Девять лет, семь месяцев и двадцать три дня. Примерно.

Тёмка оглядел себя в зеркале. Поправил воротник рубашки в ебанутую гавайскую расцветочку, подтянул сползшие куда-то под задницу джинсы, грустно повздыхал, что на прошлой неделе, когда с пацанами от скинов драпали, у его кедосов шнурок порвался — пришлось связать две половины, на новые шнурки денег всё равно не было. За сим он посчитал себя готовым на выход. Ему на днях девятнадцать стукнуло, и у него очень кстати девочка появилась — подарок судьбы, не иначе. На его днюхе и познакомились — она блевала в кустах на Тёмкиной даче, а он ей волосы держал. В остальном она была хороша, хоть и туповата, руки у неё были мягкие, ласковые, и, кажется, Тёма ей правда немножко нравился. На свидание она согласилась быстро, хоть и пьяная была, когда он предлагал. Тёмка тешил себя мыслью, что потом-то она протрезвела и не отказалась — значит, пучком всё. Надеемся на лучшее, готовимся к худшему — эту мысль он уже давно своим кредо сделал. Он пригладил волосы, кинул быстрый взгляд на старые напольные часы — опаздывал, бляха-муха, — закинул на спину рюкзак с двумя бутылками дешманского винища, на которое спустил последние бабки, тяжело вздохнул и вышел из дома. До нужной пятиэтажки он дошёл быстро, минут через пять уже на пороге околачивался. Долго тормозил, пока сбрасывал свои побитые жизнью кеды, снова всклоченные волосы приглаживал. Нервничал, короче. — И чё припёрся? — спросил Лёха, смерив полным скепсиса взглядом Тёмину парадную рубашку. — Да понимаешь, братан, тут такое дело… тёлку я завёл. Ну, может, не завёл, там пока непонятно, но, вроде, я ей нравлюсь, так что она сто пудов даст, короче. — Рад за тебя. Дальше-то чего? — Да, понимаешь, дело, как бы это сказать, деликатное… мне, вроде как, пойти больше не к кому, ну, то есть, я бы и тебя грузить не стал, но, как бы, ты старше, опытнее, там, вся хуйня, и я подумал… Лёха глаза закатил и оборвал поток бессознательного тихим, но крайне действенным: — Артём. Тёмка тут же заткнулся, собрался, перестал дёргать полу рубашки. Его это Лёхино «Артём» каждый раз до мурашек доводило, волосы на загривке и руках дыбом вставали. Не любил Лёха, когда он балаболит, а Тёма балаболить ужасно любил. — Давай рассказывай. Только без лирики. Ну, Тёма и выложил всё, как на духу. Про то, как три года назад он впервые тискался в кустах, и как та девочка, с которой он в эти кусты пошёл, ему сказала, что парень он хороший, но целуется ужасно. И вот теперь, когда перспектива завести отношения (перепихнуться хотя бы!) как никогда близка, он нервничает, потому что комплексы из детства остались. — Ты и сейчас дитё, — фыркнул Лёха. И добавил миролюбиво: — От меня-то ты что хочешь, дурень? Чтобы я тебе мозги вправил? — Не знаю, Лёх. Наверное. Тёма врал — он прекрасно знал, чего хочет от своего лучшего друга, но не знал, как об этом попросить и не получить в ебало. Может, пару лет назад так и сказал бы: «Лёх, а научи меня целоваться, ты ж полюбак умеешь», но сейчас как-то совсем стрёмно было. — Ну скажу я тебе: «Слезь с очка, Тёмочка, намана ты целуешься, ёпт», и чё, на слово мне поверишь? — Не. Не поверю. — То-то и оно. — И что делать? — Расслабь булки, всё с практикой придёт. — Так мне сейчас надо! Свиданка, блядь, завтра, на ком мне тренироваться, на помидорах? — Почему нет? — Аллергия у меня на помидоры. — Ну на огурцах тренируйся. — Лёха, блядь… вот нахуя я к тебе припёрся? Я думал, ты мне подскажешь чё-нибудь. С