгких. И Кибом наугад, натыкаясь на людей вокруг, спотыкаясь о каждую неровность под ногами, упрямо проталкивался поближе к помосту.       Тем временем народ уже доходил до той точки возбуждения, когда на осужденного посыпались крепкие оскорбления и проклятия. Люди грозили ему кулаками, дети тыкали в его сторону пальцами, кто-то метнул на помост выковырянный из брусчатки камень, но не попал в Чхве. Ни глашатай, ни палач, ни король не останавливали толпу, и Киму уже казалось, что его с борта огромного корабля смыло холодной волной в ночной бурлящий океан, он барахтается в тяжелой воде, а та все упорней и непреодолимей тянет его прочь от уплывающего корабля. Кибома отталкивали, окрикивали, он уже сам плохо понимал, куда двигается, но глядел, как на маяк, на всё так же стоящего на краю помоста Минхо.       Палач ухватился своей огромной ладонью за шею Чхве и повел его к плахе. Вокруг раздались радостные вопли, подгоняющие казнь к её кульминации. Осужденного толкнули под колени, но он выстоял и сам опустился перед плахой, всё так же гордо держа осанку и не меняя выражения лица. Минхо хотел было опуститься лбом на равнодушную, поржавевшую от чужой крови глыбу, но палач насильно повернул его голову лицом к народу, и Чхве безразлично подчинился, вновь устремившись взглядом в беспросветную даль — там уже мутной занавесой хлестал ливень. Кибом готов был задохнуться от восхищения мрачным спокойствием и выдержкой Минхо, который глядел на происходящее, как на глупую детскую выходку. Но палач взялся за рукоять секиры обеими руками и поднял её над головой, кося глазами на короля в ожидании сигнала. Ким обмер, глядя на поблескивающее лезвие, вот-вот готовое рухнуть поперёк шеи Минхо. — Наш милостивый король отдаёт дань памяти Первому королю и разрешает применить к этому осужденному закон о Разделе греха, — глашатай вновь указал ладонью на Чхве.       Паж остановился, многие на площади озадаченно замолкли. — По одному из древнейших законов нашего королевства, любой из подданных, несвязанный с приговорённым к смертной казни кровным или названным родством, может добровольно взять осужденного в мужья, разделив его грех. За следующее, даже самое малое, нарушение Закона со стороны любого из венчанных по закону о Разделе греха оба они отправятся на виселицу. Именем Его Величества, если среди присутствующих есть такой человек, пусть он покажется!       На площади не раздавалось ни малейшего звука, опять полыхнула холодным белым вспышка молнии, затем почти что сразу же угрожающе заурчал гром.        Кибом чувствовал, что вот сейчас, немедленно, он должен сказать то, что вертится у него на языке. Он здесь как актёр с одной единственной, но ключевой репликой, и он должен её произнести. Из лёгких пажа словно выжали весь воздух, словно на его горле сжимались беспощадные руки, не позволяющие выдавить и звука, словно то, что пробило дыру в его груди, не просто выпало, а забрало с собой ещё и сердце с легкими и тянулось вместе с ними к злосчастному помосту — такая была боль. Ким, осознав, что сам сейчас вот-вот предаст Минхо, и, хотя ничем ему не был обязан, пошёл тараном сквозь давящую на него толпу, всё отчаянно и бесплодно пытаясь закричать. Вот король поднял ладонь и чуть заметно кивнул. Ким успел кого-то уронить. Палач сильнее замахнулся секирой.       Крик всё же вырвался из пажа, когда он, уже не поддерживаемый людьми, вырвался вперед толпы и упал на колени прямо перед помостом. — Я есть, — прохрипел Ким сорванным голосом. — Остановить казнь, — тихо приказал король.       Кибом поднял болезненно блестящие глаза. Где-то неимоверно высоко, на краю помоста, маячило лицо глашатая, но Минхо паж не мог видеть. Не знал он и того, успел ли воспользоваться этим треклятым законом. Ким упрямо поднялся на ноги, хотя когда рухнул, ему казалось, что умрёт, как коснется земли.       Глашатай прочистил горло, а затем чуть менее уверенно спросил: — Вы хотите разделить с этим преступником его грех?       Ким вновь потерял голос и поэтому, боясь, что его неправильно поймут, отчаянно закивал. — Кто может поручиться за честность этого человека? — вдруг крикнул глашатай. — Я поручусь за него, — раздался тихий женский голос, в котором Кибом то ли с облегчением, то ли с ужасом узнал королеву, — их близкое знакомство невозможно.       Паж не смел поднять глаз: высокий край помоста усиливал страх парня — не видя Минхо, он чувствовал, что готов броситься к нему на плаху, лишь бы только иметь возможность действительно знать, жив ли сейчас капитан, но понимал, что этим тому помочь нельзя. Оставалось только стоять под начинающимся дождём и внезапно осознать, что давно плачет сам.       Минхо вдруг показался справа от помоста — вновь под конвоем. Ким неосознанно, как слепой котёнок, потянулся к нему, в конце концов, утыкаясь в охрану помоста, но даже когда солдаты грубо схватили Кибома за руки, он не сразу оставил попытки вырваться. — В него вселился Нечистый! — крикнул кто-то рядом, и мальчики-алтарники, как гончие, услышавшие команду гнать, окатили пажа святой водой. Это было ещё хуже, чем казалось Кибому, и, вспомнив, как Минхо стоял на шквалистом ветру, он закрыл лицо руками, уже точно не был в состоянии сказать хоть что-то, его крупно и заметно трясло, он интуитивно пытался привести себя в чувство, кусал себе пальцы, а кольцо народа сжимались всё сильнее — паж действительно выглядел, как одержимый. — Читайте «О благоденствии послушных», — произнёс знакомый голос рядом, и на плечи Кибома лег тяжелый, сильно пахнущий духами пиджак.       Ливень хлынул с неба, а Киму показалось, что армия мальчиков-алтарников стоят где-то недосягаемо высоко, рядом с Создателем, и хлещут из бадей на него и на Минхо святую воду. — Ниспошлёт Создатель благодать послушному, — едва слышно, дрожащими губами начал Кибом, — дарует покой страждущему, здравие дарует болящему и любовь свою любящему Его…       С тем же успехом он мог перечислять, за что ежедневно журит Тэмина, но певучие, складные слова молитвы, которыми до этого ничем особенным для пажа не были, сейчас помогали ему прийти в себя. -…Страшится гнева Создателя грешник, поет славу Ему послушный, и узрит неверующий благоденствие послушных, — Кибом наконец смог вздохнуть спокойно и расправить плечи. — Завтра в полдень вы должны явиться в городскую церковь, в противном случае вы так же будете казнены, — глашатай сошёл с помоста сам и сделал жест разочарованному палачу, чтобы и он уходил. Король с королевой поднялись со своих кресел и в сопровождении свиты и охраны удалились.       Кибом наконец-то оглянулся на человека, вставшего на его защиту. За спиной парня была наставница придворной академии танца, а за ней — выводок учеников, лица многих из которых Киму были знакомы. — Девушки, не хотите ли приготовить кое-кого к алтарю? — серьёзно спросила женщина, обращаясь к ученицам.

