Крик ангела

Крик ангела меняет окружающее пространство. Азирафаэлю не нужно было выходить на улицу, чтобы это чувствовать, и защитная сфера нисколько не мешала: она защищала от тех, кто хотел бы проникнуть в книжный магазин извне без согласия находящихся внутри, но ничуть не препятствовала этим самым внутри находящимся выходить или просто видеть все вокруг, если покидать защищенное место желания у них не было. В крике ангела нет ничего противоречащего законам физики: он просто нормализует вибрации этого мира, настраивая их в правильном ритме, устраняя диссонансы и заставляя вселенские струны звучать в гармонической тональности. Служит своеобразным камертоном, не более. Азирафаэль аккуратно переливал какао из кастрюльки в большую чашку и улыбался. Он знал, что: ...старый каштан на углу Сохо-сквер, последние пятнадцать лет пребывавший в острой депрессии, а этим летом вознамерившийся окончательно засохнуть и в течение трех месяцев с мрачным удовлетворением наблюдавший за отчаянием садовника, который пытался при помощи хитрых подкормок и прививок выжать из него хотя бы несколько листиков, вдруг неожиданно для самого себя передумал и за одну ночь обзавелся пышной молоденькой кроной (это в конце августа-то! О времена, о нравы!), приведя садовника в состояние, близкое к религиозному экстазу, и заставив навеки уверовать в могущество новейших пестицидов; …пожилой мужчина, сидящий в кресле у окна на той стороне улицы, поморщился и потер грудь, но сбойнувший было водитель сердечного ритма уже снова работал нормально, словно и не имел никогда заводского дефекта, из-за которого должен был выйти из строя намного раньше положенного; ...лежащая на ковре в ротонде черно-алая роза (опять на ковре! Хотя Азирафаэль собственноручно ее поднимал не далее как сегодня утром и аккуратно пристраивал на лобовое стекло, даже дворником прижал, решив, что с капота роза просто соскользнула), уже начавшая было слегка увядать, снова ожила и расправила бархатные лепестки, словно не замечая презрительного посверкивания старательно игнорирующих ее фар; …неудачно упавшая с крыши кошка упала удачно, на все четыре лапы, и даже не выронила из пасти пойманную птичку (да, птичку было жалко до слез, но тут ничего не поделаешь и котят, пищащих на чердаке, Азирафаэлю было все-таки жальче); …заигравшийся на тротуаре малыш отвлекся на кошку и позволил мячу укатиться на мостовую (и лопнуть там под колесом вывернувшего на полной скорости из-за угла внедорожника — и на этот раз лопнул только мяч); …секретарша, говорящая по телефону: «Да-да, я уже почти в офисе…», вдруг поняла, что говорит в пустоту и абонент вне сети, замедлила шаг и внезапно резко и сильно захотела выпить кофе — еще не зная, что за стойкой в ближайшем кафе ждет ее судьба для долго и счастливо; …пришедший за объяснениями Гавриил долго стоит перед входом, у рыжей колонны, и в глазах его медленно тают гневные фиолетовые молнии. Так и не решившись постучать, он уходит по улице, ведущей к парку, но на полпути останавливается, достает смартфон и, кликнув единственный вбитый в быстрый набор номер, говорит хмуро и вместе с тем почти просительно: «Надо поговорить… Придешь?»; …а в задней комнате книжного магазина на превращенном в импровизированное гнездо диване медленно поднимает голову черно-алая змейка, и… — Ангел? Какао льется на стол, но это уже неважно. От кухни до задней комнаты больше десятка шагов, да еще огибать длинный шкаф. Проще чудеснуть напрямую (еще раз прости, Гавриил). — Я здесь, мой дорогой. Все хорошо. Кроули поворачивает лицо на голос, морщится, пытается сесть, упираясь локтями, снова падает на подушку. Тянется к повязке на глазах. Азирафаэль ловит его руку, успокаивающе стискивает сухие теплые (теплые!) пальцы: — Ш-ш-ш… Все в порядке. — Ангел! Что за… Язык у Кроули еще не до конца восстановился, и потому на самом деле это звучит скорее похоже на: «Аггео, фхо ха…», но Азирафаэль понимает и улыбается, часто моргая (почему-то глаза щиплет, словно от яркого света или дыма), и снова успокаивающе пожимает узкие пальцы. — Все в порядке, мой дорогой. Все в порядке. Что не мешает ему, впрочем, продолжить, добавив в голос изрядную дозу чопорности и стараясь не улыбаться: — Но если ты хочешь, чтобы я тебя понял, тебе придется приложить к этому некоторые усилия. «А я тебе помогу», — остается невысказанным. Секунду помедлив, Кроули сплетает свои пальцы с пальцами Азирафаэля. И