высоты опыта, ёптыть… — Ладно, — тяжело вздохнул Лёха. — Язык ей в рот сразу не суй — сунешь, когда она сама захочет, ты поймёшь. Если она башку направо нагибает, то ты налево. Руки, блядь, на пояснице держи, задницу не лапай. И дышать не забывай. Через нос. Презики купи на всякий случай, ты ж не хочешь стать счастливым папашей? Тёма плюхнулся на Лёхин диван и закрыл ебало руками. Простонал что-то невнятное, трижды проклял всё вокруг, в том числе и своего дурацкого сенсея, и прикинул, в каком магазе можно подешевле купить ебучие помидоры. Похуй на аллергуху уже, лучше прийти на свиданку с красными пятнами на лице, чем этим самым лицом в грязь ударить. — Ну чё ты страдаешь, Тёмка? — Хуйня это всё. Налажаю без практики. Решит ещё, что я девственник, и уйдёт. — И чего? Другую найдёшь. — И другая уйдёт! — Ну, ну, не истери. Ты какой выход из ситуации видишь? — Да никакого. Не пойду и всё. Хули позориться-то, всё равно всё хуёво кончится. Лёха вздохнул, легонько пнул Тёмину ногу своей и сказал: — Нормально всё будет, не ссы. Тёма почти решился. — Лёх… — Да говори уже. — Ты… я… я, короче, просто подумал… — Артём. — Научи меня целоваться, а? Ты же полюбак умеешь. Прописывать в бубен Лёха не стал, но усмехнулся так, что Тёмке не по себе стало. Будто он с самого начала знал, зачем его мелкий тупенький дружочек на пороге его хаты объявился. — На трезвую голову точно нет. — А у меня как раз вино с собой… — тихо заметил Тёма. Лёха ржал долго и громко, заразительно. — А чё, бля, не шампусик? — спросил. — И веник мой где? — Бля, ну мужик… не водяру ж было брать. — Хули нет-то? — Ну… ты как-то сказал, что не можешь после армейки водяру пить. Я и запомнил. Лёха к нему повернулся, за плечи цепкими пальцами ухватил и сказал, пристально глядя в глаза: — Тёмка, ты лучше таким внимательным по отношению к бабам будь. Тогда им точно похуй будет, умеешь ты целоваться или нет. Тёма пробухтел что-то невразумительное, но вино всё-таки достал. Сказал: — Мне, бля, точно накатить надо. Лёха хмыкнул и пошёл на кухню за кружками — бокалов у него не водилось. Достались в нагрузку от родаков какие-то, да только он перебил все, пока на эту хату переезжал. А вино оказалось кислым и мерзким, хуже любой водяры. Выпили, поморщились синхронно, поглядели друг на друга и заржали. — Нахуя я две бутылки взял, — посетовал Тёма. — А реально, нахуя? — Ну, одну нам с тобой, другую Настюхе… ну, тёлке той. — Ей такое точно не понравится. — Угу. — Глинтвейн из него свари. — Откуда ты умный такой взялся? — без тени иронии поинтересовался Тёма, не отрывая от Лёхи полного восхищения взгляда. Тот даже стушевался немного: — Оттуда же, откуда все. Помолчали. Тёмка, морщась и прикрыв рукавом нос, допил мерзкое вино — даром, что ли, себе целую кружку налил. Лёха медитировал в экран ноута и ехидно так ухмылялся. Главное, на вопрос так и не ответил, падла такая. — Так чего, учить меня будешь или как? — Или как. Взял бы хорошее вино — я бы подумал. — Ну Лёх, садюга ты ебучий! Мне охуеть как надо! Реально кроме тебя больше не к кому пойти. — Не верещи. Допивай давай, — вздохнул садюга, протягивая ему свою кружку. — Не хочу! — Тём, у тебя руки ходуном. Руки и правда тряслись, и сердце куда-то в желудок бултыхнулось, да так там и осталось. Он послушался, выпил предложенное, на ходу отметив, что вторые триста пятьдесят пойла прошли куда легче первых, и потёр раскрасневшиеся щёки. — Вставай, — скомандовал Лёха. Сам тоже поднялся, встал