***

      Уже знакомые пажу танцовщицы увели его в черную часть дворца, где они обосновались в той же самой гримерке, что и в день почести королевской гвардии. Кибом чувствовал себя просто выжатым и хорошенько побитым после всех своих переживаний, поэтому совсем не сопротивлялся, когда девушки стали вертеть им как манекеном, разбрасывая вокруг сценические костюмы академии. Они снимали мерки, проворно перетягивая Кима мерной лентой, спорили насчёт фасона — очевидно, все они были донельзя довольны, как совсем девочки, заполучившие шикарную куклу. Уже был слышен стрёкот швейной машинки, Ким то и дело чихал от портновского мела, который поднимался в воздух от того, как танцовщицы, споря, хлопали ладонями по разобранным на выкройки костюмам. Ким видел что-то шифоновое, вельветовое и шелковое, какие-то пуговицы, блёстки, а ему все казалось, что он варварски теряет время даром, что ему надо бежать, искать что-то. Нервы снова начали сворачиваться в тугие пружинки, путаясь и заставляя лицо парня вновь покраснеть.       Дверь в гримёрку распахнулась, и на пороге показался мокрый до нитки Тэмин. Юноша неуверенно шагнул навстречу к старшему. Губы младшего подрагивали, да и всего его то и дело потряхивало так, что слипшиеся от воды волосы мелкими иголочки тыкались ему в лоб. — Зачем ты это сделал, Ки-омма? — сипло спросил Ли, и его брови, подергиваясь, поползли вверх и друг к другу, — Что тебе этот предатель, зачем он тебе? — по скулам Тэмина потекли сразу несколькими дорожками слёзы, стоявшие у него до этого между веками. Старший потянулся руками к младшему, но Ли наоборот, отшатнулся, разозлёно глядя на Кима.       Кибом осел на стул позади него и опустил голову — внутри словно опять что-то заворочалось, забурлило, как будто пыталось улечься поудобней, а затем вдруг парень вновь поглядел на Тэмина: — Я люблю его, — произнёс он и почувствовал, что может улыбнуться. Ким, полуприкрыв глаза, расплылся в улыбке. Младший от удивления даже перестал рыдать, громко икнул, а затем бросился Кибому на шею, всё же заливая его плечи слёзами. Девушки вокруг смеялись, старший тоже хихикал, оглаживая Ли по спине, а тот выплакивал всё своё волнение.       Танцовщицы не позволили Киму досидеть до полуночи и отправили его и мешающегося под ногами Тэмина отсыпаться перед завтрашним днём. Уже укладываясь в постель, Кибом понял, что ему в ней как-то непривычно, а затем всё же сообразил: Ли решил лечь отдельно. Вздохнув, паж повернулся со спины на бок и тут же наткнулся на пронзительный взгляд младшего — тот настырно сверлил Кима глазами. — Ты теперь решил меня бояться? — слабо улыбнулся старший, сквозь темноту представляя, как Тэмин обиженно кусает губы. — Нет, — тихо выдохнул юноша, немного помолчал, а после неловко спросил, — ты завтра уедешь? — И оставлю тебя, промокшего сегодня под ливнем? — Ким хмыкнул, — и не мечтай.       Кровать тут же скрипнула, прогибаясь под дополнительным весом, и Ким почувствовал у своего плеча теплое дыхание, а затем Тэмин всё же прижался к нему, по привычке утыкаясь горячим от слёз носом старшему в чуть ниже шеи и хватаясь пальцами за его ночную рубашку. — Я думал, что ты меня променял, что ты хочешь уйти из дворца, — проворчал Ли. — С чего же мне этого хотеть? — Кибом принялся расчесывать волосы младшего своими руками. — Ты стал слишком задумчивый, а позавчера даже не заметил, что я до завтрака съел пастилу, — хихикнул Тэмин. — Я старею и теряю хватку, — Ким задумался: неужели его внутренние переживания были настолько очевидны, хотя сам он им особого значения не придавал, если даже легкомысленный Ли почувствовал в нём изменения, то уж Минхо наверняка должен был их заметить. Кибом ощутил, что краснеет — произошедшее за этот день всё же казалось очень смущающим сном. — Вот ты снова задумался! — голос младшего подскочил на возмущенно высокие тона, — Ты только о нём и думаешь, ага?! — Тэмин обиженно ткнул пажа под рёбра.       Ким наигранно захныкал, но тут же щипнул Ли за его худенькие руки: — Это неравнозначный обмен: тебя — на громилу в погонах.       Юноша довольно хмыкнул и вновь улегся рядом со старшим: — Спокойной ночи, Ки-омма. — Сладких снов, — отозвался Кибом, потеплее укрывая Тэмина. Ли быстро заснул, всё ещё держась руками за Кима, и тот чуть попозже тоже провалился в крепкий от изнурения сон.

