Leave me

Всё вокруг серое-серое. Ошмётки снега царапают лицо, сливаясь вместе с пейзажем в одну бесшумно-невзрачную, тоскливую гладь. Ельник шумит едва слышно, покачиваясь, и это единственный звук, нарушающий молчаливое предупреждение «уходи». Да вот только выбора нет: остаться или заблудиться в метели. Геральт, невольно стараясь дышать тише, силится хоть что-то разглядеть. На вид обычная вроде деревня, и он так и решил бы, если бы не одно «но». Эта самая тишина. Она не поселяется так прочно, заполоняя своим присутствием даже воздух там, где живут люди. Снег похрустывает под ногами, нарушая здешний покой, и Геральт чувствует себя чужим, незваным гостем, ворвавшимся в дом и разрушившим полностью размеренный, плавно текущий уклад жизни. Ведьмак забрёл сюда… случайно. Во всяком случае, он сам так предпочитал думать, отгоняя назойливую мысль, что его словно что-то тянуло в эту сторону, оставляя на сердце лёгкие отпечатки морозной тоски. – Что же, – пробормотал он, ёжась от пронизывающего ветра, – я здесь. Нужно проверить. Единственное двухэтажное здание казалось не таким обветшалым, как покосившиеся от времени дома, уже кое-где поросшие мхом. Увязая в снегу, Геральт упрямо идёт вперёд, взглядом выхватывая смазанный огонёк в окне наверху. И нечёткий, блеклый силуэт. Он слегка толкает тяжёлую дверь, и та с протяжным скрипом отворяется. Сжимая рукоять меча, Геральт стряхивает снег с волос и вытирает уже успевший растаять с лица. Его никак не покидает ощущение нереальности происходящего, но оцепенение немного спадает, когда медальон начинает вибрировать. Одновременно с этим он слышит почти невесомые шаги кого-то, кто спускается по накрытой заиндевевшим ковром лестнице, что прямо напротив него. – Забавно как вышло, Геральт, я только недавно вспоминал о тебе. От знакомого голоса становится словно теплее. Да вот только нахлынувшая радость омрачается чувством вины – с момента их ссоры прошло чуть больше года, и всё это время Геральт не только не пытался, но сознательно гнал намерение найти барда и… Да он и сам не понимал, что было бы. Извиниться? Попросить, чтобы тот снова с ним отправился путешествовать? Рассказать, как скучал без баллад и насколько ему опротивела тишина? Может, всё сразу. Лютик уже совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки, стоит, опустив плечи и даже не смотря на него, а куда-то в пол. В нём ни малейшего движения, он странно неподвижен и, несмотря на ощутимую прохладу в доме, одет в довольно лёгкую одежду. Возможно… она даже та самая, в которой Геральт и видел барда в последний раз. – Я постараюсь быть им. Голос звучит тихо, но чётко, и в нём – едва уловимая усталость, скрытая за непробиваемым равнодушием. И от этого контраста с якобы весельем всего пару секунд назад кожа покрывается мурашками. Бард покачивается на носках, склонив голову набок. Он всё ещё не смотрит прямо. – Наверное, неприятно, да? Когда что-то меняется так резко, наверное, да, неприятно, очень неприятно, раздражает, да? Он говорит и говорит на одной ноте, и тон голоса не повышается ни на йоту. Юноша даже вроде бы смеётся, как раньше – нет, пытается, как раньше. Но слишком велика разница между тем, что было и сейчас для Геральта, который раньше терпел подобное, а теперь очень хотел бы услышать искренний мягкий смех, непринуждённую болтовню. Увидеть ту самую улыбку, солнечными брызгами щедро дарящую радость. – Я тебе не нравлюсь такой, да, Геральт? Ведьмак пытается что-то ответить, в спешке стараясь убрать так невовремя проявившуюся гримасу отвращения. Нет, не к Лютику, а ко всей ситуации в целом. Объяснить