***
Фуго и Триш оказались единственными, кто может вести себя достаточно спокойно, вот почему сейчас именно они сидят на кухне вместе с Абаккио. Триш барабанит пальцами по столу, не щадя свой безукоризненный французский маникюр, а Фуго нетерпеливо ёрзает на своём стуле. — Чудесная погода, не правда ли? — замечает Триш. — Ага, — поддакивает ей Фуго. — Просто… замечательная. Триш бросает на него мрачный взгляд. Вообще-то она считала, что Фуго будет только мешать ей осуществить их план. — Очень погодная такая, — поправляется Фуго. Кажется, он и правда всё портит. Абаккио мрачно и пристально смотрит на них обоих. Не потому, что он что-то подозревает — просто до завтрака ему лучше вообще не попадаться на глаза. И он явно не собирается поддерживать этот идиотский разговор о погоде. Абаккио переворачивает страницу отчета о преступности, пригубив свой дарджилинг. Сегодня он почему-то странно клейкий, ну да ладно. Чай как чай. Абаккио листает отчёт дальше и делает ещё один длинный глоток. И тут он давится и выкашливает лепестки подсолнуха. В жизни это оказывается далеко не так красиво, как в романтичных фанфиках Фуго. Абаккио то бледнеет, то краснеет, кашляет и задыхается, почти складываясь пополам, а цветы всё рвутся наружу, прилипая к его губам и опадая на стол. — Ничего себе! — вскрикивает Триш. — Абаккио, ты в порядке? Неужели ты сейчас действительно кашляешь цветами? — ей просто потрясающе удаётся разыгрывать непонимание. Невероятно, но в её голосе звучит почти искреннее удивление. — О-ого… офигеть, — только и выдавливает из себя Фуго. Абаккио рвано выдыхает. — Ну и что это за хрень? — бормочет он. Кашель снова начинает его душить, и крохотный цветок жасмина с тихим всплеском опускается в его кружку и тонет в чае. Триш хлопает в ладоши. — Я поняла, что это, — говорит она. — Ты попал под действие стенда. Абаккио смотрит на Триш убийственно мрачным взглядом. — Это проделки Джорно, да? — Что? Нет, конечно же, нет, о чём ты? Джорно вообще здесь нет, — честно говоря, сейчас Джорно прятался в кухонном шкафу,, но Триш решила, что Абаккио не обязательно об этом знать. — Джорно здесь не при чём. Однако такое может случиться только с обладателями стендов. Мы узнали об этом, когда вы с Буччеллати были на последнем задании, но решили тебе ничего не говорить, потому что… — она еле сдерживает коварную улыбку, — потому что решили, что подобное тебе не угрожает. Абаккио смотрит на них с подозрением. — Что? — В общем, когда один обладатель стенда влюблён в другого обладателя стенда… Абаккио снова кашляет, слушая Триш с максимально презрительным видом. — … но боится признаться в этой любви даже себе самому, то в его лёгких начинают распускаться цветы. У меня тоже такое было, пока я не призналась Шиле. Триш пинает Фуго ногой под столом. — Ага, точно, — говорит он. — Со мной и… в общем, неважно, но со мной тоже случилось похожее. — Ну уж нет, ещё как важно. С тобой мы ещё поговорим, — отрезает Триш. — В общем, нам пришлось провести целое исследование и мы выяснили, что чем дольше человек ничего не предпринимает, тем опаснее становится эта болезнь. Всё это очень серьёзно. Мы обнаружили кое-какое исследование об этом в одном журнале. Правда, Фуго? — Да, — говорит Фуго, и его голос предательски дрожит, — именно так. И буквально спустя пару часов под дверь комнаты Абаккио кто-то подсовывает какие-то бумаги. Он кашляет, поднимает с простыней гардению, которая выглядит словно останки растерзанного свадебного букета, и встаёт с кровати. Бумаги оказываются ни чем иным, как статьёй из научно-медицинского журнала, выпускаемого фондом Спидвагона. Заголовок предусмотрительно выделен нарисованными медицинскими иглами и маленькими призраками, похожими на стенды. В статье, как и упоминала Триш, рассказывается про состояние, когда у обладателя стенда, влюблённого в другого человека, также имеющего стенд, из-за сильной любви в лёгких начинают расти цветы. Вообще-то эта болезнь называется ханахаки, но