***

      Утро началось чувством дежавю. — Ки-омма, у нас в дверь девушки ломятся! — паж с улыбкой растормошил старшего и уселся рядом. Кибом, взъерошенный и чуть припухший, поднялся на локтях, непонятливо глядя на Тэмина, а тот, явно донельзя довольный, молча указал глазами на дверь. Ким тряхнул головой и всё же вылез из-под одеяла, торопливо натянул пажеские штаны и рубашку, попутно уговаривая младшего спуститься и нормально позавтракать без него, а затем медленно открыл дверь. Девушки в простеньких лёгких платьях со смехом потащили его во вчерашнюю гримёрку. Увязавшегося вслед Тэмина быстро отправили на кухню поесть самому и принести завтрак Кибому.       Танцовщицы усадили парня на стул и принялись виться вокруг него с непонятными инструментиками, бутыльками и кисточками, а паж только глядел на своё отражение и гадал, узнает ли вообще его Минхо после стараний девушек. Ким почувствовал на коже знакомую пудру, затем парню пощипали брови, подкрасили ресницы. Судя по отражению, Кибом уже был похож на фарфоровую куклу. Рядом с его лицом мелькнула розовенькая пуховка, на скулах пажа появился теплый персиковый румянец, а затем самая высокая из девушек склонилась над Кимом и с довольной ухмылкой стала водить тоненькой кисточкой по щекам парня. Тот фыркал, пару раз порывался отвернуться, но танцовщицы оказались упрямее, и когда Кибом в следующий раз взглянул на себя в зеркало, то у него через щеки и нос протянулось изящное облачко из мелких белых сердечек, выведенных наподобие веснушек.       Вдруг часы в коридоре пробили десять, и сразу же закончились любования разукрашенным пажом, парня потащили за ширму, стали забрасывать вещами, попутно в несколько голосов объясняя ему, что и за чем надевать. Ким глядел на танцовщиц огромными подкрашенными глазами, не мог разобрать совершенно ничего и по чуточке начинал понимать Тэмина, обходящего девушек стороной. В конце концов, он смущенно закивал, постепенно отгораживаясь ширмой от всех остальных.       В руках у Кибома обнаружились до странного небольшие штаны, узкая, практически невесомая дымчатая сорочка, вельветовый черный жилет без подклада и белоснежный пиджак, с чем-то поблескивающим по бокам. Ким, поочередно натянул всё на себя, любопытствующе глядя на то, как ткань расправляется на его теле. Парень вышел из-за ширмы и глянул в зеркало.       Его лицо побледнело: штаны сидели почти что вплотную к ногам, их ремень оказался на талии, «что-то поблескивающее по бокам» оказалось тонкой серебристой шнуровкой, которую девушки тут же постарались затянуть, из-за чего очертания торса парня проступили ещё явнее. — Я же как шальная девица, — нервно хихикнул Кибом, глядя на себя в зеркало. — Ничего подобного! Тебе идёт, между прочим! — самая высокая принялась расправлять мелкие складочки, — то ли ещё будет, — вдруг сказала она, и пажу вдруг перехотелось шутить насчёт своего внешнего вида: что-то ему подсказывало, что дальше — больше. Девушки вытащили нечто шифоновое, и парень сглотнул — да неужели фата? Но это оказались всего лишь удлиненные манжеты, цепляющиеся к оторочке рукавов пиджака с изнанки, и пояс, с которого поверх полов пиджака струился неровными слоями полупрозрачный шифон.       Танцовщицы торопливо сбрызнули Кима духами, изящно пахнущими сиренью — это приятно удивило пажа, мысленно вернув его в день почести королевской гвардии. Кибом вновь стрельнул глазами на свое отражение в зеркале и, отбросив предрассудки, согласился — ему очень шёл этот костюм. Парень медленно повернулся боком, глядя на себя из-за плеча, провел руками по туго затянутой шнуровке, рассеянно подергал матовые пуговицы и остался до жути доволен: — Вы сшили для меня такую прелесть всего за одну ночь, — он улыбнулся стоящим позади него девушкам. — Перешили и дошили, если быть точнее! — отозвалась одна. — Я придумала пояс и манжеты! — подала голос другая. — А я — шнуровку! — А подогнала пиджак по фигуре! — Кибом~и, а ты знаешь, что у тебя талия тоньше, чем у большей части девушек?       Паж тихо рассмеялся, прикрыв губы запястьем, и покачал головой. Сладкое волнение уже прокралось к нему в сердце: пальцы чуть ощущаемо покалывало, глаза начали беспорядочно прыгать с одной точки на другую, затем возвращаться, а то, чем девушки намазали Киму губы, успело от постоянного закусывания губ стереться. Кибом нет-нет, да глядел на себя в зеркало, чуть щурился и всё пытался представить рядом с собой Минхо. Выходило почти что совсем никак — у него в голове будто бы что-то пищало и свистело. Наверное, ветер, — он ухмыльнулся своим мыслям, но действительно: ему все ещё не верилось в реальность всего происходящего.       В четверть после одиннадцати часов утра в гримерку ввалился всё ещё взъерошенный Тэмин с небольшим подносом в руках. Он нёс большой кофейник, чашечки и тарелочку, а на ней — горка булочек с заварным кремом. Младший встал на пороге, большущими глазами глядя на Кибома, а тот неловко улыбнулся и повернулся вокруг себя. — Ки-омма, ты такая красавица! — вырвалось у Ли. Девушки вокруг прыснули от смеха, Ким хотел было возмутиться, но тоже заулыбался, увидев восхищение во взгляде юноши. Тэмин поставил поднос на стол и, внимательно цепляя глазами каждую деталь, обошел старшего со всех сторон, потрогал струящийся сзади почти колен шифон. — Твой вердикт? — Кибом сделал голосом энергичность, хотя сам, то и дело глядя на часы, не мог себе даже кофе налить от того, как у него дрожали руки. — Лучше быть уже не может, — с внезапной серьезностью заявил Тэмин и положил Киму на грудь салфетку, — ешь давай и не обляпайся.       Паж медленно повернул голову к младшему — это были чисто его слова, которые он говорил Ли чуть не каждые завтрак, обед и ужин. А Тэмин только улыбнулся и протянул старшему чашечку с кофе. Кибом мелкими глотками пил горячую горькую, как он любил, жидкость, не чувствуя вкуса кофе, отщипывал от своей булочки по малюсенькому кусочку, который сначала мял в руках, а только после этого отправлял в рот. С таким же успехом он мог поесть ваты, разницы бы он в тот момент и не заметил — всё сильнее сказывалось волнение. — Тебе страшно, — тем же серьёзным тоном заявил Тэмин, только тише, чтобы девушки не услышали. — Я не успел и до алтаря сходить, а ты уже взрослеешь, — нервно фыркнул старший. Ли сначала пару мгновений глядел на пажа, а затем вдруг сказал: — Но ты не можешь по-другому. Что же мне тогда, закатить истерику от того, что ты теперь не будешь здесь жить? — он пожал плечами. — Гонишь меня? — кривовато усмехнулся Кибом и тут же услышал, как юноша засопел рядом, а затем, чуть ли что не выбив чашку из рук старшего, крепко обнял Кима и зашептал ему на ухо: — Я буду по тебе очень скучать, Ки-омма! — Да ещё неизвестно ничего, а ты уже со мной прощаешься, — вразрез со своими словами паж крепко обнял своего воспитанника. — Создатель всевидящий! Полчаса осталось! — самая высокая танцовщица всплеснула руками, — Скорее, заканчивайте свой мальчишник! — Ужеее? — растерянно протянул парень, чувствуя мелкую дрожь в животе, а дышать внезапно стало тяжелее и боязней. Девушки оперативно собрали все то, что разворошили, пока украшали Кибома, а затем потянули того прочь из гримёрки, всё время одергивая Тэмина, пытающегося заговорить с пажом — они видели, как по мере приближения пойманной ими повозки к церкви Ким бледнел, всё меньше дёргался, уже не улыбался и вообще словно сворачивался в маленький незаметный клубочек. Ученицы не знали, что же такого нужно сказать пажу, чтобы его успокоить, поэтому просто не трогали его, и только у дверей храма каждая по-дружески обняла парня, самая высокая чуть ли не за шиворот оттащила от Кима Тэмина, чтобы тот не нагнетал обстановку своей возбужденностью, и танцовщицы ушли в предалтарную залу, оставив Кибома в залитом солнцем холле.       