напротив, но не вплотную, а на расстоянии вытянутой руки. — Первое. Рубашку эту выкинь. — Почему?! — Потому что ты не в цирк идёшь, а на свиданку. Бабы стильных любят. — Ну, бля, извини, ролексов не держим! — Лучше обычная футболка. Только не вырвиглазная! Чёрная, например. Есть у тебя такая или свою одолжить? — Есть, вроде… — Тёма расстроился. Ему эта рубашка очень нравилась. — Второе. Расслабься. Не нервничай. — Да как тут… Закончить ему не дали — Лёха шагнул вперёд и мягко скользнул ладонью по его руке, переплёл их пальцы. Нервничать Тёма не перестал, вдобавок ещё и зарделся, как помидор, ресницы опустил, лишь бы не видеть хищные глаза напротив. — Ну ты ещё зажмурься, — фыркнул Лёха. — Глаза открой, дурень. Если ты ждёшь, что баба тебя первая поцелует, то хуй дождёшься. А сам к ней полезешь с закрытыми — можешь случайно в нос ей своим лобешником зарядить. Ты же не хочешь полночи Надюхе своей кровищу останавливать? — Настюхе, — пробормотал Тёма. Страшно было до усрачки, но глаза он всё равно послушно открыл. — Да мне как-то похер, — пожал плечами Лёха. — Третье. Бабы романтику любят. Ей обычно надо, чтобы она такая королевишной постояла, задрав кверху ножку, а ты был её ебучим галантным принцем. Поэтому одну руку кладёшь ей на талию… Лёха положил свою руку поверх Тёминой и устроил её на своей пояснице. Облизнул тонкие губы, смотрел на горе ученичка снизу-вверх с лёгкой иронией и будто бы с вызовом. Тёме было впору сдать назад, попытаться перевести всё в шутку или вообще заорать и сбежать, но он застыл, как изваяние. Натурально пошевелиться не мог, тонул в Лёхином взгляде. — Другую руку кладёшь ей на щёку. Медленно, нежно. Представь, что ты котика гладишь. Гладить котиков не хотелось, хотелось погладить этого садюгу. Тёма медленно скользнул большим пальцем по его щеке, сделал крохотный шажок вперёд, стремясь оказаться как можно ближе. Тоже губы облизнул — пересохли. Лицо от смущения и от выпитого горело. Хотелось уже перейти к поцелуям. — Теперь медленно… Тём, медленно! Наклоняешься и целуешь. Язык за зубами держи, ясно? И дышать не забывай. Ну, Тёма и наклонился. Глаза вообще не закрывал — испугался реально лобешником куда-нибудь не туда заехать. Коснулся Лёхиных губ своими. Один раз, другой. Лёха рот приоткрыл, Тёма тут же попытался язык в него пропихнуть. Не получилось. — Рано! — закатил глаза Лёха. — Ещё раз. Тёма попробовал снова. Прихватил его нижнюю губу, целомудренно коснулся верхней. Лёха прижался к нему всем телом, сам подался вперёд, впиваясь в его рот нормальным таким поцелуем — жадным, без хуйни. Тёма не выдержал, руку пониже спины опустил, хотел задницу сжать — само как-то вышло, он такого не планировал. — Стоп. Руки при себе держи! Ещё раз. — Признавайся, тебе просто нравится со мной целоваться, — нагло улыбнулся Тёма. Сам себя испугался, но не сдавать же было назад? — Мне-то, может, и да, а вот Танюха твоя тебе по роже засветит. На сей раз он даже на неправильное имя потенциальной тёлочки обижаться не стал, сразу прижал Лёху к себе и впился в его рот. Подумал только, мол, вот же дорвался, блядь, как теперь прекратить-то всё это?.. Да и стоило ли прекращать? Всё-таки херовый из Лёхи был учитель. На этот раз он на своеволие возмущаться не стал, наоборот, сам облапал Тёмину задницу, потёрся о его бедро стояком. Кажется, застонал даже, но на это Тёма точно не ставил — решил, что наверняка приглючилось. В чём-то Лёха был прав: тело действовало само, на