стискивает их в ответ. *** При общей своей стабильности и неизменности Рай никогда не бывал одинаковым. Не то что в течение достаточно продолжительного времени, а вообще никогда. Азирафаэль это помнил, хотя и старался пореже сюда заглядывать. Последние дни не в счет. Нет, ослепительная белизна, пустота, прозрачные стены и огромные пространства, от которых можно было словить приступ агорафобии, оставались неизменными при любых раскладках, но вот мелочи… Форма одежды. Музыка сфер. Архитектура высоких (неизменно очень высоких!) сводов. Заоконные пейзажи и другие вроде бы малосущественные детали — не зря же считается, что дьявол именно в них. Они все время менялись, вроде бы незаметно и не так чтобы очень помногу, но постоянно. Появлялось что-то новое, исчезало привычное, заменялось другим, делалось привычным, чтобы снова исчезнуть и чем-то смениться. Вот, например, гироскутеры... — Я не права, кое-что общее между Михаил и Дагон все-таки есть, — задумчиво сказала Всевышний, провожая взглядом Архистратига, как раз проезжавшую мимо Того Самого Кабинета по каким-то своим архангельским делам, наверняка очень важным и срочным. — И это даже не то, что они обе предпочитают женскую форму человеческих оболочек, хотя и по разным причинам. Если не принимать во внимание окраску и форму крыльев (которые, как ты, надеюсь, уже понял, есть не более чем условность), то у них равные статусы: они обе стоят по правую руку своих главнокомандующих. Они обе, по сути, главы силовых ведомств. Но разве этого достаточно для возникновения чего-то большего, чем чисто профессиональный интерес? Азирафаэль не ответил, тоже провожая взглядом Главу Воинства Ангелов и Архангелов. Выглядела та, как всегда, подтянуто, деловито и невозмутимо, истинный образец для подчиненных. В сторону Азирафаэля и Всевышнего даже не покосилась, но Азирафаэль этого и не ждал: он уже давно понял, что стены Того Самого Кабинета имеют одностороннюю прозрачность. И вполне может быть, что с той стороны они вовсе не выглядят стенами Того Самого Кабинета. Рай постоянно меняется, оставаясь неизменным, и в этом его суть. — Может быть, дело как раз не в общности, которой практически нет? Ну раз даже Я никак не могу обнаружить ее в достаточном количестве. Может быть, они как раз на противоположностях сошлись? Тоже ведь вариант, если разобраться, не из последних. Впрочем, сошлись и сошлись, одной проблемою меньше. Азирафаэль опять промолчал. Михаил ему не нравилась, причем не нравилась как-то подозрительно сильно. Не то чтобы он любил остальных ангелов (особенно тех, которые норовили засадить в солнечное сплетение или пытались заставить его отказаться от суши), но в отношении Михаил чувствовал что-то более острое и личностно окрашенное. Что-то, в чем явственно прослеживалось влияние кувшина святой воды, начудесенного полотенца и отсутствия желтой резиновой уточки*. Про Дагон Азирафаэль знал только то, что слышал от Кроули, — не так уж много, если на то пошло: Кроули становился на редкость немногословен, когда речь заходила о его нижних коллегах. Но ничего хорошего он не рассказывал точно, Азирафаэль был в этом уверен и мог бы предложить Всевышнему еще одну общую черту, объединяющую Михаил и Дагон, — они обе не нравились Азирафаэлю. Но он испытывал определенные опасения насчет того, не сочтет ли Всевышний такое его высказывание вовсе не невинным стремлением помочь. Интересно — сколько в этой мысли было от самого Азирафаэля, а сколько от Кроули? Слишком плотное общение не может не оставить следов, особенно если оно плотное настолько… Нет. Лучше даже не думать. И уж тем более не говорить. Ничего. Вчера он так и не предложил Кроули снова поменяться оболочками. Не смог. Теперь, когда тот пришел в себя, это должно было стать проще и наверняка бы сработало лучше простой внешней перекачки благодати через сплетенные пальцы, и Азирафаэль несколько раз пытался заговорить, объяснить, предложить сделать снова… И так и не смог. Сначала даже не понимал почему, а потом вдруг понял. И замолчал уже окончательно, ужаснувшись. Потому что с точки зрения Кроули все могло выглядеть вовсе не так, как виделось Азирафаэлю. Ангел Господень, пусть на этот раз и без сияющего меча, снова причинял добро и наносил пользу насильственным методом, не спрашивая согласия. Да и зачем его спрашивать у какого-то грязного демона? Ангел же лучше знает, что правильно и что хорошо! Он же