Церковные колокола начали полуденный звон. Паж обмер от первого раскатистого звука, казалось, охватившего его, как пламя костра, и сердце у него вдруг сильно ударилось о рёбра, будто бы разделяло желание сознания сбежать от этих резных дверей — уж слишком волнительно было стоять, не видя, что происходит возле алтаря, гадать, там ли уже Минхо, не казнили ли его, вопреки старинному закону, много ли народу сейчас собралось в предалтарной зале. Ким вздрогнул, понимая, что колокола уже стихли, наступил полдень, и парень обязан был прямо сейчас пойти к алтарю. Пока он медленно положил ладони на ручки дверей, пока тянул их на себя, ему думалось, что неплохо было бы, если бы его хоть кто-нибудь родной проводил до алтаря, открыл вместо него эти тяжелые деревянные двери и повел вслед за собой. Но это были всего лишь торопливые, отрывочные мысли: Кибом уже давно отвык мечтать о чьей-нибудь сильной руке рядом, он успел стать этой сильной рукой благодаря Тэмину, но сейчас ему хотелось даже расплакаться от нехватки банальной силы воли.       А тем временем он уже распахнул двери и замер на пороге. Церковь подрагивала от беспокойного мерцания свечей, а в воздухе витал отдалённо знакомый запах, напоминающий очень дорогое мыло, каким пользовалась королева; скорбящие лица со страниц Священных книг были занавешены белоснежной тканью, и от этого церковь стала совсем неземным и радостным местом. Но дело, скорее всего, было далеко не в белых одеяниях служителей, и не в изредка искрящих свечах, и не прекрасных лицах на незанавешенных иконах — дело было в знакомой фигуре рядом со священником. Ким чуть неровным, готовым стать уж слишком торопливым шагом направился прямо к алтарю, уже не чувствуя ноющего желания сбежать — черта с два он сейчас уйдет!       Минхо стоял к нему спиной, но это вовсе не мешало Киму любоваться им: широкие плечи, всё так же гордо поднятая голова, длинные ноги и очень даже симпатичное то, что выше них. Киму стало стыдно за такие мысли прямо перед алтарём, но парень и не был особо виноват — из-за того, что Чхве стоял на возвышении, взгляд волей-неволей цеплялся за выступающий объект на комфортном для себя уровне. Кибом буквально взлетел по ступенькам, оказавшись перед священником. Тот кивнул и начал читать молитву. Люди в зале подхватили её, Ким тоже стал шёпотом проговаривать знакомые слова, пока одно обстоятельство его не насторожило — Минхо рядом молчал. Не придав этому значения, парень закусил губу, подавляя взять Чхве за руку или хотя бы взгляд на него скосить — по строгим церковным обычаям во время венчания нельзя было ни соприкасаться, ни разговаривать, ни даже переглядываться. Ким очень боялся, что ошибись он хоть в одном слове молитвы, и Минхо отправят на плаху — своя голова и то, насколько крепко она соединена с туловищем, уже не волновали пажа.       Священник стал говорить медленней и торжественней, без труда произнося въевшиеся в подкорку мозга слова обряда венчания и по привычке делая паузу, чтобы парни могли произнести требуемое от них «Согласен». Минхо отвечал отчетливо, громко и серьезно, а Кибом выдыхал из себя едва разборчивый шёпот, чувствуя, что от раздающегося так близко голоса Чхве у него самого в груди что-то отзывается мелкой дрожью. Священник замялся на фразе от детях — двусмысленная ситуация —, но затем тактично хмыкнул и произнёс: — Создатель — свидетель ваших слов. Скрепите свой брак безгрешным поцелуем, — священник отвел взгляд.       Кибом глубоко вздохнул и с готовностью повернулся к Чхве. У пажа мелко и щекотно задрожало в животе, и ему начало казаться, что из-под его кожи вот-вот вырастут цветы — такие трепетные были ощущения. Ким едва потянулся навстречу Минхо, прикрывая розовеющие от волнения щеки тенью от своих ресниц. Военный тоже закрыл глаза и повернулся к парню, медленно приближаясь к его лицу. Кибом не удержался и едва слышно хихикнул от ощущаемого на коже чужого дыхания. Губы чуть-чуть закололо от предвкушения — момент был такой нежный и милый, но Ким уже не мог его терпеть и дернулся навстречу Чхве.       Губы Минхо быстро и холодно едва коснулись уголка губ пажа, и их обладатель тут же отвернулся, подставляя Кибому только локоть. Он уткнулся Киму под рёбра, и тот непонимающе поглядел на новоиспеченного мужа, а потом вдруг почувствовал, что внутри что-то порвалось в клочья, но покорно взялся за протянутый локоть одной рукой. На последней ступеньке паж задел носком туфель край ковра и споткнулся, инстинктивно хватаясь на руку Чхве крепче. А тот просто приостановился, не глядя на Кибома, и парню показалось, что Минхо подменили: сгребли в одно красивое и донельзя похожее на улыбчивого капитана тело весь лёд на свете, и теперь эта холоднючая глыба стоит перед Кимом — это чья-то очень жестокая шутка, не иначе. А Чхве упёрто не сводил глаз от дверей впереди, и продолжал размеренно шагать, заставляя и пажа подлаживаться под свою походку. Тот, потупив взгляд, на автомате переставлял ноги. Отвратительное ощущение обмана расползалось от груди по всему телу: парню уже казалось, что воздух вдруг стал холодным, и дышать им становится всё неприятнее, казалось, что он пока ещё не проснулся, а волнение на подсознании превращает сон в тягостную бессмыслицу. Ким сел в повозку, хотел уже было поднять глаза на Чхве — где-то внутри промелькнула скудная надежда, что сейчас тот станет действительно самим собой — но понял, что Минхо сидит рядом с ним, отвернув голову куда-то в сторону подрагивающего в глазах из-за камней мостовой города. Кибом уже дуреющим от нарастающей паники взглядом выхватил впереди и чуть позади их извозчика конный патруль, в странном порыве дотронулся до выступающего плеча Чхве, готовый уже высказать ему все свои претензии, но Минхо сдержанно качнул головой, неуютно поведя плечами. Паж откинулся на холщовую спинку сидения. Над головой безразличным, режущим глаза яркостью полотном скользило высоченное небо, и от его невозможной высоты становилось страшно, что в какой-то момент упадешь прямо туда, куда смотришь.       Повозка наконец-то остановилась, и Кибом, подчиняясь вновь затормошившей его изнутри надежде, взглянул на Минхо — тот вышел из повозки со своей стороны и, обогнув её, направился к двери, почти что у порога которой остановился извозчик. Ким опять не был удостоен и мимолетного взгляда, хоть сам и буквально ел глазами плечистую фигуру впереди, но он бросил это дело, стоило им войти в здание — сумрачная прихожая отобрала у пажа любую возможность уловить какую бы то ни было кроху информации, чуточку пояснившую бы происходящее. Кибом одернул спутавшийся сзади шифон, поправил полупрозрачные манжеты: ему сильно хотелось отвлечься от мысли, что он — самый большой на свете идиот, но затем вдруг дёрнулся, панически хватаясь за ближайший канделябр.       