голых инстинктах. Рука потянулась к Лёхиному члену, ведь больше всего на свете Тёма хотел выдавить из него ещё один полузадушенный стон, на сей раз точно реальный. А Лёха как назло не стонал, вредничал — сопел только, кусал Тёмины губы, лапал его везде, куда мог дотянуться, даже под рубашку его дурацкую длинные пальцы запихнул. Тёма в долгу не остался, стянул с Лёхи спортивки, скосил глаза на его член. Вспомнилась сцена из какой-то порнухи, которую он — из чистого любопытства и в пьяном угаре! — палил несколько лет назад. Там один из парней опустился перед другим на колени и взял в рот — до самого конца въехал, уткнувшись носом в его лобок. Вот и Тёма теперь хотел сделать так же. Он бы мог не торопиться, как и наказал Лёха, — медленно поцеловать нежную головку, стиснуть ствол пальцами и облизать, потом вобрать его в себя целиком. Смотреть на него снизу-вверх, без лишних слов умоляя — ну же, вот он я, бери и трахай, я весь твой. Сгреби за волосы, двигайся так, как тебе нужно, кончи мне в рот. Я не против, лишь бы тебе было хорошо. Этого у них не было, была только неловкая дрочка насухую. Лёха попробовал отползти — то ли из собственных штанов хотел выпутаться, то ли думал на диван улечься. Тёма слегонца запаниковал, что он сбежит, поэтому не пустил — потянулся за ним, прижал к себе, впился губами в губы, язык свой не в меру длинный Лёхе между зубов пропихнул. Целовал жадно, трогал, как умел, вслушивался в чужое хриплое дыхание. Где-то между делом кое-как и с себя штаны спустил — возился непозволительно долго с застёжкой моднявого панковского шипастого ремня, пока Лёха над ним тихонько угорал, а как выпутался, сжал оба их члена. Лёха его ладонь своей накрыл, хрипло шепнул на ухо: — Всегда слушай своего партнёра. И начал медленно двигать рукой. Тёма всхлипнул, подавил рвущийся из глотки стон. У него подкашивались колени, окончательно сбилось дыхание, сам он покраснел, как маков цвет; хотелось всего и сразу — то ли войти в Лёху, то ли самому раздвинуть перед ним ноги, лишь бы им обоим было хорошо. Вместо этого Тёма снова впился в Лёхин рот голодным поцелуем и всё-таки не удержался, застонал ему в губы. — Не торопись. Тёму вело. Мазало, как от наркоты, хотелось без остатка раствориться в этом голосе. — Лёх, я сейчас… — Тише. Рано. Лёха сжал его так, чтобы он не мог кончить — Тёма коротко всхлипнул, ему казалось, эта пытка будет длиться целую ёбаную вечность. Лёха тёрся об него, всё быстрее толкался в кулак, постанывал на грани слышимости. Кажется, Тёма совсем перестал соображать, потерял контроль и глухо скулил, пока Лёха оставлял свои метки на его шее. — Лёх, Лёша… Вот теперь он готов был позорно спустить в их соединённые ладони, и ему не хватало только одного — Лёхиной команды. — Артём! Кончили они почти одновременно. Было хорошо до белых пятен перед глазами. Хотелось убить Лёху. Ещё сильнее хотелось только поцеловать его ещё раз и повторить всё, что они только что пережили. — Четвёртое, — хрипло заметил он. — Трахаться только, блядь, в кровати. Неудобно же стоя. Лёха заржал, но, кажется, был абсолютно согласен. — Закрепим материал, — приказал он. Тёма тут же потянулся к его губам, нежно коснулся их и, не почувствовав сопротивления, скользнул языком в его рот. Целовался Лёха медленно, со вкусом, и если бы Тёма только что не кончил, он бы обязательно завёлся снова, просто потому, что Лёхин горячий язык сталкивается с его собственным. Напоследок Тёма целомудренно коснулся его