среди обладателей стендов она также известна как Сердце, Полное Любви*. Название звучит подозрительно знакомо, но Абаккио никак не может вспомнить, где именно он его слышал. Кроме статьи, на листах распечатано исследование — правда, в нём нет ни одного медицинского или научного термина. Это просто красивая и душераздирающе печальная история, рассказывающая о первом известном появлении болезни, и она переносит Абаккио во Францию восемнадцатого века, где полицейский инспектор, свято верящий в правоту закона, влюбляется в благородного преступника, бывшего каторжника, обожающего усыновлять несчастных детей**. Хорошо, что эта история совсем не похожа на мою, уверяет себя Абаккио, не то его сердце разбилось бы от настолько трагических чувств. И всё же Абаккио поневоле вытирает слёзы, дойдя в рассказе до того момента, когда из-за сильной, но безнадёжной любви в груди полицейского начинают прорастать ирисы. Абаккио читает, как инспектор едва не погибает от шипов, обвивших изнутри его горло, и почти забывает, как дышать, когда несмотря на все несчастья и препятствия, его возлюбленный находит его. Они мирятся, полицейский наконец-то признаётся бывшему каторжнику в любви, и они вместе уходят в закат, живые и здоровые. Потому что эта самая болезнь смертельна, если таить свои чувства. Смер-тель-на. Абаккио перечитывает статью про ханахаки, снова и снова. Он думает о Буччеллати. Затем он думает о самом себе. Ложится на кровать, глядя в потолок, и прижимает к груди бумаги. — Ну, — говорит Абаккио пустой комнате. — Значит, я скоро умру.***
— Абаккио, — начинает Джорно. — Я позвал тебя, чтобы обсудить кое-какие тревожные сообщения. Говорят, ты в последнее время странно себя ведёшь. — Я себя как-то не так веду? — спрашивает Абаккио. Вопрос явно риторический. — Именно, — говорит Джорно, притворившись, что не замечает его интонации. — Ты отказываешься от заданий и не выполняешь приказы. Ты стал более задумчивым. Мало того, ты даже убрался в комнате. Наранча случайно обнаружил вот эту записку, — Джорно протягивает ему лист бумаги. — Это что, твоё завещание? Абаккио лишь равнодушно пожимает плечами. Согласно этой записке, он завещает Джорно свои использованные спонжи для макияжа и ватные палочки. Как трогательно знать, что о тебе помнят даже перед смертью. — Ну да, у меня появилась кое-какая проблема, — признаётся он. — Проблема, — повторяет Джорно. — Что ж, мне доводилось о таком слышать. Ты ведь имеешь в виду ту самую болезнь обладателей стенда, от которой начинаешь кашлять лепестками, верно? Абаккио был бы счастлив просто сидеть и игнорировать этот вопрос, но тут, как назло, в горле у него начинает першить, и он кашляет, выплюнув семена одуванчика. Его щёки розовеют. — Абаккио, тебе больно? — Честно говоря, нисколько, — отвечает Абаккио. Напряжённые плечи Джорно незаметно расслабляются. — Правда, с моей пищеварительной системой эта хрень творит чёрт знает что. Не то чтобы что-то неприятное, просто… — Что ж, значит, всё не так и плохо, — перебивает его Джорно. Весь этот «прогресс», которого они добились в общении друг с другом на самом деле заключается в том, что Абаккио говорит с ним исключительно о вещах, которые, как он прекрасно знает, смущают Джорно. — Однако ты знаешь, что эта болезнь может привести к смерти. — Знаю, — отрезает Абаккио. — И я готов умереть. Джорно непонимающе моргает. — Но… ты же знаешь, как именно можешь выздороветь? — Знаю, — бормочет Абаккио. — И?.. — Ну, умирать не так уж и плохо, — говорит Абаккио. — В конце концов, я же однажды уже умирал. Джорно поднимает руку и массирует виски. У него начинает болеть голова. — Ладно, — вздыхает он. — И всё же, ну, кому ты должен признаться в любви, чтобы вылечиться? Конечно, это риторический вопрос. Это так же очевидно, как-то, что вода — мокрая, а папа римский — католик. Они мрачно смотрят друг на друга. — Ну уж нет, я лучше умру, чем причиню ему своим признанием хоть какое-нибудь неудобство, — наконец говорит