Впереди была спина уже совсем не Минхо, Ким почувствовал, что не в силах и шагу ступить, а когда гвардеец оглянулся, он и вовсе обмер. Незнакомое лицо шевельнуло короткими редкими усами и хрипловатым тенором обратилось к пажу: — Рановато ты остановился, красавица, до его комнаты ещё не дошли, — солдат с неясной эмоцией оглядел Кибома и, отвернувшись, добавил, — и на кой хер тебе этот Чхве? Погонами подкупил, что ли? Так у него теперь и погон нет. Так, ефрейтор, что с него взять?       Ким злился, очень злился — первый страх прошёл, и ему на смену пришло громкое возмущение за мимоходом оскорблённого Минхо: — Да какая разница, в каком он там звании?! Моё решение — не смей его оспаривать! — Кибом сверкнул колючими глазами и вздёрнул подбородок. Внутри у парня что-то раскатисто урчало, заставляло неприязненно корчить капризную рожу: хотелось как следует нагрубить, а может даже насолить хорошенько, но сперва нужно было вытянуть из этого гвардейца всё, что тот знал о случившемся. — Потише хлопай ресничками — тушь облетит, — загоготал гвардеец, — надо же, обычно по Закону о разделении греха выскакивают бесприданницы, а тут мало того, что парень, так еще и слуга преданного короля. Путь тебе во дворец заказан! Сколько же шума из-за одного обалдуя Чхве. — Да и тебе ли судить о достоинствах Минхо! Меня совершенно не волнует, что он сделал, передо мной он ни в чём не повинен! — Кибом гордо повёл головой. — Вот те на! — расхохотался солдат, — Так ты ещё и спасителем себя возомнил! Этого предателя сам Создатель уже не спасёт — видел, как Чхве сегодня выглядел? И не мудрено после такого так выглядеть. — После какого «такого»? — паж старался, чтобы его вопрос звучал как можно более развязно, а у самого изнутри поползло дикое волнение. — Известно после какого «такого» — после пыточной, после плахи. Да и у кого угодно поедет крыша, всё-таки палачи не привыкли думать, насколько далеко заходят.       Кибом тяжело вдохнул, через сопротивление заставляя грудную клетку расшириться — на самом деле у него поблёкло в глазах после слов гвардейца. — А теперь? — едва выдохнул парень. — А теперь Чхве получит личные вещи, и его сопроводят сюда, — солдат раскрыл дверь, к которой они подошли, и кивнул пажу. — Что это? — капризно спросил Ким, для себя решив, что уж лучше казаться надменным, чем обнажать все свои чувства перед этим незнакомцем. — Что-что — его комната: при офицерском звании предоставляют комнату в казарме, а сейчас ему её благородно оставили. Хотя, в этом тоже есть твоя заслуга, — гвардеец скосил глаза на пажа, а затем добавил, — или вина — сам для себя решай. Что-то Чхве очень слабенько радовался спасению своей жизни.       Кибом переступил порог комнаты и тут же почувствовал знакомый запах. Вместе с этим запахом к нему вернулась и уверенность: — Слушай меня сюда, солдаааатик, — нараспев начал парень, — я тебе сейчас объясню, что такое слабенько радоваться, — он ударял на местоимения, — вот я тебе слабенько радуюсь на пороге своей комнаты, так что не будь кретином — проваливай отсюда немедленно, пока я не поднял полказармы на уши! — и он хлопнул дверью перед гвардейцем.       Задним умом Ким всё же понимал, что такой тон хорошим для него не обернётся, да и послышавшийся за дверью мат тоже не предвещал ничего сладенького для пажа, но Кибом уверенно повернул засов и прислонился к замочной скважине: солдат снаружи поругался, пошипел, поёрничал и раздраженным шагом направился прочь. Парень мстительно хихикнул, а затем глубоко вобрал в себя окружающий воздух носом — холодный аромат одеколона, жасминовый дурман мыла, тёплый запах шерстяной ткани и особенно запомнившийся Кибому дух исключительно Минхо. Паж, всё упрямо не обращая внимания на пугающе знакомое чувство внутреннего тарана, огляделся и снисходительно качнул головой.       Мебель была вся простая и массивная: большая кровать без всяких причуд, внушительных размеров письменный стол, два под стать ему стула, затем ещё один стол, но уже более скромных габаритов, и занимающий всю длину от пола до потолка шкаф. Ким дотронулся до тёмного тёсаного дерева: — Как ты похож на Минхо, — мурлыкнул паж, — он тоже тот ещё шкафчик, — парень сдавленно рассмеялся, но почти что сразу прижался к дверце лбом, сдерживая стоящий в горле громкий всхлип — теперь он уже не мог подавлять того, в нём бурлило ещё с самого утра.       Чхве словно подменили — с этим невозможно было спорить, а кроме того, заявление солдата о пытках казалось Кибому уже не таким абсурдным, как изначально. Боль скрутилась в шипастый комок где-то в глубине груди Кима — мысль о том, что Минхо пытали, буквально изничтожала пажа, а безучастное лицо Чхве, его молчание и отказ даже смотреть на принудительно приставленного к нему мужа добивали парня окончательно: он уже готов был лезть на стенку, лишь бы это хоть как-то помогло Минхо. Мысли о его смерти Кибом не допускал — он не жалел о том, что воспользовался этим чёртовым Законом о Разделе греха, но Кима начинало знобить, а под сердцем наоборот, сильно жгло. Парень опустился на ближайший стул, сжал руками ткань своих штанов, пытаясь хоть немного успокоиться, затем заметил, что в комнате гулко отдаётся тиканье часов. Он поднял голову на простенький циферблат из тусклой латуни, но от того, что узнал время, ничего не почувствовал — два часа пополудни.       Двинуться с места хоть на чуть-чуть для Кибома казалось невыразимо трудно, ему всё думалось, а вернётся ли Минхо вообще, а что если он так и не произнесёт ни слова, не поглядит на него — все эти вопросы сверлили голову Кима изнутри, роились облаком жалящих ос, а парень не мог ответить ни на один из них. Нужен ли он вообще Чхве, или инициатива пажа обернулась для него позором? С горя Кибом уже готов был решиться умереть, лишь бы не видеть холодные глаза Минхо, бегающие от контакта, и его непреодолимо безразличную походку. В конце концов, можно потерпеть месяц, пристроить Тэмина, делать счастливый вид, не надоедать Чхве, отвести от него подозрения, а в конце августа отправиться искупаться. На душе у парня было так тяжело, что, казалось, и камень-то, чтобы утопиться, не нужен. Ким запрокинул голову, пытаясь пока удерживать слёзы — было стыдно за свою беспомощность перед Минхо. Теперь пажу стало ясно: нужно было хватать гвардейца за ворот его белоснежного мундира, ещё когда они столкнулись во дворце, когда Чхве отправлялся на фронт, — хватать и трясти, пока тот не выдал бы как на духу всё, что было у него на уме. А Кибом тогда постеснялся надавить, побоялся показаться дураком, и теперь готов был биться головой об стену — какой он придурок: как же Чхве на него глядеть, если паж не сделал ни шага ему навстречу, при том, что гвардеец подошел к нему вплотную, а затем ещё и как в насмешку выскочил перед плахой по Закону о Разделе греха. Ничего, кроме как разочарования, Минхо и не может испытывать к Киму. Кибом вслух горько хихикнул. Ну каков же он придурок: пошёл на поводу сначала у своей гордости, потом у желаний, затем у мечтаний, и вот связал Чхве с собой так крепко, как не всех получится — венчанных по Закону о Разделе греха не разводили, а за семьи на стороне быстро отправляли обоих супругов на виселицу.        План утопиться через месяц казался парню единственно правильным и относительно простым. Кибом после какого-то времени горьких размышлений впал в безмолвие с самим собой: он сидел, и ему казалось, что пространства вокруг и вовсе не существует, что свет, тухнущий в единственном окне, на самом деле гаснет у него в глазах, и даже часы прекратили тикать. Он целиком замер.