губ, мягко поцеловал в щёку и отстранился. Чертовски хотелось спать, поэтому он кое-как подтянул штаны и, не особенно думая о том, что будет завтра, завалился на диван. Лёха последовал за ним — прижался всем телом, повозился и затих. Когда они проснулись, на дворе стояла ночь. Непродолжительный сон стёр из головы остатки алкогольного марева, и Тёма посмотрел на всё произошедшее под другим углом — ему вдруг стало стыдно и очень, очень страшно. Что они будут со всем этим делать? Любит ли его Лёха? Любит ли он Лёху? Можно ли им встречаться и как сильно их будут пиздить, если кто-нибудь обо всём прознает? Ему бы впору перестать думать, прижаться покрепче к Лёхе и заснуть, но вместо этого он и сделал то, о чём жалел следующие девять с лишним лет — скинул с себя его руку и отвернулся к стене. — Жалеешь? — спросил Лёха. Тёма не ответил, испугался, что голос дрогнет. — Можем сделать вид, что ничего не было. Тёма снова промолчал. — Да не было ничего, дуралей, успокойся. Тебе эта хуйня просто приснилась. Тёма вздохнул и закрыл глаза. Когда открыл их снова, за окном разгоралось утро, а Лёха исчез — свалил на кухню, притом давно, судя по тому, что его половина дивана успела остыть. Следующие шесть месяцев Тёма боялся заглянуть Лёхе в глаза — каждый раз переживал, вдруг его снова внезапным приступом пидорства накроет, и пиши пропало. Потом ничего, отпустило, только сны иногда приходили, от которых по утрам мучительно стояло и было ужасно стыдно. От кризиса проёбанной гетеросексуальности его спасло только то, что девочки ему до сих пор очень нравились. Подрачивал себе на порноактрис с большими титьками и жопами и успокаивался, благодаря небеса за то, что на плоскодонок не потянуло, иначе он бы серьёзно на очко присел. Не, в жизни-то ему похер было, какого там что размера, но одно дело жизнь, а другое — порнуха. Порнуха — это ведь своего рода эскапизм, а уж покуда ты предаёшься эскапизму, то ставить перед собой рамки крайне тупая затея. С Настюхой у него так и не срослось — вялая она была и целоваться толком не умела, всё тыкалась в его губы своим напомаженным ртом, бестолково трогала его за член и злилась, что у него никак не встаёт. Когда они, наконец, распрощались, Тёма решил, что даже пробовать писать этой дохлой рыбине не будет, найдёт себе кого-нибудь получше. Наверное, она была не виновата, но тогда он этого не понимал. Зато потом, с другими, у Тёмы, вроде как, нормально всё получалось — с тех пор, как он устроился работать барменом, ему попадались самые разные женщины, и в конце концов он понял, что когда он мило улыбается и шутит, на него клюют. На некоторых из них — в основном, тех, что были проницательны, умны и умели в сарказм, — он даже западал. Правда, ни одна его влюблённость не длилась достаточно долго, чтобы ему захотелось построить на её почве что-либо серьёзное, но на этом он старался не циклиться. Вечно ему чего-то не хватало. Один раз он подумал, что женился бы на той, которая посмотрела на него серьёзно-серьёзно и сказала: «Артём». Испугался, прогнал эти мысли из тяжелой, но не шибко умной башки, но они возвращались по ночам, когда он не мог себя контролировать. А Лёха… Лёха всегда был где-то в поле зрения, иногда дальше, иногда ближе. Взрослая жизнь диктовала свои условия, так что они могли не общаться месяцами, но всё равно продолжали дружить. Делали вид, что между ними ничего не было, ржали над своими локальными угарами, писали рэпчик. И так бы всё и продолжалось, если