бы это ещё, но Лютик не дает ему и шанса, впрочем, кажется, он и говорит-то сам с собой. – Да, я тоже от себя не в восторге. Хотя-я, – тянет он, сцепив руки в замок и беспорядочно перебирая пальцами, – если подумать, я тебе никогда и не нравился. – Лютик. – Ты и сам это сказал, помнишь? Помнишь, Геральт, ты помнишь? Я вот помню. И я был далеко от тебя, ты ведь так и хотел, я выполнил твою просьбу, просьбу, хах, я выполнил, я послушался. – Лютик! – в раздражении схватив его за плечи, Геральт глубоко вдохнул, мало-помалу успокаиваясь, – помолчи немного, ладно? Я был неправ тогда. Слышишь? Бард притих, и не пытаясь вырваться. Он как будто разом смирившийся, безнадёжно спокойный. – Лютик, – чуть громче повторил ведьмак, отодвигаясь и стараясь заглянуть ему в глаза, – посмотри на меня. Никакой реакции. – Лютик, ты слушаешь? – облизнув пересохшие губы, он выдохнул, порывисто прижимая юношу к себе. Тот даже не шевелится, и от такой покорности в голове роятся «неправильнонеправильнонеправильно», – прости меня, пожалуйста. – Хорошо. Никаких эмоций. Медальон вновь напоминает о себе. – Уйдём завтра? – просьба на грани слышимости, – пойдёшь со мной снова слагать баллады? – Я хотел бы, – шепчет Лютик ему куда-то в шею, придвигаясь ближе и вяло обхватывая его руками, – ты тёплый, а я так давно мёрзну тут, Геральт, мне так холодно, мне так безумно холодно. Но это нормально, я же всегда мёрз, да, мне было когда-то тепло, Геральт, я не помню? Геральт замирает, слушая лихорадочное бормотание. – Геральт, пожалуйста… у меня под рёбрами словно все внутренности в инее, а он лишь впивается сильнее и сильнее. Пожалуйста. Ты же сможешь исправить, починить, сможешь же, да? Он отстраняется, впервые смотря открыто. На его лице широкая, болезненно-притворная улыбка. Ломкие пальцы вцепляются в чуть влажную ткань на груди и сжимают её, обнажая отдающую синевой кожу. – Геральт, – уголок губ дёргается, – оно не бьётся уже год. Это… плохо, да? Геральт задыхается Лютиком. Ему бы бросить всё и уйти, нет, даже не уйти – убежать, безжалостно выбросить всё из головы и никогда не возвращаться к приторно-горькому, старающемуся быть человеком, бывшему барду. Да только Геральт сам себя возненавидит, ставя несмываемое клеймо труса. Набегался уже – и к чему это привело? – Где твоя лютня, Лютик? – О, – он отрывается от бесконечно пустого смотрения в треснувшее окно, – сломалась, просто разлетелась, струны оборвались, сломалась. – Как это «сломалась»? – Кажется, её разбили, – пожимает плечами тот, изображая недоумение. Он прикладывает палец к покрытым корочкой губам, – да, кажется, об меня и разбили. Для Лютика это так, констатация факта, как погода снаружи. А у ведьмака в мгновение перехватывает дыхание. – Тебя… – он тяжело сглатывает тянущий ком в горле, обессиленно опускаясь на жалобно скрипнувший стул рядом, – убили? – Наверное. А это важно? – Лютик растягивает губы в улыбке, привычно склоняя голову к плечу. Несколько отросших прядок падают ему на лицо, и это картина, мягко говоря, не для такого разговора. С таким выражением лица говорят о многом – но точно не как тебя до смерти забили так нежно лелеемой лютней. – Не надо так, – не выдержав, Геральт прикрывает рукой глаза, лишь бы не видеть этого притворства. – Прости. Лютик, как ни в чём не бывало, отворачивается к окну. Лицо бездумно-равнодушное, но так он теперь смотрит на всё. Геральт не исключение. – Как ты оказался здесь, в этом доме? – Я… – Лютик лежит, положив голову на колени Геральту, а тот осторожно перебирает каштановые, всё ещё влажные от воды, уже чистые волосы, – просто