Абаккио. Джорно нажимает на виски ещё сильнее, словно пытается забраться себе в голову и вытащить боль из неё пальцами. — Ясно. Я тебя понял. Во-первых, это… знаешь, Абаккио, ну это уже ни в какие ворота не лезет. Не для того я нанял целую команду психотерапевтов. Во-вторых, я не могу допустить того, чтобы один из моих доверенных подчинённых погиб из-за такой ерунды. Ну давай, можешь огрызаться, рвать и метать, делай, всё, что тебе угодно, но я всё равно скажу, что ты — полный идиот. Абаккио, разумеется, совсем не против высказать Джорно в лицо всё, что он о нём думает. — Тогда почему бы тебе просто не использовать Gold Experience, чтобы вылечить меня, босс? Раз уж моя жизнь вас так волнует? — язвительно спрашивает Леоне, нахмурив брови. — Призови Gold Experience и исцели меня. — Конечно, Абаккио, — говорит Джорно. — Возможно, именно так я и сделаю, но теперь это становится совершенно другим вопросом. Суть в другом — в том, что ты эмоционально отсталый человек, и что вы с Буччеллати уже несколько лет сохнете друг по другу. С меня хватит. — Ах ты засра… — И вот что я тебе предлагаю, Абаккио: либо ты серьезно поговоришь с Буччеллати о ваших отношениях и избавишься от болезни самостоятельно, либо я воспользуюсь Gold Experience, чтобы не дать тебе умереть, а затем выберу одного добровольца из нашей команды, чтобы он рассказал всё Буччеллати. Абаккио выпрямляет спину, в ужасе округлив глаза. — Только попробуй. — Ещё как попробую, и ты прекрасно это знаешь, — отрезает Джорно. — На самом деле, наши дорогие друзья сейчас заняты работой, придумывая самый изящный способ раскрыть твои чувства. Буччеллати возвращается из своего родного города уже завтра, верно? — Только попробуй. — Признайся ему завтра же вечером, — отрезает Джорно. — Иначе я возьму дело в свои руки. Завтра! Всего через день!***
Абаккио всё ещё надеется тихо и мирно умереть, когда в его комнату без стука вваливается кучка придурков. — Если ты откажешься признаться Буччеллати, мы сделаем это за тебя, — заявляет Миста. Он выхватывает свой пистолет и взводит курок, от чего почти все в комнате испуганно вздрагивают, но из дула вылетают не пули, а конфетти в форме сердечек. — Зацени, как круто! — Смотри, я собрала те цветы, которыми тебя вырвало, и сделала из них браслетик, покрыв их эпоксидной смолой, — говорит Триш, демонстрируя браслет. На цепочке висят блестящие лепестки в прозрачных стёклышках. — Ой, и вот ещё кое-что для вас с Буччеллати. Это сборник парных нарядов для вас двоих на каждый случай жизни, — и она разворачивает здоровенный альбом, страницы которого представляют собой коллажи из наклеенных вырезок из дорогих модных журналов. Кажется, в этом альбоме есть наряды всех цветов радуги на каждый сезон. Рубрики «что надеть на свадьбу человека, которого ненавидишь», «что надеть на похороны своего врага» и «одежда на случай, если нужно слиться с толпой подростков в скейтпарке», конечно, не могут не впечатлить. — А я, ээээ, написал фанфик про… альтернативную вселенную, в которой вы двое живёте в одном теле, — говорит Фуго. — Или это чересчур? Так, ладно, немедленно забудь об этом. — Полная херня — и ты, и этот твой фанфик, — фыркает Наранча. — Я составил плейлист для вас с Буччеллати и это намного круче! Он вставляет диск в плеер. Звучат первые ноты «Wonderwall», затем — «Freek'n You», «No Scrubs» и «One Week», и наконец раздаётся «Canzoni Preferite». — Голос и взрыв нового уровня прямо в моей голове! Голос и взрыв нового уровня прямо в моей голове! Я хочу**… — и тут в песню врывается писклявый голосок Наранчи. — Твоей любви! — взвизгивает он. — Я умру, — говорит им Абаккио. — И судя по всему, прямо сейчас. — Пожалуйста, не умирай! — испуганно всхлипывает Наранча. Песня продолжает грохотать: «это как жаркий… — жаркая ночь с тобой, Буччеллати!» — Нет-нет-нет, никаких смертей, — говорит Миста. — Мы все здесь как раз за тем, чтобы этого избежать. Если ты умрёшь, то не сможешь увидеть, какой отпадный танец я придумал. Это как в клипе Y.