***

      Стук в дверь внезапно вернул и тиканье часов, и шорох ветра сквозь приоткрытую раму окна, и тихий скрип петель. Кибом вскинул голову и почувствовал, как между век буквально закипело — через порог комнаты переступил Минхо. Тот чуть повел плечами и, не поднимая глаз, начал: — Я благодарю Вас за Ваше милосердие. У Вас очень доброе сердце, но я его не заслуживаю.       Ким схватил ртом воздух, не в силах ответить — голос не то, что не слушался, невозможно было и хрип из себя выдавить, а Чхве напротив, говорил твёрдо: — Не поймите меня неправильно, прошу, не роняйте понапрасну слёз. Я потерял свой шанс объясниться с человеком, к которому почувствовал нечто настоящее, непридуманное, и я не хочу теперь рушить Вашу жизнь, поэтому я обещаю, что не буду долго Вас связывать — если я исчезну, Вас никто не тронет.       Ким уже задыхался и сам не понимал, от чего: то ли от страха, то ли от возмущения, то ли от злости, то ли от всего разом, но всё же ему удалось, как только Чхве развернулся к выходу, выдавить шёпотом: — И не посмотришь? — Мне страшно на Вас смотреть, — тут же отозвался гвардеец, — в смысле, — он неловко дёрнулся, — вдруг Вы неписаной красоты? Я ещё, чего доброго, влюблюсь, — он горько усмехнулся и положил ладонь на дверной косяк. Кибом вскочил как ошпаренный: — Да! Я неписаной красоты! — заставил он себя выкрикнуть. Чхве вздрогнул, а затем быстро повернул голову на голос. Стоило Кибому поймать его взгляд, и парень мгновенно разъярился: — Если ты сейчас же не посмотришь на меня нормально, то я — я тебе клянусь — я сам отверну тебе голову, Чхве Минхо! — паж чувствовал, что тормоз уже утерян, и его хорошенько несёт на полной скорости прочь от самообладания. Гвардеец послушно развернулся к парню, хотел было что-то сказать, но Киму стало глубоко всё равно, что там собрался делать парень: — Вчера из-за тебя промок Тэмин! Он только окреп, а теперь снова простудится! Ты мог сразу же объясниться, что ты там почувствовал?       Минхо внезапно расплылся в улыбке. — Мог же, стоеросовая ты дубина! — продолжал своё возмущение Кибом. Вдруг Чхве оказался прямо перед ним, но мало того, он чуть склонился, хватая лицо Кима руками и целуя его в губы.       От ощущения нового языка у себя во рту, от нахлынувшего беспощадной волной запаха Минхо у пажа подогнулись ноги, он почувствовал, что холодеет от неожиданного поцелуя, пытается урвать воздуха, которого не успел вдохнуть, но стоило гвардейцу обхватить руками плечи парня, и Кима мгновенно охватила горячая радость. Он ответил Чхве на поцелуй, едва привставая на цыпочки, потому что не хотел отдавать инициативу целиком Минхо. О требующих воздуха лёгких он забыл практически мгновенно — пажу казалось, что воздух, которым он дышал до этого момента, был безвкусной, дешёвой подделкой, а настоящим воздухом был только тот, что возле губ этого гвардейца. Кибом, опершись на плечи Чхве, совсем расслабился, позволяя парню стиснуть себя в объятьях и ухватить главенство — привкус и запах Минхо буквально возносили Кима. Он разомлел, податливо целуясь; дрожь внутри переросла в некое подобие землетрясения, а ладони стали влажными, но отстраняться не то, что не хотелось, это было невозможно. Кибом чувствовал, что цветёт сейчас, как куст сирени в королевском саду, что каждое прикосновение Минхо опаляет непривыкшую к этому кожу пажа даже сквозь одежду. Парень последний раз сжал нижнюю губу Чхве своими губами, и они оба чуть отодвинули лица друг от друга. — Ну и что это? — на первом же выдохе капризно выдал Ким. — То, что я должен был сделать ещё в полдень, — усмехнулся гвардеец, — Кажется, ты хочешь назвать меня идиотом, я прав? — он заглянул парню в глаза. — И не только им, — Кибом надеялся, что эта фраза прозвучит не так ласково, — так ты объяснишь, почему Тэмину так и не удалось поглядеть, как же отрубают головы.       Минхо сначала захлопал глазами, а затем вновь притянул пажа к себе: — Ты так намекаешь на благодарность за душещипательную историю, которую ещё век будут пересказывать в столице? Возможно, что через некоторое время тебя уже будут описывать чуть ли не ангелом Создателя, полюбившего преступника и спустившегося к людям, чтобы показать грешникам, как нужно любить, — Чхве поправил чуть загнувшуюся манжету Кима. Паж капризно тряхнул головой: — Нет. — Тогда ты намекаешь на исполнение супружеского долга. Да-да, все вы во дворце такие, — Минхо с улыбкой ткнул Кибома пальцем в щеку, но затем чуть посерьёзнее добавил, — я сегодня не особо настроен, точнее, совсем не настроен. Прости, мне ещё чудится подвальный карцер.       Паж изогнул брови, пытаясь скрыть то, как ёкнуло у него сердце от последней фразы, а затем натужно вздохнул: — Во-первых, я имею в виду, как ты вообще оказался на плахе, а во-вторых, ещё раз услышу в своём присутствии слова «долг», «обязанность» и так далее — разведусь с тобой! Между нами — только чувство, желание и прихоть, ясно тебе? — Кибом грозно поглядел на гвардейца, но сам хотел приласкать его, чтобы снять своей рукой тяжесть оставшейся позади пыточной. Чхве от таких заявлений совсем обомлел — он прекрасно понимал, что прихоти будут по большей части Кибома, — но в то же время слова парня подтверждали то, на что гвардеец и надеяться-то особо не смел. Минхо чуть шевельнул скальпом, провел ладонью по затылку, но всё ещё не мог преодолеть смущение от мыслей, вихрем занявших его всего: — разводиться-то… нельзя, — наконец хмыкнул он. — Да черт тебя дери! Ты не о том думаешь! Или считаешь, что я сам этого не знаю? — Ким отвел взгляд и продолжил, — всё я знаю… Просто… они предложили, а я подумал, что это самое время… — Самое время выйти замуж? — тут же ухмыльнулся Чхве. — Самое время спасать твою дурную голову! — Кибом легонько ударил кулаком по плечу гвардейца, — Говори, что ты сделал?       Но Минхо только поглядел пажа долгим нечитаемым взглядом, а затем тише обыкновенного произнёс, положив голову Киму на плечо: — Ки, я тоже тебя люблю. — Что значит «тоже»?! — тут же взвился парень, — Я тебе этого ещё не говорил! — глаза Кибома сощурились, а руки вразрез со словами огладили коротко остриженные волосы Чхве. — Ты со мной обвенчался… — отозвался гвардеец в недоумении, — Какой же ты противный! — Либо ты говоришь, за что тебя отправили на плаху, либо я с тобой разведусь, — серьёзно и недовольно произнёс паж. Чхве пришлось ответить: — Как выяснилось несколько дней назад, мои родители — они тоже находились на службе — стали перебежчиками на сторону Пыкче, и провокация в день почести королевской на самом деле была операцией по захвату меня — они решили забрать с собой, но при этом избавить от нанесения на мою честь клейма предателя.       