бы не одно «но» — Тёма вдруг поймал себя на мысли, что ему рядом с Лёхой подозрительно хорошо. Он даже проверил — слинял на дачу на две недели, не писал, не звонил. Плохо было, хоть на стену лезь, хоть десять километров до города пешком прись. Вернулся, пришёл к Лёхе, развалился на его диване, и сразу так хорошо стало! Тёма напрягся. Проверил свою теорию ещё несколько раз. Всё сходилось. На следующие две недели он ушёл в глухой запой, очнулся только когда бабки совсем закончились. Так бы и тянулось всю жизнь, пока кто-нибудь из них бы не умер от старости, если бы Тёма умел себя в руках держать. Но Тёма не умел. Поэтому он оглядел себя в зеркале. Поправил воротник стониковского чёрного поло, подтянул сползшие куда-то под задницу джинсы, грустно повздыхал, что на прошлой неделе, когда в магаз ходил, у него денег на пиздатые адики не хватило, пришлось взять какие попроще. За сим он посчитал себя готовым на выход. Он пригладил короткий ёжик волос, кинул быстрый взгляд на старые напольные часы — как и девять с лишним лет назад, он опаздывал — закинул на спину рюкзак с бутылкой дорогущего вискаря, на которую спустил последние бабки, тяжело вздохнул и вышел из дома. До нужной пятиэтажки он доехал минут через сорок, проклиная себя за то, что не нашёл хату поближе, когда от родаков съезжал. Долго тормозил, пока сбрасывал кроссы, снова пацанские три миллиметра ёжика на голове приглаживал. Нервничал, короче. — И чё припёрся? — спросил Лёха, окинув полным уважения взглядом Тёмино парадное поло. — Соскучился, — честно ответил Тёма. — Давай рассказывай, чё как. — Да чё как? Ровно всё. Живу. А у тебя как? — Тоже живу. Вон, на выезда с пацанами недавно гоняли, ваще-е кайфанули. Жалко, ты с нами больше не ездишь. — Старый я стал для таких развлечений, — фыркнул Лёха. — А ты катайся, катайся, пока все зубы на месте. — Ой, не манди, — улыбнулся Тёма. — Не такой уж ты и дед. Сколько там тебе, пятьдесят семь будет в мае? — Восемьдесят три. Я, нахуй, старый больной человек, а ты всё хочешь, чтобы я вместе с тобой на одной ноге скакал. Тёма, который планировал протащить его по набережной и, если звёзды сложатся удачно, уболтать поехать в центр, грустно вздохнул и промолчал. Что ж, планы — они на то и планы, что им свойственно меняться в самый последний момент. — Зачем скакать-то? Можем тупо поваляться, кинчик какой глянуть. — Так ты за этим пришёл? И что, совсем не собирался меня никуда звать? — Не-а, — честно соврал Тёма. — И даже фитануть не предложишь? — Ну, типа, это… там, конечно, у меня на альбоме пары партов не хватает, но я тебя уговаривать не буду. Захочешь послушать — послушаешь. Просто, Лёх, ты мне вчера написал, что с делами своими суперважными раскидался, так что я затусить с тобой решил, короче. Вискарика вот взял… ну, ты, конечно, не пьёшь, но вдруг захочешь. — Артём. Тёма резко схлопнулся, подобрался, а член его наоборот заинтересованно дёрнулся. Казалось бы — это просто имя, ну сколько можно реагировать? Но Лёха каждый раз произносил его так, что по спине мурашки ползли. Девять лет уже бегали туда-сюда табунами, суки. Девять с половиной, точнее. Даже девять лет и семь месяцев… нет, почти восемь, ещё ведь двадцать три дня прошло. Ну, примерно. — Пиццу, что ли, закажи, дома жрачки никакой. Пиццу Тёма заказал, даже две. Кинчик нашёл, чтобы удовлетворял Лёхиным специфическим вкусам, артхаус какой-то заумный — у них такое лучше любой комедии заходило. И как-то незаметно для