М.C.A., только ещё сексуальнее. Фуго потрясённо смотрит на него. — Подожди, то есть ты считаешь сексуальными христиан, танцующих в обтягивающих штанах? Миста смотрит на него, явно шокированный так же сильно, как и сам Фуго. — А что, они тебя не заводят? — Выметайтесь отсюда, — выдавливает из себя Абаккио. — Вы все. Миста выглядит оскорблённым до глубины души — скорее всего из-за того, что никому, кроме него, не нравятся сексуальные танцы, которые можно танцевать всей командой. — Хорошо, хорошо, мы уже уходим. Но знай, Абаккио: раз уж тебе не понравился ни один из наших вариантов, то завтра, если ты вдруг зассышь, мы представим Буччеллати… — Убирайтесь. —… сразу их все. — Дверь там. И они наконец-то уходят, оставив Абаккио одного. Вообще-то смерть — это нормально. Абсолютно нормально.***
На следующий день приезжает Буччеллати, и с его возвращением дом сразу наполняет солнце и запах морской соли. Абаккио, как воспитанный человек, успевает встретить его и даже поздороваться, прежде чем почувствовать, что краснеет и не в силах начать разговор. Он в панике сбегает на кухню и с порога натыкается там на кучу черепах. Черепахи — это что-то новенькое. Мало того, Абаккио смело бы предположил, что они попали сюда по какой-то ошибке. Если, конечно, Польнарефф втайне от них не пустился во все тяжкие и не притащил сюда всю свою новую семью, чтобы не платить алименты. Целая дюжина красноухих черепашек или спит, или ползает по обеденному столу, а две огромные леопардовые черепахи сидят на столешнице рядом с раковиной с такими злорадными мордами, точно они довольны тем, какие они здоровенные. Внебрачные ли это дети Польнареффа или нет, но они превратили кухню в самый настоящий ад. Это просто недопустимо, особенно сейчас, когда Буччеллати вернулся домой. Буччеллати… Если Буччеллати привёз с собой рыбу, то ему понадобится столешница, чтобы сложить её и почистить. Абаккио бросается к ней и поспешно хватает двух леопардовых черепах за панцири, не обращая внимания на то, как они протестующе дрыгают в воздухе своими чешуйчатыми лапками. Нужно как можно скорее навести тут порядок. Куда же их девать? Может, куда-нибудь спрятать? Например, запихнуть их в кладовку? Или лучше в буфет? Или в ванную? А может, Джорно в кровать? Джорно в кровать, отлично. — Ой, вот ты где! Абаккио замирает в ужасе. Подумать только, его застукали с этими тупыми черепахами в руках. Голос Буччеллати заставляет его испытывать мгновенный стыд как за бардак на кухне, так и за то, что он посмел замыслить в его присутствии очередную маленькую месть для Джорно. Абаккио оборачивается — полный решимости смириться со своей судьбой, готовый умереть. Буччеллати стоит в дверях. Его щёки бронзовые от загара, а волосы растрёпаны ветром, и ему это так идёт, что Абаккио немедленно хочется отвезти его куда-нибудь на побережье. Он испытывает почти ту же горечь, какую ощущаешь, приходя в зоопарк и понимая, как далеко находятся все эти бедные зверушки от своей естественной среды обитания. Абаккио чувствует себя так, словно работает в неотложке — немедленно введите пациенту тридцать миллилитров моря и песка внутривенно! Что самое странное, Буччеллати оглядывает кухню и выглядит… приятно удивлённым? — Это всё ты приготовил? — спрашивает он. Абаккио открывает рот, чтобы сказать что-нибудь вроде «боже, нет, я сейчас всё объясню, это однозначно дети Польнареффа, я не имею к ним никакого отношения», и тут он понимает, что все черепахи, которые ползали по кухне, бесследно исчезли. Обеденный стол преобразился в мгновение ока: вместо ужасающего беспорядка их ждут зажжённые, как в романтических фильмах, свечи, столовое серебро и салфетки, искусно сложенные в виде лягушек. Всё это явно приготовлено для изысканного ужина на двоих, даже если все приборы лежат неровно из-за того, что черепашки ползали по столу. Абаккио опускает глаза на черепах, которых он держал, и понимает, что они превратились в медные