blossom-love

ты заставил цветы расти в моих легких, и хотя они красивы, черт, я не могу дышать.

***

Парень издал неразборчивое хрипение, смешанное с частым кашлем и желанием вдохнуть побольше воздуха в легкие. Он снова отпросился с урока, дабы прокашляться этими чертовыми цветами, так и лезшими из его горла вперемешку с густой кровью и небольшими листочками, щекотавшими стенки гортани. Интересно, когда это началось? Когда Муромов стал походить на зомби, бледного и с огромными мешками под глазами? Когда он стал усаживаться за самую последнюю парту, наблюдая за причиной своей болезни, которая бесконечно подрагивала плечиками и поправляла и без того безупречно уложенные светлые волосы? На эти вопросы, не имеющие конца и бесконечно лезшие в его голову, Илья не мог ответить от слова совсем. Он всегда на него смотрел. Думаю, даже тогда, когда был влюблен в одноклассницу Киру, но, узнав, что она уже повязалась с Мещеряковым, почувствовал некую легкость, как будто и чувств как таковых не было. Он всегда на него смотрел. С некой удивленностью, как же можно иметь такие правильные черты лица; углубленного синего цвета глаза, как будто в них бесконечно бушевало море, не имея возможности успокоиться; тонкие бледные губы, покрытые бесчисленными ранками от постоянного кусания, со временем посиневшие от проведенного на улице времени; золотые волосы, как солнце, и волосы наверняка мягкие, но, увы, парню пока не давался шанс проверить это. Он всегда на него смотрел, поначалу не понимая, отчего его взгляд всегда тянется к этому человеку, способный только на оскорбления и издевки. А потом осознал, на контрольной по алгебре, неожиданно чувствуя, как к горлу подступает неизведанный ком, который оказался месивом из крови и незабудок. Они, не смотря на покрытость в некоторых участках кровавым цветом, которому мог позавидовать даже самый знаменитый художник, продолжали дарить миру свой яркий цвет. Илья волновался. Волновался потому, что, если эта неизвестно откуда любовь неразделенная, то болезнь прогрессирует, прорастая приглушенного зеленого цвета лозами, обвивая каждую часть ребер и пробиваясь все ближе к гортани. Волновался потому, что это невзаимно, ведь этому может свидетельствовать небрежное отношение к такой персоне как Муромов. В прошлом он точно так же поступал с этой глупой четверкой, делая тщетные попытки настучать на них учителю, но со временем это глупое желание сделать им хуже отпало, в первую очередь, из-за него. Но кто, кто мог подумать о том, что подобная ситуация происходит и с Филом? Когда он стал оборачиваться назад и мельком смотреть на парня, а после, встречаясь с ним взглядом, самодовольно фыркать и поскорее отворачиваться, дабы никто и тем более он не заметили, как его щеки медленно, но верно покрывались румянцем? Когда он влюбился в этот пепельно-ржавый цвет волос, которым Муромов мало уделял внимания, оставляя на голове гнездо аиста? Когда он стал мечтать вновь увидеть эти большие, удивленные оленьи глаза мельком на уроке химии, которую он так ненавидел? Когда все это началось? Конечно, он это старательно отрицал. Старательно отрицал, что он гей. Старательно отрицал тот факт, что влюблен в самодовольного и глупого, как он сам, человека. Даже пытался узнать, что именно так сильно зацепило в этом парне, что он был готов зажать его в ближайшем нелюдном месте. Он почувствовал странную боль в районе сердца, когда видел Муромова рядом с недавно переведенной ученицей. Его просто разрывало на части от подобного, но тот выбирал иной путь решения этой проблемы, начав в каждый удобный момент язвить Илье, считая это лучшим вариантом. Часто начал бегать в туалет, почти так же, как его предмет обожания, но последний, в свою очередь, говорил, что его отец привозит вещи для директора, но тому просто необходима была помощь сына, в отличии от Филиппа. В отражении зеркала Черных мог наблюдать за тем, как его лицо приобретало зеленоватый оттенок, скулы стали видны еще четче, а глаза утратили счастливый блеск. Он осторожно оттягивал розовый свитер и расстегивал две-три верхних пуговицы, осторожно трогая руками рельефы лозы, которая обвивала каждую часть его ребер и имела начало в самом сердце, которое сжималось с каждым моральным ударом. Его кровь, поначалу идущая из горла от бесконечного кашля, вскоре смешалась с белыми лепестками гвоздики. Они были всегда больше, чем обычные цветки, поэтому парню было даже хуже, чем если бы у него были хризантемы, которые часто дарил его отец матери, больше Фил так-то цветов и не знал. Двое парней, каждый из которых считает, что другой его не любит. Илья вновь втянул ртом воздух, стараясь очистить горло от очередного порыва кроваво-цветочного месива. В последнее время парню все тяжелее становилось дышать от скрутившихся в его глотке лоз, через которые еле как можно было прокашляться, а набрать воздух в легкие казалось непостижимой задачей. Признаться. Вот то, что нужно сделать, дабы не умереть раньше времени, но шансов на взаимность было достаточно мало, да и как он представлял себе это? Муромов неожиданно сглотнул, услышав, как в мужской туалет врывается Черных и удивленно смотрит на парня, который так и не смыл за собой кровь. — Пошел нахуй, Муромов, — язвительно пропел Черных, бросаясь к раковине и, издав последний вздох перед месивом, резко выгнулся и с силой схватился за раковину, выдавая хрипение сумасшедшего вперемешку с бесконечным кашлем. Илья, в свою очередь, с боязливостью смотрел на предмет обожания, переводя взгляд на торчащих из алой лужи белых лепестков. Откашлявшись, Фил протер испачканный в кроваво-цветочной смеси рот тыльной стороной ладони, принявшись с интересом наблюдать за все еще испуганно стоящим Муромовым. Повисла противная тишина, идиллию которой через каждые пять секунд прерывал звук капающих из крана капель воды. Спокойствие нарушил Илья, задыхаясь от неожиданно наступивших слез и подступающему к горлу кому: — Как ты меня задрал, Черных, — провыл тот, делая тщетные попытки утереть слезы, текущие из покрасневших глаз. — Я столько времени провел с этой кровью и незабудками, да ты понимаешь, как мне больно? — Филипп ошарашено смотрел на парня, последний из которых медленно опускался на колени и взвывал. — Ты.. — Фил, осторожно подходя к Муромову, почувствовал, как постепенно отступает новая кроваво-цветочная порция. Опустившись рядом с красноглазым на колени, тот провел ладонью по щеке Ильи, осторожно приподнимая уголки губ. Илья удивленно смотрел на предмет любви, а тот, в свою очередь, медленно приблизился к его лицу и произнес желанную фразу: — Ты мне нравишься, Муромов. И, как я понял, я тебе тоже, — последние слова блондин произнес уже совсем тихо, целуя уже своего мальчика в лоб. Последний шмыгнул носом и сжал свитер светловолосого, стараясь скрыть подступившую к лицу улыбку. «Думаю, это счастье», — подумал Муромов, ощущая тепло, исходящее от любимого человека. То счастье, тепло и даже любовь не могли дать ему ни отец, ни мать, последняя же и вовсе оставила их по неизвестным причинам; подобная ситуация была и у Филиппа, но у того была полноценная семья. А теперь они вместе. И, думаю, уже навсегда.