самого себя Тёма нализался. Расслабился, разомлел, уложил голову на Лёхино жёсткое плечо. Пора было в любви признаваться — не зря же через весь город на маршрутке в эти перди тащился. — Я, Лёх, тебя пиздец как люблю, — сказал. — Знаю, — хмыкнул Лёха. Тёма повернулся, уставился на него с удивлением и вдруг понял — кажись, Лёха и правда всё знал, падла такая, причём знал с того самого момента, когда Тёма переступил порог этой квартиры. И, судя по крайне скептическому выражению его лица, делать с этим знанием он ничего не планировал. Тёма вздохнул — видимо, пора было переводить всё в шутку. В очередной, сука раз. — Знает он… — буркнул он, готовясь как можно натуральнее заржать над любой Лёхиной реакцией и сделать вид, что всё так и запланировано. — А ты, значит, меня не любишь. Лёха портил весь план — он вообще никак не отреагировал, промолчал. Это злило, Тёма с детства не выносил, когда его игнорируют. Ну, его и понесло. — Значит, не любишь меня и не нужен я тебе. Из головы разом вылетело, что он свой обиженный спич собирался куда-то там переводить. Хотелось получить хоть какой-нибудь ответ — пускай даже категорическое нет, это всё равно было бы лучше, чем годы сплошной недосказанности. Лучше, чем молчание или кривая понимающая усмешка. — Нахуя ты тогда нянчишься тут со мной? Нравится тебе меня жизни, блядь, учить? — Учить целоваться точно понравилось, — пожал плечами Лёха. Тёма вздрогнул. Нахмурился, пытаясь найти подвох. Снова к садюге своему повернулся — тот сверлил его предельно серьёзным взглядом, не шутил, даже уголки губ не дрогнули. Неужели он тоже хочет Тёмку? — Понравилось, значит? А экзамен ты устроить не хочешь? — спросил он. — Вдруг я забыл пройденный материал, столько лет прошло... Лёха снисходительно улыбнулся и кивнул. Тёма потянулся к нему, глаз не закрывал — помнил сквозь годы тот урок. Обхватил ладонями его лицо, неторопливо коснулся губами губ. Лёха первым сдался — впился в его рот жадно, прижался крепко, насколько позволяла неудобная для поцелуев поза, руки под его поло запустил. Тёма его за нижнюю губу укусил, оторвался только для того, чтобы на диван уложить, навис сверху. Действовал решительно, чтобы у Лёхи не было времени передумать. Долго терзал его жёсткие губы, потом отстранился, клюнул в колючий подбородок, прикусил нежную кожу на шее, скользнул ладонями по груди. Футболка мешала, но Тёма не рискнул её снимать, у него были планы поважнее. Он содрал с Лёхи спортивки с бельём, сполз пониже, обхватил ладонью его член. Коснулся губами головки, взял её в рот и зарделся, когда услышал одобрительный стон. Он ещё никогда и никому не сосал, но, очевидно, к этому он имел куда большую предрасположенность, чем к поцелуям — довольно быстро ему удалось насадиться на Лёхин член почти до самого конца. Талант, ёпты, даже на огурцах тренироваться не понадобилось! Иногда ему снилось, что он сосёт Лёхе, а с утра он чувствовал жгучий стыд и отвращение к своему больному мозгу. Спрашивал себя, как ему в голову пришло дрочить на своего лучшего друга? Думал, сам себе ебало разобьёт, если когда-нибудь снова решится его поцеловать. Но это всё было в теории, а здесь и сейчас ни у кого из них не возникало никакого отвращения — так с чего Тёме было стыдиться, если он делал своему лучшему другу чертовски приятно? Так приятно, что он, забывшись, глухо постанывал, прикрыв рот тыльной стороной ладони, и Тёма был почти готов кончить от одного этого звука. Да, Тёму понесло. Он