подносы для еды, и даже плотно закрытые крышками пахнут они просто божественно. Значит, это всё проделки Джорно. Что ж, по крайней мере Абаккио может умереть с лёгким сердцем, зная, что Джорно действительно заслуживал черепах в своей кровати. — Абаккио? Точно, здесь вообще-то Буччеллати, и ему интересно, что происходит. — Я тут не при чём, честно, — выпаливает Абаккио. А затем — потому что его мозг всегда отказывает ему, когда рядом Буччеллати — добавляет: — Это всё… это всё черепахи. Явно озадаченный Буччеллати всё же находит в себе силы улыбнуться. — Ну, если черепахи помыли лапы перед тем, как взяться за готовку, то всё в порядке. Пахнет вкусно! Ну как, попробуем? После такой долгой дороги я просто умираю с голоду. Намёк понят, и Абаккио изо всех сил старается перестать быть таким бесполезным, хоть его и сводит с ума это самое «попробуем». Буччеллати хочет, чтобы он поужинал вместе с ним! Абаккио невольно вспоминает про все эти дурацкие парные костюмы, предложенные Триш, которые он сможет себе позволить, только если продаст свою почку. Мы, думает он, я и ты. Он неловко садится за стол и открывает поднос. На тарелках под крышкой оказываются изысканно приготовленные фаршированные грибы и жареные баклажаны. Мечта вегетарианца! Маленькие кексики с кардамоном разложены по чайным блюдцам. Горячий заваренный улун восхитительно благоухает. Это какое-то издевательство, решает Абаккио, но, по крайней мере, ужин им с Буччеллати приготовили прекрасный. Он садится, прокашливается и берёт вилку. — Как съездил? Буччеллати улыбается, и от его улыбки в комнате сразу словно становится светлее. — Просто отлично, — отвечает он. — Я повидался со всеми знакомыми, и у них всё по-старому. Не пойми меня неправильно, быть рыбаком нелегко, но я рад, что могу хоть кому-то помочь. А вы тут как? — Как обычно, — наглая ложь, — Без тебя было скучно и одиноко, — а вот это уже правда. — Значит, в следующий раз, — говорит Буччеллати, — тебе просто нужно поехать со мной, — и он лукаво подмигивает ему. Это уже чересчур — и сердце Абаккио буквально взрывается. Но в отличие от фильмов, ни оглушительная музыка, ни потрясающие спецэффекты не сопровождают его слова: — Буччеллати, в общем, я люблю тебя уже несколько лет. Буччеллати роняет вилку в фаршированный баклажан. Абаккио продолжает, упорно разглядывая свои руки: — Я никогда не говорил тебе об этом, потому что… потому что не хотел, чтобы ты, мой капо, чувствовал себя неудобно, зная, что отверг меня. Я очень старался покончить с этим, чтобы ты всегда видел во мне своего подчинённого, чтобы ты мог положиться на меня, несмотря ни на что, но это… это так и не прошло. А потом случилась вся эта хрень и мы вообще умерли, и ты вроде как больше не мой босс, и я узнал о тебе так много нового, и… бля, я всё ещё люблю тебя. Я так и не смог тебя разлюбить. Я люблю тебя, вот. И я бы никогда себя не простил, если бы… если бы со мной что-нибудь случилось, а я так и не успел бы сказать тебе это… понимаешь? Буччеллати молчит. Что ж, думает Абаккио. Так тому и быть. И тут судорога подступает к его горлу, и Абаккио выкашливает целый букет розовых лепестков. Абаккио в ужасе смотрит на беспорядок, который он устроил на столе. Но разве его признание не должно было положить этому конец? Разве он уже не должен был вылечиться? Буччеллати потрясённо смотрит то на розы, то на Леоне. — Подожди, ты что… кашляешь цветами, как в рассказах Фуго? — медленно спрашивает Буччеллати. — Так, вот сейчас поподробнее, — говорит Абаккио, вытирая губы. — Фуго пишет рассказы? О чём? — Ну… однажды он попросил меня прочитать то, что он написал, чтобы исправить ошибки и всё такое, — отвечает Буччеллати. Каждое слово даётся ему с таким трудом, точно он пытается говорить, стоя на руках уже несколько часов. — Я, наверное, далеко не лучший читатель, но мне хотелось поддержать его. Кажется, это был какой-то фанфик про полицейского инспектора и бывшего преступника, и они были французскими… лесбиянками? Ой