Кибом не дал Минхо поднять голову со своего плеча, продолжая задумчиво водить своими гибкими пальцами по его шее, а гвардеец продолжал: — Я не стал разбираться, какого черта на меня в тот день лезли все противники — я торопился на праздник, и, как видишь, не просто так, — парни переглянулись и каждый довольно ухмыльнулся другому. Кожа на щеках Кима чуть порозовела, и тот отвернулся, чтобы Чхве этого не заметил. — А потом, в день, когда мы с тобой пересеклись во дворце, мне сообщили, что факт предательства четы Чхве подтвержден: нашелся язычок, перебежавший на нашу сторону. Я был назначен руководителем операции по захвату, — Минхо замолк, а паж напротив, усадил гвардейца на стул, сам сел лицом к нему и тут же разговорился, — Это подло: неужели никто не понимал, что такая новость — удар для кого угодно. Тем более подло поручать тебе личное руководство над облавой на собственных родителей. Ясно теперь, почему меня тогда так напугало твоё лицо. — Что же с ним было не так? — с мимолётной улыбкой поинтересовался парень. — Перед плахой ты выглядел лучше, вот что я тебе скажу, — тут же отозвался паж, — Ты был напуган, растерян и от этого ополчился на всех вокруг. Хотя при мне ты немного оттаял, — Кибом с надеждой на отклик поднял глаза на мужа — он пытался связать у себя в голове образ Минхо с этим понятием. Тот покивал головой, изучая струганные доски пола, а после всё-таки продолжил: — Да, увидев тебя, мне стало легче, но когда ты заметил, что я был не в себе, мне показалось, что знание того, что у меня было тогда на уме, могло бы повредить тебе, поэтому я не стал задерживаться.       Они оба молча глядели на чуть подрагивающие гирьки часов. Через несколько минут Кибом тихо спросил: — Тебе хотелось вернуться?       Минхо сначала непонимающе нахмурился, но затем пересекся глазами с пажом и понял его без лишних слов. — Мы уже были по сёдлам, и до границы оставалось несколько миль, когда я почувствовал, что ты мне очень нужен, нужен больше, чем та чёртова операция, — просто, с незатейливой улыбкой ответил наконец гвардеец. Ким усмехнулся краешком рта и выжидающе уставился на Чхве, и тот продолжил, — мы прибыли на границу раньше, чем планировали, и я отдал приказ стоять на пограничных территориях ещё четверть суток. Около полуночи опустился туман, и я решил в одиночку добраться до лагеря и уговорить родителей вернуться к нашему королю с повинной — быть может, им бы смягчили наказание или восстановили честное имя. Оказалось, что в лагере меня ждали — отец был назначен главнокомандующим Пыкче, поэтому меня даже часовые не остановили. Родители были в штабе, но сразу же вышли ко мне. Мои просьбы и доводы даже слушать не стали, — Чхве дернул плечами. Паж внимательно взглянул на гвардейца: — если тебе тяжело, не рассказывай. Я понимаю, — тихо улыбнулся Ким и утер выступившую от волнения испарину с виска парня. — Нет, — тут же встрепенулся Минхо, — я хочу рассказать это именно тебе, — он перехватил ладонь Кибома, сжав его пальцы своими, — просто смотри на меня, — Чхве смутился, — мне становится легче от твоего взгляда.       Паж легко улыбнулся, сжимая пальцы гвардейца в ответ: — Тогда я прогляжу все глаза, — он прищуристо ухмыльнулся. — Они хотели, чтобы я перешёл на сторону Пыкче вслед за ними, раз решил всю жизнь заниматься военным делом — там это было выгодней. Я не знал, что ответить, но подчиняться отказался. Отец был старше меня по званию, он приказал мне стать лейтенантом армии Пыкче. Я ответил, что выполнение приказаний чужого командования является фактом предательства, — Чхве зажмурился на пару мгновений, но потом снова заговорил, — мама вмешалась. Не думаю, что она знала заранее, что отец поднимет на меня прицел, на неё это слишком подействовало. Я тоже достал мушкет, сказал, что по законам военного времени имею право казнить перебежчиков на месте. Это был блеф. Я не успел взять ни порох, ни патроны — всё осталось в лагере по другую сторону границы. Отец уже снял предохранитель, когда мама начала кричать слишком громко — нас уже слышал весь лагерь. Она говорила, что мне уже нет пути назад — я оставил отряд и в самоволку перешёл границу, а значит, на Родине меня уже признали предателем. Я ответил, что она — хорошая мать, и поэтому я буду верен своим словам и присяге в том числе. В нашей семье всегда звучали слова о чести и достоинстве, я не мог предать то, что было моим ориентиром. Не мог ведь? — гвардеец поднял глаза на Кибома. Тот одобрительно кивнул. — А потом в лагере стало шумно — мой отряд сложил с меня обязанности командира и под предводительством прапорщика, видевшего, как я пересек границу, пришёл взять нас всех. Я не оказывал сопротивление до тех пор, пока этот прапорщик не отдал приказ расстрелять отца. Я успел кого-то ранить, но самое главное — я требовал соблюдения закона, а по нему предателей из числа офицеров судит король. — Он их миловал? — вырвалось у Кима, но он тут же пожалел об этом вопросе — Чхве молча опустил голову и только спустя минуту неуверенно ответил: — Скорее всего, родители бежали. Меня вырубили, когда отец и мама были ещё целы, а в пыточной из меня пытались вытянуть именно их дальнейшие планы, значит, им помогли уйти. — Ужасно, — прошептал Ким, отворачиваясь, чтобы гвардеец не видел его лица, — как и сколько тебя пытали? — с вернувшейся строгостью спросил парень. Минхо задумался, но всё же ответил: — Когда мы брали политических, я наблюдал несколько раз за пытками. Сказать по правде, со стороны это выглядело более жутко, чем ощущалось. Физическую боль можно игнорировать, а вот то, что находится в голове — не получится, — он горько хмыкнул.       