ангел. Насильно. Изнутри. Воспользовавшись беспомощным состоянием… Мало ли что ему там еще могло показаться неправильным и требующим исправления, этому ангелу? Нет, Кроули так бы, конечно же, не сказал. Может быть, даже и не подумал бы, все-таки он знал Азирафаэля не первый век. Однако вряд ли он был бы так уж счастлив узнать, что внутри его оболочки хозяйничала чужая сущность, пусть даже и не желающая ничего дурного. К тому же — в момент его полной беспомощности, когда он не мог не то чтобы возразить или защитить себя, но и просто прикрыть то, чего не хотел бы показывать. И толку говорить, что Азирафаэль ни за что не полез бы в личное, в оболочку-то полез! Словно лишая тех жалких крох свободы воли, которых у эфирно-оккультных и так практически нет и которые от этого еще более драгоценны... — Хотела бы я знать, какой идиот придумал, что я дала ее людям, эту вашу чертову**** свободу воли? — Всевышний поморщилась. Вздохнула. — Ее никто никому не может дать извне! Никто. Никому. Даже Я. Это попросту невозможно. Точно так же, как и отнять. Только изнутри! Только сами. Сами! Просто взять. Взять и сделать что-то... да что угодно, ты же свободен! Ты же теперь можешь, просто можешь. Ты же ее взял, свободу эту. Сам. Свободу верить и свободу отказаться от веры. Свободу собирать из камней пирамиду и свободу кидать теми камнями в ближних. Свободу нарушить запрет и свободу посчитать, что оно того стоило. Свободу помочь, отдавая оружие тем, кому оно нужнее, пусть даже от этого вовсе не всем будет так уж и хорошо — вспомним хотя бы бедного льва. Или свободу шагнуть под чужое крыло, пусть даже от этого и никому не станет плохо. Не говори мне, Азирафаэль, что ты до сих пор продолжаешь считать, будто ее у вас не было, не надо. Поверь своему красноволосому другу: ты плохо умеешь врать. Азирафаэль и не стал ничего говорить. И даже в сторону коридора не посмотрел ни одним из своих глаз*****. Но Всевышний его поняла правильно. Ухмыльнулась, салютуя бокалом (нектаром запахло острее), пожала плечами, ничуть не смутившись: — Невозможно дать свободу воли тому, кто ничего не хочет решать сам. Ее улыбка была непостижимо злорадной. — А знаешь, что самое забавное? — сказала Она вдруг, резко меняя тему и тон. — Армагеддон. То, что вы так к нему все готовились и были так уверены… Я ведь никогда его не планировала, это добавили уже потом, много позже, при переписке. Та самая свобода воли. Как и точную дату, кстати. Но вы так готовились, так старались… Было жалко портить вам праздник. — Всевышний хмыкнула, покачала головой. И вдруг добавила совершенно серьезно и даже жестко: — Кто бы мог подумать, что для возобновления вашего сотрудничества потребуется его сорвать? __________________________________________ ПРИМЕЧАНИЯ * Если бы среди книг Азирафаэля было побольше тех, которые могли бы заинтересовать Адама (например, «Конец детства»), — что маловероятно — и если бы Азирафаэль их все прочитал — что вероятно еще менее, — то, вполне возможно, многое стало бы ему куда более понятным**. ** Ну или ему стоило бы поговорить с Кроули. И тот, возможно, вспомнил бы, как обсуждал с каким-то малознакомым писателем за бутылкой неплохого вина концепцию воспоминаний о будущем и их влияния на настоящее человечества***. *** Вино действительно было неплохое. **** Конечно, в устах Всевышнего слово «чертов» не может быть просто привычным обиходным ругательством. Хотя бы потому, что Она помнит те времена, когда подобного определения не существовало в природе — как, собственно, и того, что оно определяет. И так же Она помнит (ибо память Ее поистине всеобъемлюща), как оно появилось и чем было обусловлено (нельзя сказать, чтобы при непосредственном и активном Ее участии, но и не совсем уж без оного). Но какой именно смысл Она вкладывает в это понятие сейчас (особенно применительно к свободе воли) — остается ничуть не менее непостижимым, чем и весь Ее план в целом. ***** Ни одним из всего лишь двух, положенных при парадной форме, коей на Небесах считалась именно человеческая оболочка, сотворенная по образу и подобию. И хотя уже несколько тысяч лет (как минимум больше двух) считалось моветоном швыряться молниями в нарушителей дресс-кода, любящих покатать колеса или помахать крыльями, но посматривали на них все еще довольно-таки косо. Словно на президента солидного банка, пришедшего на отчетно-выборное собрание акционеров в шлепках на босу ногу, бермудах и сетчатой майке.