двигал головой то быстро, то издевательски медленно, втягивал щёки, а затем выпускал мокрый от слюны ствол и с диким удовольствием облизывал его. О себе он вообще почти забыл — так, стискивал рукой ноющий член прямо через джинсы, но, если честно, это совершенно не помогало. Но отчего-то ему казалось, если Лёха дотронется до него, он мгновенно кончит. — Тём, — позвал он, в очередной раз будто прочитав его мысли. — Иди ко мне. Пришлось идти. Лёха поцеловал его в припухшие влажные губы, сам расстегнул ремень и вжикнул молнией на джинсах, обхватил их члены обеими руками. Слюна быстро сохла, так что дрочили практически насухую. Опять. Хуёвые у них были традиции. Кончил Лёха первым, заляпав и себя, и Тёму. Долго его трясло, Тёма думал, сам спустит, глядя, как трепещут его ресницы, как кривится от удовольствия приоткрытый рот. Он наклонился, надеясь урвать ещё один поцелуй, но тут Лёха открыл затуманенные желанием глаза и хрипло позвал: — Артём. Тёма застонал и кончил. Буквально упал на Лёху, придавив его к дивану — это он раньше тощим был, а теперь что-то разъелся, — сил хватило только на то, чтобы перекатиться к нему под бок и обнять поперёк груди. Заснул, вслушиваясь в чужое постепенно выравнивающееся дыхание. Проснулся он снова посреди ночи. Впрочем, Лёха давно не спал — лежал на животе и портил идеальное зрение, читая в темноте электронную книжку. Делать вид, что ничего не было, не хотелось, даже несмотря на то, что Тёма давно протрезвел. Он перевернулся на бок, внимательно на Лёху посмотрел и спросил: — Как дела? — Угу, — ответил он. — Слушай, насчёт того, что было… — Знаю. Ничё не было. Как в тот раз. — Нет! — мгновенно вскинулся Тёма. — Было, блин, всё! И тогда, и сейчас, и охуенно было! — Ого, — протянул Лёха, даже не пытаясь скрыть удивление. Даже от книжки своей оторвался после таких-то откровений. — Прогрессируем, Тёмка? — Пытаемся… — И чё делать будем? — Это, блядь, я должен решать?! — Ну не я же, — фыркнул Лёха. — Почему бы и не ты… — вздохнул он. — Потому что я без понятия, чего ты от меня хочешь. Тёма фыркнул и перекатился на спину. Реально смеяться хотелось — наверное, это застарелая истерика, которую он ногами заталкивал на самое дно черепной коробки, разбушевалась так, что аж к горлышку подступила. — А я думал, ты вообще всё обо мне знаешь, — сказал Тёма. — Ну, знаю, что ты меня хочешь. Давно уже. — Хочу. — Возможно, ещё и любишь, романтик ты сраный. — Наверное. Мне с тобой хорошо. Лёха зевнул, устроился поудобнее, но ничего не ответил. — Лёх… я, короче, подумал… я, вроде, тебя тоже не сильно бешу, ну, типа, мы неплохо дружим, да? Ну и вот… Он ухмыльнулся, хищно облизнул губы и сказал: — Артём. У Артёма яйца поджались. — Лёх, давай встречаться, а? — выпалил он. Лёха потянулся, хрустнув больным позвоночником, ещё раз зевнул и поднялся с дивана. Подошёл к окну, задёрнул занавески, подумал немного и приоткрыл форточку — душно было, это да. Особенно Тёме, который к этому моменту, казалось, покраснел от ушей до самых пяток. На нервной, разумеется, почве. — Кофе будешь? — спросил Лёха. — Это, блядь, да или нет?! Драматическая пауза, которые так любил держать этот изверг, тянулась так долго, что Тёма едва не поседел. — Да. — Да?! — Последний раз тебя спрашиваю — кофе будешь? Тёма подскочил с дивана, дёрнул Лёху на себя и поцеловал — он только хмыкнул, но выглядел крайне довольным. — Не буду, сам пей своё говно из банки. А лучше не пей, я нам с тобой нормальный сварю.