всегда тут был. Как и зима. Он резко выпрямился, чуть не запутавшись в полуистлевшем бархатном покрывале, которое сползает с дивана на пол. Юноша придвигается вплотную к ведьмаку, и впервые за несколько дней у него хоть какое-то подобие эмоций на лице. – Тут так всегда, целый год зима, зима, ничего не видно, и никого нет, а мне остаётся смотреть в окно на эту пепельную зиму, опять одному, ты уйдёшь, и опять не будет никого. Геральт теряется от такой прямоты. – Кроме меня. Тебе тут делать нечего, Геральт. Его холодные, гладкие пальцы касаются щеки мужчины, скользят к подбородку. – Пустота-а, – тягуче тянет он, прислоняясь лбом к чужому лбу, – мне не привыкать, сам знаешь. Я… плохо играю Лютика, верно? Каждое слово, как небольшая пощёчина. Геральт слабо мотает головой в немом протесте, прикусывая губу в попытке не сорваться. – Прости, Геральт. У меня не получается. Я бы заплакал, – он изобразил усмешку, прикрыв глаза, – да ты сразу раскусишь меня. Какая издёвка судьбы, верно? Поэт без ощущений – раньше я сказал бы «какая идея для баллады!». Ведьмак обнимает его, ероша волосы на затылке. – Я так любил тебя, – обжигающий шёпот в плечо, – что думал, это навечно. А теперь даже не помню, как оно чувствовалось. – Ты не виноват, – тихо отвечает Геральт, прижимая ладонь к будто высеченной из камня, холодной шее, – ты же не хотел… умирать. – Глупый Геральт, – Лютик отстраняется, несильно толкая в плечо и смотря пустыми, мёртвыми глазами в его, – думаешь, я хотел тогда сопротивляться? Ведьмак низко наклоняет голову, утыкаясь лбом в холодный атлас камзола. Его собственное сердце бьётся часто-часто, и это единственный звук, который он слышит. Лютик всё чаще сам идёт на контакт. Вяло обнимает, словно оплетая безвольными руками, окутывает своим холодом, своей проникающей под кожу апатичной изморосью. Добивает равнодушными словами. И сам замечает это. – Тебе нужно уйти, – улыбается бард. Видит неверие, то, как замирает ведьмак, не желая воспринимать сказанное, и скользит к нему, беря за руку и прикасаясь к ней бесчувственными, потрескавшимися губами. Он кладёт голову ему на плечо, заглядывая в глаза, полные отчаяния. – Так надо, Геральт. Я убиваю тебя. – Нет, – упрямо мотает головой тот, – нет, я не брошу тебя снова. – Этот дом, – продолжает Лютик, будто не замечая его слов, – может исполнять желания. Глупо звучит, наверное, да? Да, глупо. Но моим желанием недавно было… увидеть тебя. Оно исполнилось, но всё заканчивается. Он прижимается сильнее, всё так же улыбаясь. – Я умер, Геральт, – дёрганное пожатие плечами, – я никакой. Мне кажется… кажется каждый день в моей голове, что меня беззвучно засыпает снегом. И тебя заодно, по частям, тебе холодно, от меня холодно. Лютик отводит взгляд. – Прости, – почти настоящая улыбка, – я сказал бы, что буду скучать, но, – он неловко разводит руками в извиняющемся жесте, – не умею. И я не сожалею, я эгоист, да? Да, ещё какой, эгоист, надоедливый бард, испортил тебе жизнь, опять, как ты и сказал тогда. – Лютик, – бесполезно, он продолжает говорить, не умолкая. – Но я помню немножко теперь, – Лютик невесомо гладит его по спутанным волосам, – как тебя любить. Совсем немного. Геральт застывает немой статуей, глупо улыбаясь. Неужели это можно исправить? Может ли всё стать, как прежде? – Уходи. Шёпот – последнее, что он слышит, оставаясь в сознании, постепенно гаснущем в зыбкой, тягучей темноте. Ни одного следа на заснеженной поляне. Ни дома. Смех, тяжёлый, как свинец, тонет в мягко крадущейся пустоте вокруг, с каждой секундой становясь всё больше похожим на хрип. Тут не осталось живых.