Больно

Каждый раз Тилике думает о том, что как было бы всё просто, если бы он мог ничего не чувствовать. Мог не жалеть врага, мог не сострадать, мог не любить её. Но он не может. Вместо этого, офицер лишь в очередной раз ломает себе голову навязчивыми мыслями, которые рвут душу в клочья, корябают изнутри сердце, оставляя на внутренней стенке порезы от осколков, а осколки — это в свою очередь безысходность, из-за которой он не может что-либо сделать, не может подойти, не может даже заговорить. Осколки грустной Аниной улыбки, разрывающие сердце на куски каждый раз, когда та бросает на него мимолётный взгляд. Тилике не Ягер, которого она боится до дрожи, однако, страха от этого у переводчицы не уменьшается, и из-за этого у офицера на душе становится всё хуже. Её запуганный, быстро устремляющийся в пол взгляд, стоит только столкнуться им глазами, режет глотку похлеще любого ножа. И Тилике изводится, не зная, как это исправить. Как доказать ей, что он не причинит ей вреда? Аня не поверит его словам, даже если Тилике осмелится с ней заговорить. Она не поверит немцу, точно не поверит. Ведь он — враг, который будет убивать до конца, Аня даже не сомневается. В свою очередь Тилике даже не пытается её оправдать. И от всего этого раны, что и без того долго не заживают, саднить начинают сильнее, стоит только переводчице появиться в его поле зрения снова. Увидев его, Аня стремительно опускает свои карие, точно зёрна крепкого кофе, глаза в пол. Его же томный внимательный взгляд каждый раз останавливается на ней и не опускается до тех пор, пока та не исчезает за очередным углом штаба. Изучает досконально, будто пытается запомнить каждый сантиметр её кожи. Продолжает идти мимо неё, а в голове бушует море незаданных вопросов. Тилике едва улавливает запах пепла, явно пренадлежащий Ягеру — она снова забирала у него документы.  Офицер не знает откуда это чувство, но ему до жжения в груди не хочется, чтобы она приходила к его начальнику в очередной раз. Пусть уж лучше он будет заниматься этим делом, но только не она. Больно. Когда Ягер в очередной раз отчитывает переводчицу за не вовремя сдатый отчёт, Тилике не выдерживает и срывается на него, уверяя, что так не должно быть, что Ярцева просто физически не успевает. И это не она плохая, никчемная русская. Это он — такой, попросту плохой солдат. Тилике давно мечтает устроить войну всем немцам в лагере, кто не так к ней относится, отомстить за любой косой взгляд, брошенный в сторону переводчицы. Выведать, кто и что сделал ей не так, вплоть от оскорблений до обид, которые она держит в сердце. Нет, Аня — добрая, и он это знает: что она ни на кого не обижается — смирилась давно с неизбежным и лишь тихонько плачет ночами в подушку. Она никому не показывает эмоций — здесь они никому не нужны, что же, Тилике давно уже обо всём догадался и лишь смеряет её своим грустным сочувствующим взглядом, когда та убегает в очередной раз в слезах из кабинета Ягера. Аня не птица в клетке, а в опасных хищных лапах, что скоро дадут слабину и выпустят когти на волю. Она здесь единственная девушка в лагере и ей могут воспользоваться в любой момент, когда и кому угодно. И Тилике, увы, не может защитить её от каждого. Не может пообещать, что с ней всё будет хорошо. Потому что обещание Тилике быть рядом, что бы ни случилось, что бы он ни задумал — оно такое сладкое и манящее, и хочется понять и осознать, что это на самом деле так, что он всегда будет «рядом». Просто так, ничего не требуя взамен, не ломая, не считая вещью. Просто рядом, просто...       Просто это чертовски сложно, и Тилике был бы рад понять и разобраться во всём. Но, а Аня всегда рядом: ходит под боком, не поднимая на него глаз. Будет рядом ещё совсем чуть-чуть, в то время, как Тилике ходит, ничего не подозревая, слишком глуп, чтобы понять, что они собираются бежать, хотя пусть и не знает об этом. Ему же будет спокойнее. Конечно Аня скучает, тоскует по дому, родителям, по Родине. Надеется, что хоть кто-то остался в живых. И Тилике видит, как она иногда вытирает слёзы, наверняка что-то вспоминая, скучает. Ей необходимо, чтобы был кто-то рядом. Что же, Тилике кроме неё, никто не нужен.       — Анна! — произносит её имя слишком резко, громко, из-за чего переводчица вздрагивает.      — Герр Тилике? — договорить Аня не успевает — офицер берёт девушку за руку и затаскивает в свой кабинет, защелкивая дверь на ключ.      — Нет, пожалуйста! — глаза Ярцевой тотчас округляются. — Не надо, прошу! — она закрывает руками лицо, прячась от него, молясь лишь бы он ничего не сделал ей плохого, только бы не навредил.      — Аня, — Тилике бережно убирает её руки с лица и вытирает подушечками пальцев мокрые дорожки на её щеках. Ласково, нежно, как и подобает влюблённому человеку. — Я не сделаю тебе ничего плохого, обещаю, просто... — он задерживает на ней свой взгляд и проводит по выбившейся прядке волос, моментально вызывая тонну мурашек. — Побудь со мной... пожалуйста... — Тилике берёт её за руку и призывает идти за собой. — Не бойся. — лишь произносит успокаивающе, и Ярцева повинуется. Тилике сажает её на кровать рядом с собой и надеется лишь, чтобы она не ушла, не убежала. Держит за запястье, будто боится, что она исчезнет, и он проснется, осознав, что это был всего лишь сон. Тилике слегка приподнимает её лицо за подбородок, смотря с неким изумлением. Лицо у него непроницаемо, но глаза теплы. Это она так на него действует — он уверен.      — Ты очень красивая. — проводит пальцами по ровной скуле на лице, заправляет прядь русых волос за ухо. На её голове нет того надоедливого платка, который скрывает волосы девушки, и теперь он может свободно потрогать её аккуратно заплетённые в косичку пряди. Тяжело вздыхает, смотрит в её карие, глубокие глаза, что она постоянно опускает. Тилике это не нравится. — Посмотри на меня. — игнорирует его просьбу. Сердце колотится о грудную клетку, дыхание сбивается начисто. — Аня, — лишь тогда поднимает на него глаза. Своё имя из уст немца Ярцевой слышать непривычно и до жути дико. И она вздрагивает от него, как от хорошей пощёчины. — Понимаешь ли ты, как я реагирую на тебя? — Вы пьяны? — игнорирует его вопрос в ответ, слегка прищурившись. Голос дрожит. Она боится его. Чёрт, как же она боится! Но задаёт в панике такой глупый и ненужный вопрос. — Знать бы о чём сейчас думаешь... — признаться, он тоже не понимает цель заданного ей вопроса, да, он выпил, но его действия и мысли это ничего не меняет. — Боишься. Не бойся, не надо... — невинная улыбка на лице. Тилике садится к ней ближе. Практически вплотную. — Аня... — напрочь обрывает мысли о возможности убежать, приложив палец к таким мягким и нежным губам. Его голос с хриплыми нотками проносится эхом по комнате. Тилике произносит её имя неправильно, но с таким трепетом, что по коже Ани проходит холодок. Странно, потому что для всех она привыкла быть простой переводчицей. Жаркое дыхание над ухом отдаётся дрожью по коже. Аня дышит часто, выпуская из лёгких воздух, вперемешку со страхом за свою жизнь. У Тилике же даже в мыслях нет такого, чтобы навредить ей намеренно. У него внутри течёт кровь опьяняющим желанием по венам. «Люблю тебя» — признаётся он мысленно. И сам тянется, сам припадает. К губам зовущим, таким сладким, манящим. Разница в росте препятствует желаемому, поэтому Тилике приходится согнуться, чтобы коснуться её губ своими. Подаётся вперед, держа её лицо в руках. Касается губ невесомо, легко, словно перышко, ласково, чуть щекотно. Боится испугать. Её губы пересохли, близость сводит с ума. Аня не отвечает. Боится пошевелиться, боится сказать хоть что-то. — Аня... — нервный выдох в её губы. Ярцева поднимает на него глаза, и Тилике отчаянно хочет понять, что же её так расстроило, что она вот-вот заплачет?! Казалось бы, глаза такие обычные, но Тилике уже не сможет никогда посмотреть в другие. Ведь они будут уже не его любимые, не Анины...      Офицер подхватывает девушку на руки и усаживает к себе на колени. Впивается в её губы своими уже более нагло, с вызовом. — Герр Ти... — качает в ответ головой. — Не называй меня так. Просто Тилике, просто... — Анин поцелуй появляется неожиданно, и по губам офицера проскальзывает улыбка. Анина рука нежно, невыносимо аккуратно дотрагивается до его груди. По щекам скатываются две слезинки, которые он тут же слизывает, оставляя на губах солоноватый привкус. Голова кружится от его запаха. Аня задыхается. — Герр Тилике... — Аня уже не соображает в тот момент, когда нервно сжимает его плечи, дабы ощутить ближе. Тилике лишь вздыхает на её упрямство. «Русские — совершенно безнадёжная нация.» — усмехается своим мыслям. Офицер переходит на её шею, сжимает губами нежную кожу, кусает, тотчас зализывая помеченное место. Пытается полностью растворить её в себе. Прижимает к себе сильно-сильно, хоть и знает, что пока она от него никуда не сбежит. Знает, что если не сделает это сейчас, будет жалеть всю оставшуюся жизнь. — Аня, — поднимает свой взгляд на неё. Ему необходимо её видеть. — Я не знаю, как красиво признаваться в любви, но я просто обязан сказать тебе, как сильно тебя люблю. — её глаза распахиваются, вновь наполняясь слезами. — Ну вот почему ты плачешь? Что я опять сделал не так? — его тёплые ладони поднимают её лицо, Тилике сначала целует её в нос, потом в щёки, губы... Это проклятие. Тилике в этом точно уверен. Он задыхается жизнью, когда по утрам видит Аню сонно щурющуюся, не выспавшуюся и желает ей доброго утра. Он взъерошенный, домашний, не гауптштурмфюрер ещё — новобранец. Так бы и уберечь его от всех бед, так бы от самого себя уберечь, но Тилике не может, он сам от себя то не может спастись, не говоря уж о Ярцевой. Он говорит ей: «Я люблю тебя», но она не отвечает, делая ему больнее. Он вообще не верит, что, когда-то она ответит ему что-то в ответ, наверное, она просто любит Ивушкина, самой чистой любовью любит! Ему бы не сойти с ума! Но ему не хочется в это верить, поэтому он просто сгребает Аню в объятия, тянет на себя, чтобы та живой тяжестью уместилась сверху, закрыла собой, уткнулась носом куда-то под ухо.             «Вот бы с тобой завести семью»,— думает Тилике и замирает, зарывшись пальцами в русые мягкие волосы. Это желание странное, невыносимое. Она ведь русская, с кем запрещены любые браки, простая игрушка на одну ночь! Но ему плевать. На всё: на присягу, на службу, на трибунал, который светит ему, стоит только кому-то узнать, на всё плевать! Но не на неё. Ведь Аня давно приучила его видеть во всём только хорошее, испытывать светлое и неловкое желание прикоснуться к понравившемуся человеку. Ему тридцать, на носу война, в его возрасте мужчины думают только о победе, а Тилике мечтает лишь о победе по завоеванию сердца одной русской девчонки...  Аня немного приподнимается на локтях, утыкается в его лоб своим, смотрит внимательно и мягко, иногда переводя глаза в сторону, от чего Тилике хочется просто зажмуриться. — Не смотри на меня так, — бормочет он, и Ярцева выдыхает.      — Как?      — Как я того не заслуживаю, — думает Тилике, а лишь потом понимает, что сказал это вслух. Заставляет себя не думать об этом, а сосредотачивает внимание на её губах, до чего у Ани мягкие, вкусные губы. Он о таком не думал, когда её целовал. От Ярцевой всегда пахло чем-то приятным, и единственной мыслью было не сорваться и не укусить её. Спасал только страх остаться без зубов, или чего другого — кто ж знает на что способна переводчица в моменты гнева. Спасали только мысли о том, что однажды она спасёт его: поцелует в ответ.      А теперь он не знает, о чём думать. Просто... таких, как она, он уверен, на Земле не осталось, которые так же мягко целуют, привносят в комнату своим присутствием тепло. У таких, как она, нежные и мягкие губы, её целовать приятно. Тилике одним лёгким движением кидает её на кровать, аккуратно подминая под себя, они даже легко стукаются зубами.      — Тилике... — хрипло выдыхает она, и от тёмного, затягивающего взгляда Ани ему становится так горячо. Жар отдается везде, во всём теле, в каждой клеточке.      — Не могу жить без тебя. — отвечает Тилике и тянется к ней, обнимает за талию, прижимается к шее, и от этого странно, так странно. На шее у Ани слабое место, и Тилике это знает, потому опаляет нежную кожу своим горячим дыханием, наблюдая, как Аню от такого незамысловатого поступка охватывает дрожь.      Наверное Тилике слишком резко подаётся вперёд, упирается руками по обе стороны её головы. Слишком резко и слишком близко. Аня лежит снизу, под таким большим и сильным мужчиной, смотрит на него из под полуопущенных ресниц с лёгкой паникой. И Тилике одолевает тёплая тоска и грусть, что она так и не перестала его бояться.      — Наверное я не понимаю, сколько всего тебе пришлось пережить. — отмечает Тилике, размышляя над тем, что она не привыкнет никогда видеть в нём хорошее.  А Аня боится. Боится одной только мысли, что над её шеей мечом висит опасность. Она попалась в лапы хищника, склонившегося над своей жертвой. Аня уже было хотела думать, что висит на волоске от смерти, верной погибели, но, наверное, поторопилась. Просто потому, что над ней сейчас нависает самый настоящий ангел-хранитель: Аня вспоминает, кто всё это время защищал её от Ягера и от других, кто желал ей зла; кто ночью не спал, украдкой проскальзывая в её комнату, и заботливо укрывал одеялом; кто отдавал ей свою порцию в столовой, пока Ягер не видит, отказываясь от своего завтрака. Он делал ВСЁ, чего не должно было существовать в принципе. И Ярцевой становится одновременно стыдно и больно перед офицером, чьи поступки она так легко не замечала.      У Тилике появляется на лице такая радостная добрая улыбка, когда Аня кладёт ладошки свои на его грудь и шепчет так мягко, еле слышно.  — Можно мне остаться с тобой? — Тилике аккуратно обнимает её за спину, руки у него тёплые, мягкие, так бы хорошо залезть в его объятия и не вылезать. Забыться на мгновение, что будет больно. Аня обнимает его за плечи, такие сильные, надёжные. Стягивает с его головы фуражку, зарываясь пальцами в волосы.  Будет больно, ведь Тилике уже успел так привыкнуть к Аниному теплу. Будет больно, когда придётся от неё отказаться, прощаясь последний раз.