нет, нет, они не могли быть лесбиянками. Вот. Мне очень стыдно, но я почти не помню подробностей. — Это была вымышленная история? — Конечно. — Значит, Фуго сочиняет истории про никогда не существовавших французов-не лесбиянок, которые кашляют цветами? — Ну… ну да… господи, хотелось бы надеяться, что это возможно только в фанфиках Фуго. — Ясно, — говорит Абаккио и поднимается из-за стола, задвинув за собой стул. — Теперь мне всё ясно. — Абаккио, ты куда? Где-то за дверью, в коридоре, кто-то громко шепчет: «сваливаем!», и Абаккио хрустит костяшками пальцев. — Да так, нужно уладить одно дельце. Увидимся, Буччеллати. Буччеллати остаётся один на один с пустым стулом, пустым столом и сотней так и не заданных вопросов.***
Абаккио, как и ожидалось, врывается в кабинет Джорно. Джорно, как и ожидалось, сидит за столом. — Решил, что можешь безнаказанно держать меня за дурака?! Джорно важно поднимает указательный палец. — Абаккио, поверь, никто не собирался держать тебя за дурака, — говорит он. — Ты и сам с этим превосходно справляешься. Абаккио уже заносит кулак, чтобы подпортить Джорно личико, но тут целая горсть лепестков гортензии перехватывает его горло и он поневоле сгибается пополам, отрывисто выкашливая цветы. — Признаю, эта шутка была слишком жестокой, — говорит Джорно. — Но вообще-то ты испортил мне чай, помнишь? Ну и разве сейчас, когда ты признался Буччеллати в своих чувствах, тебе не стало легче? — Нет, — рявкает Абаккио. — Я всё испортил, и Буччеллати никогда не захочет со мной встречаться — не говоря уже о том, что теперь он ещё и считает меня идиотом. Большое тебе, блять, спасибо. Джорно наклоняет голову. — С чего ты решил, что Буччеллати отверг тебя? Абаккио настороженно смотрит на него. — Потому что… потому что именно так всё и будет. — Это всего лишь твои домыслы, а не реальные факты. — Я… — Может быть, ты просто понятия не имеешь, что ответил бы тебе Буччеллати, потому что вместо того, чтобы поговорить с ним, ты сразу же побежал сюда, чтобы немедленно мне врезать? — …блять. — Может быть, Буччеллати пошёл за тобой на кухню, чтобы найти тебя, потому что он скучал по тебе? Может быть, ему даже нравилось сидеть и ужинать с одним тобой — нравилось, пока ты вдруг не вскочил и не смылся неизвестно куда, оставив его одного? Абаккио хватается за голову. — Блять! — он резко разворачивается и направляется к двери. — Как же меня бесит, когда ты прав! — Знаю, — откликается Джорно ему вслед. — Вот почему я раздражаю тебя абсолютно всегда. Впрочем, далеко Абаккио не уходит. Прямо за дверью он врезается в Буччеллати и снова заходится кашлем. Цветок гибискуса падает Буччеллати прямо на грудь. — Этот последний, — кричит ему Джорно из комнаты, — честное слово. Буччеллати, кажется, совсем не злится. Он осторожно снимает цветок со своей груди, держа его за стебелёк, и вдыхает его аромат. Цветок блестящий, нежный и красивый — как и он сам. И весь в слюнях Леоне — в отличие от Буччеллати. Буччеллати нежно целует лепестки, не сводя с Абаккио глаз. Ладно, Абаккио всё ещё не поздно умереть… — Вообще-то меня стошнило этим цветком. Это… это просто отвратительно, — выпаливает Абаккио. — Не переживай, я могу делать своим ртом гораздо более грязные вещи. Хочешь, покажу? …или хотя бы потерять от счастья сознание и скончаться, не приходя в себя. Брови Абаккио сейчас, наверное, взлетят до самой стратосферы. — Ты правда?.. — Что, прямо в моем коридоре? — возмущённо кричит Джорно из своей комнаты. — Вы серьёзно? — А чего я должен ждать? — невозмутимо отвечает им обоим Буччеллати. — Абаккио, я тоже тебя люблю. На этом их разговор обрывается, и из коридора слышатся звуки страстных, глубоких поцелуев. Джорно откидывается на спинку своего кресла, чувствуя, как у него снова начинает болеть голова, и массирует виски. Он включает музыкальный диск, который подарил ему Фуго, как можно громче, но это не работает. Прежде чем встать на путь мести, вспоминает Джорно, вырой две могилы.****