Паж решительно встал и принялся раскрывать все ящики и дверцы подряд. — Ну что за обыск? — вздохнул гвардеец, пассивно глядя, как ураган по имени Кибом вскрывает все, что можно и, наверное, нельзя открывать, — если ты считаешь, что я подосланный, а труп настоящего Минхо спрятан где-то здесь, то в ящик стола он бы явно не вместился. — Зато его часть — вполне, — отозвался Ким, не отрываясь от своего занятия, но когда Чхве промолчал слишком подозрительное для него время, парень всё же оглянулся и, так как у гвардейца было уж слишком странное лицо, спросил, — Где у тебя аптечка? Скажи и раздевайся. Дальше я сам.       Минхо на удивление сговорчиво выполнил, все уже начинающие проявляться прихоти Кима и покорно сел обратно на свой стул. Паж снисходительно улыбнулся, а затем кивнул на рубашку гвардейца: — Мне тебя в этом обрабатывать?       Минхо хмыкнул и стал расстегивать пуговицы. Кибом хотел помочь ему снять рубашку, но когда из-под ткани показались вспухшие рубцы, ещё немного сукровящие, он замер, чувствуя, как у него внутри заурчало и заклокотало. Ким осторожно брызнул на плечо Чхве травяной настойкой и бережно промакнул готовые сбежать по груди капли. Гвардеец чуть дёрнулся, когда спиртовая жидкость попала под кожу, и паж непроизвольно дунул на рубец от хлыста, сам удивился, как быстро среагировал, но, сделав вид, будто так оно и планировалось, и игнорируя довольную ухмылку Минхо, продолжил обрабатывать каждую ссадину, ожог и рубец. — Ну же, не гляди так, будто покойника омываешь, — Чхве поднял уже аккуратно перевязанную руку и легонько шлепнул парня по щеке. — Не шевелись — повязки разтребушишь, — смущенно отмахнулся паж, закрепляя последний оборот бинта, — я их засужу, — с упрямством в голосе пробурчал он. — За пытки? Я ведь был политическим преступником, не удивительно, что меня пытали, — пожал плечами Минхо и, видя, что Ким основательно набрал воздуха для характерного возмущения, предупредил грозную тираду Кибома, — у нас сейчас всё хорошо, и это благодаря твоим стараниям. Уже поздно, не бушуй. Кстати, ты не голоден?       Ким удивленно глянул на Чхве: — Как — уже поздно? — но, обернувшись на часы, он убедился — скоро побьёт полночь, — нет, я не голоден, слишком много нервов сегодня, чтобы есть. — Ну, тогда и у меня слишком много нервов, — с мягкой улыбкой кивнул Минхо, — давай тогда ложиться спать, завтра со всем разберёмся, — и парень потянул пажа к медному тазику с графином рядом. Гвардеец помог Кибому выпутаться из хитроумного наряда, смыть всё, что нарисовано у того на лице, а затем они поменялись. Ким понемногу лил тёплой от стояния целый день в комнате водой на шею и незакрытую бинтами часть рук Чхве, но сам, пожевывая от нервозности язык, думал о чём-то очень отвлеченном и забывал мысль, стоило ей окончательно оформиться в нечто, что можно было бы озвучить. — Кровать одна — ты не против? — Минхо игриво заглянул пажу в глаза, но тот, не заметив милых заигрываний парня, только покачал головой, расчёсывая педантично вымытым гребнем свои волосы. Гвардеец стушевался и, оставшись в одном только белье, забрался под покрывало, заменяющее летом одеяло. Он отодвинулся на самый край, оставляя Киму большую часть кровати. Кибом сперва развесил всю одежду, закрыл окно, завёл на ночь часы, погасил свечу, оставленную Минхо, и только после этого в полумраке лёг в кровать.       За окном стрекотали сверчки, цикады и тараканы, а парни лежали друг напротив друга и молчали. Наконец, Чхве осторожно спросил: — С тобой всё хорошо? — он заглянул в чуть отблёскивающие в лунном свете глаза пажа — обыкновенно бойко прищуренные, язвительно колкие они теперь были, как большая пустая комната: гулкие, прозрачные и скучные. — Хорошо, — на автомате отозвался Ким. — Так, что же? — неопределённо спросил гвардеец.       Кибом пошевелился, но не ответил, немного полежал, глядя будто сквозь Чхве, а затем тихонько придвинулся к нему, укладываясь совсем вплотную: — Прошу меня великодушно простить, но раньше мне не доводилось выходить замуж, — заворчал паж, таращась своими цепкими глазами прямо на Минхо. Тот довольно хохотнул и обхватил Кима руками, прижимая его к свой перетянутой повязками груди: — А вот это уже больше походит на моего Кибома. — На твоего Кибома, — эхом отозвался паж и задумался, пытаясь привязать такое прозвище к себе любимому. Внутри у него стояла, как душная и мутная вода в нечищеном пруду, какая-то неопределенность. Чхве ненавязчиво положил руки рядом с лопатками Кима и, приподняв подбородок, затих.       Кибом долго лежал, кусая губы; ему было душно и тошно, и он всё силился понять, от чего же. Часы тихо стукнули раз и затихли. Ким тоже притих.       Он поднялся на локте, глядя Минхо в лицо. Тот не шевелился уже давно — наверняка, сладко спал. Кибом зачем-то воровато оглянулся, а затем, склонив голову, жадно смял губы гвардейца своими. Сначала ему казалось, что всё бурлящее в нём напряжение он делит с Чхве — разве не от этого ему было легче. Суховатые ото сна губы Минхо нравились Киму, он раз за разом целовал их, чуть дрожащим дыханием подсушивая оставленные на коже парня влажные следы, а затем обновлял их.       Внезапно Кибома качнуло, и он вновь оказался лежащим на лопатках — Чхве вновь перехватил инициативу, заставив пажа ощутить, как сильно и сладко что-то рванулось из-под диафрагмы вверх, к горлу, заставив парня выгнуться и приоткрыть рот. Минхо, заметив очень удобную возможность, тут же заполучил в своё распоряжение весь рот пажа.       Кибом оторвался первым и, глотнув воздуха, хотел что-то сказать, но Чхве его перебил: - Я люблю тебя, - выпалил он и тут же оскорблённо вскрикнул - Ким ощутимо пихнул его в плечо. - Это я хотел сказать! - возмутился паж, стараясь ещё раз дотянуться до гвардейца. - Ну так говори, - ухмыльнулся Минхо и перехватил бузящие руки парня. - Уже не хочу, - прошипел тот, рывком укладываясь на грудь Чхве. - Ты такой противный, - пополам со смехом прошептал военный. - Слишком уж нежно звучишь, - Ким хмыкнул и положил голову гвардейцу на плечо. Тёплая ладонь тут же легла ему на макушку, бережно соскользнула до живота, а затем вернулась обратно. Кибом обхватил Минхо поперёк торса, вздохнул и улыбнулся - никакой тяжести больше не было; она исчезла, а взамен ей по телу пажа потекло что-то мягкое и горячее, распространяющееся от груди. Руки Чхве чуть крепче прижали парня к себе, и он не стал противиться. Ким засыпал счастливый и доверху заполненный нежностью к его гвардейцу.