Крик ангела

*** — Да никто не сталкивал его и не изгонял, что за чушь! Не падал он и уж тем более не спускался потихоньку, или как там он это теперь называет... «Слегка и немножечко неспешно-тихонько в рассеянной задумчивости прогулялся вниз», ох, это же надо было такое придумать! Талант, ничего не скажешь, умеет завернуть так, что и сам поверит. — Всевышний говорила вроде бы раздраженно и осуждающе, но Азирафаэль снова явственно слышал в ее голосе горделивые нотки. — Так вот: не было ничего этого. С неподходящей компанией связался, это было, но чтобы такое... Он бы еще заявил, что по наклонной скатился или там про во все тяжкие! Ты бы лучше не повторял разные глупости, а попробовал вот этого фуа-гра из печени фламинго. Очень полезно для цвета лица, а то что-то ты бледный сегодня. Они сидели за небольшим круглым столиком у окна в Ее Кабинете. В предыдущие дни никакого столика в этом кабинете не было, был только один стол, ближе к центру, большой и массивный. Письменный. И выглядел он так, словно был выточен из цельной малахитовой глыбы (впрочем, Азирафаэль ничуть не удивился бы, окажись этот стол действительно не сотворен Ею, а изготовлен человеческими руками — Всевышний любила подобные шутки). А маленького столика, да еще и уставленного разными вкусностями, не было и в помине. Как и двух мягких удобных кресел, этим столиком разделяемых. — С икрой, кстати, я бы тебе советовала не манерничать, а употреблять прямо ложкой и без хлеба, как и положено приличным таможенникам. Ты же был Стражем Восточных Врат! Страж на воротах — это же почти что таможня в каком-то роде, вот и веди себя соответственно, а не делай вид, что тебе за державу обидно. Если это и была шутка, то опять из разряда непостижимых. Азирафаэль уже давно бросил попытки понять большую часть из Ею сказанного. * Поначалу он не собирался сидеть в Ее присутствии, несмотря на настойчивое предложение (очень настойчивое, почти повелительное) и на то, что стоять после вчерашнего обморока было еще сложновато, ноги так и норовили подогнуться и в голове слегка плыло. Но… сидеть? Когда Она стоит?! Впрочем, кто сказал, что Всевышний стоит? Ничего подобного! Она сидит. Во втором кресле, по другую сторону сервированного к позднему завтраку столика (хотя Азирафаэль мог бы поклясться, что еще секунду назад ни этого столика, ни второго кресла у окна не было). — Ты слишком воспитанный ангел, чтобы указать Мне на всю возмутительную негостеприимность Моего поведения. — Улыбкой Всевышнего можно было дробить скалы, добывая апатиты. — Ты столько времени терпишь Мою болтовню, а Мне даже в голову не пришло предложить тебе хотя бы чашечку чая с бисквитным печеньем. Что ж, лучше поздно, чем мимо цели. Присаживайся и перекусим, чем Я послала. В подобных обстоятельствах отказываться от приглашения разделить трапезу явилось бы верхом неприличия... и неосмотрительности. Азирафаэль послушно сел в кресло и взял бокал с чем-то темно-бордовым. — Это сок. Гранатовый. Очень полезно. — Взгляд Всевышнего был непостижим, как всегда. — Или ты в это время суток предпочитаешь каберне совиньон? Азирафаэль подумал и решил предпочесть сок: гемоглобин тот повышал ничуть не хуже красного вина, к тому же после него не придется лишний раз щипать Гавриила для протрезвления. * — Сам он ушел. Сам. Обиделся и ушел. Он же гордый, как... — Всевышний хмыкнула и качнула головой, словно сама себе не веря, — ...как сам знаешь кто. Ну да тебе ли не знать? Все и всегда только сам. При этих словах Всевышний раздраженно передернула плечами, и Азирафаэль порадовался тому, что Кроули этого не видит. Потому что Кроули тоже ими передергивал, когда злился, и вряд ли был бы счастлив узнать, что точно так же делает кто-то еще. К тому же учитывая личность этого кого-то и их сложные взаимоотношения и до Падения, и уж тем более после. — Да не было никакого Падения! Нет, ну кое-кого тогда пришлось выгнать, не без этого. Надо же было как-то остановить этот срач и развести наиболее драчливых по разным углам… Или этажам. Чтобы опять не сцепились. Но ты кушай, кушай, не отвлекайся. Азирафаэль и не отвлекался. Разве что на дышать. И старался не думать. Последнее, правда, получалось плохо. — А Ад — его они придумали позже, потом, и поначалу у каждого он был свой, ведь придумывал его каждый сам для себя, вот что в этом самое забавное. И кто виноват, что у большинства он получился сходным? Их самые потаенные страхи и безумные фантазии стали реальностью, чего больше всего боялись, то и воплотили. Неподходящая компания? Ну, можно сказать и так, смотря для чего не подходящая. Люцифер увел самых талантливых и креативных, тех, кто умел придумывать и творить лучше прочих. Вот они и сотворили… Каждый сам для себя, в качестве наказания. А потом воплотили, объединили и поверили, что это теперь для всех. И навсегда. Этот камень мне что, тоже надо было пытаться поднять? Азирафаэль пил гранатовый сок пополам с благодатью, дышал и старался не думать (ну или хотя бы не думать слишком громко, если уж не думать вообще не получалось) о том, что вообще-то камни поднимать вовсе не обязательно. Можно было просто быть немножечко менее непостижимым. Можно было поговорить. Намекнуть. Объяснить. Дать возможность постичь, пусть и не целиком, но.... Дать просто возможность… Ладно, пусть не всем, но хотя бы тому, кто так и не успокоился, так и не перестал спорить и задавать вопросы, не научился за шесть тысяч лет. Кто всегда так переживал, что Небеса ему не отвечают, хотя и никогда никому не признался бы в этом даже под пыткой. Спорил, ругался, богохульствовал, кажется, даже молился или плакал — если полагал, что его никто не видит и не слышит. И не получал в ответ ничего. Никогда. Ни слова... Неужели в этом вселенском молчании был какой-то непостижимый смысл? Неужели нельзя было просто сказать, что все это ерунда и он может вернуться — просто вернуться, если (когда!) захочет? Нет, Кроули не вернулся бы на Небеса, не после Потопа и Голгофы, Азирафаэль слишком хорошо его знал. Но вот сама возможность вернуться, сама неокончательность отлучения, небезнадежность... Это было бы для него подарком воистину бесценным. Просто возможность. Право выбирать самому. Право знать, что тебя слышат, что не отвергли. Неужели так трудно для Той, по шевелению чьего мизинца зажигаются звезды, дать какой-нибудь знак, намек, символ? Вроде той же радуги, например... Всевышний поморщилась. Глянула остро, голос Ее внезапно стал усталым: — Умный, да? Думаешь, так просто заставить услышать хоть что-то того, кто не хочет слушать? Того, кто твердо уверен, что ему никогда не ответят… И Азирафаэль понял, что о радуге он, пожалуй, подумал зря.